Глава 17. Мой стакан остался недопитым
Над Кульяканом, штат Синалоа, шел дождь, и дом в районе Чапультепек, казалось, был заключен в серую печаль, словно в большой воздушный пузырь. Будто существовала четкая граница между цветами и оттенками сада и свинцовыми тонами за пределами его. Самые крупные капли дождя растекались по стеклам длинными струйками, отчего все за окном выглядело волнистым, а зелень травы и кроны индийских лавров смешивались, расплываясь, с оранжевыми, белыми, лиловыми и красными пятнами цветов; однако все цвета умирали там, где вздымались высокие стены, окружающие сад. За ними существовала лишь размытая, унылая панорама, в которой за невидимым провалом русла Тамасулы едва можно было различить только две башни и большой белый купол собора, а дальше за ним, справа, выложенные желтыми изразцами башенки церкви Святилища Господня.
Тереса стояла у окна небольшой гостиной на втором этаже, хотя полковник Эдгар Ледесма, заместитель командующего Девятой военной зоной, убеждал ее не делать этого. Каждое окно, сказал он, глядя на нее своими холодными глазами опытного и ко всему привычного военного, – это шанс для снайпера. А вы, сеньора, приехали сюда не для того, чтобы давать шансы кому бы то ни было. Полковник Ледесма достойно нес свои пять десятков прожитых лет: полевая форма, очень коротко, как у молоденького солдатика-новобранца, подстриженные волосы, корректное, приятное обращение. Но Тереса была уже по горло сыта ограниченным обзором из окон первого этажа, большой гостиной, обставленной вычурной мебелью вперемешку со стеклом, пластиком и кошмарными картинами на стенах (дом был реквизирован у одного наркобарона, сейчас отбывавшего срок в Пуэнте-Гранде), террасой и крыльцом, откуда были видны только кусочек сада и пустой бассейн. Сверху же она угадывала вдали очертания города Кульякан, дополняя их тем, что хранила в памяти. А еще ей был виден один из федералов, несших службу внутри ограды: в фуражке и непромокаемом плаще, натянутом на пуленепробиваемый жилет, с автоматом Р-15 в руках, он курил, прислонившись спиной к стволу мангового дерева, под кроной которого прятался от дождя. Значительно дальше, за воротами, выходящими на улицу Генерала Анайи, виднелся армейский фургон, а рядом – зеленые силуэты двух солдат, охранявших его в полном боевом снаряжении. Так предусмотрено соглашением, сообщил ей полковник Ледесма четыре дня назад, когда самолет «Лирджет», доставивший ее специальным рейсом из Майами (единственная остановка после Мадрида: ДЭА рекомендовал не делать никаких промежуточных посадок на мексиканской земле), приземлился в аэропорту Кульякана. Девятая зона брала на себя ответственность за общую безопасность, а за ближнюю отвечали федералы. Судебную полицию и дорожников решено было не привлекать, потому что обычно они оказывались более податливыми на подкуп, а некоторые довольно регулярно служили наркобаронам киллерами. Федералы также бывали неравнодушны к пачке долларов, однако элитная группа, доставленная из столицы (в нее запретили включать агентов, имеющих родственные или дружеские связи в Синалоа), как говорили, была неоднократно проверена в деле и доказала свою порядочность и эффективность. Что касается военных, не то чтобы они были абсолютно неподкупны, но их дисциплина и организованность повышали им цену. Военных труднее купить, а кроме того, их больше уважали. Даже когда они занимались в горах конфискациями, крестьяне считали, что они выполняют свою работу, не превращая ее в сведение счетов. Сам полковник Ледесма пользовался репутацией человека порядочного и твердого. К тому же от рук наркомафиози погиб его сын, молодой лейтенант. Это говорило само за себя.
– Вы бы отошли отсюда, хозяйка. Не дай бог, сквозняк.
– Будет тебе, Крапчатый, – улыбнулась она в ответ. – Не говори глупостей.
Похоже на странный сон: Тереса будто наблюдала некую цепь ситуаций, происходящих не с ней. Последние две недели выстроились в ее памяти как последовательность книжных глав, насыщенных событиями и четко отграниченных друг от друга. Ночь последней операции. Тео Альхарафе, читающий в тенях каюты, что для него все кончено. Эктор Тапиа и Вилли Ранхель, изумленно уставившиеся на нее в номере отеля «Пуэнте Романо» после того, как она изложила им свое решение и свои требования: не столица, а Кульякан. Дела надо делать как следует, сказала она, или не браться за них вовсе. Подписание приватных документов с гарантиями с обеих сторон в присутствии посла Соединенных Штатов в Мадриде, высокопоставленного чиновника из испанского Министерства юстиции и еще одного из Министерства иностранных дел. А потом, когда корабли были уже сожжены, долгое путешествие над Атлантикой, техническая остановка на взлетно-посадочной полосе аэропорта Майами, оцепленный полицейскими «Лирджет», лицо Поте Гальвеса, непроницаемое всякий раз, когда их взгляды встречались.
Вас все время будут стремиться убить, предупредил Вилли Ранхель. Вас, вашего телохранителя и любое живое существо рядом с вами. Так что постарайтесь быть осторожной. Ранхель проводил Тересу до Майами, по пути передав ей всю необходимую информацию. Проинструктировав ее относительно того, чего от нее ожидают, и того, чего может ожидать она. Будущее – если таковому суждено было иметь место – включало в себя помощь в устройстве там, где ей будет угодно, на ближайшие пять лет: Америка или Европа, новое имя плюс американский паспорт, официальная защита или предоставление полной свободы действий, если таков будет ее выбор. А когда она ответила, что ее будущее – только ее дело, спасибо, он потер руки и кивнул. В конце концов, согласно подсчетам ДЭА, состояние Тересы Мендоса, надежно размещенное в швейцарских и карибских банках, составляло от пятидесяти до ста миллионов долларов.
Она стояла и смотрела, как за стеклами льет дождь.
Кульякан. В ночь своего прибытия, спускаясь к конвою из военных и федералов, ожидавшему ее у подножия трапа, Тереса различила справа желтую башню старого аэропорта, перед которым на летном поле по-прежнему стояли десятки «Сессн» и «Пайперов», а слева – строящиеся новые сооружения. «Субурбан», в который она села вместе с Поте Гальвесом, был бронированный, с затемненными стеклами. Они ехали только втроем – она, Поте и шофер; на приборной доске работало радио, настроенное на полицейскую волну. Синие и красные огни, солдаты в боевых касках, федералы в штатском и темно-сером, вооруженные до зубов, в кузовах военных фургонов и открытых дверцах других «субурбанов», бейсболки, блестящие от дождя плащи, пулеметы, нацеленные во все стороны, радиоантенны, подрагивавшие, когда машины под вой сирен поворачивали, не сбавляя скорости. Черт побери. Кто бы мог подумать, говорило лицо Поте Гальвеса, что мы будем возвращаться вот так. Они промчались вдоль бульвара Сапаты и у бензоколонки Эль-Валье свернули на Либрамьенто-Норте. Потом была набережная с тополями и большими ивами, льющими свои ветви на землю вместе со струями дождя, огни города, знакомые уголки, мост, темное русло реки Тамасула, район Чапультепек. Тереса думала, что вновь оказавшись здесь, испытает какие-то особенные чувства, но обнаружила, что, в общем-то, нет большой разницы между «тут» и «там». Она не испытывала ни волнения, ни страха. За время этого переезда они с Поте Гальвесом много раз встречались глазами. В конце концов она спросила: какие мысли бродят у тебя в голове, Крапчатый?
Он немного помолчал, глядя в окно; его усы чернели на лице, как мазок краски, а когда машина проезжала мимо какого-нибудь источника света, тени от капель воды на стекле падали на это лицо, прибавляя ему темных пятен. Ну, однако, хозяйка, ничего такого особенного, ответил он наконец. Только странно как-то. Киллер произнес это ровным голосом, и его лицо индейца-северянина было бесстрастно. Он сидел рядом на кожаном сиденье – очень прямо, не откидываясь на спинку, сложив руки на животе. И в первый раз после той ночи в далеком подвале в Нуэва-Андалусии он показался Тересе беззащитным. Его разоружили, хотя предусматривалось, что, помимо федералов в саду и солдат на улице, окруживших усадьбу по периметру, в доме будет оружие для личной самообороны. Время от времени, узнав то или иное место, он оглядывался, чтобы еще раз посмотреть на него в окно. Не разжимая губ. Безмолвный, как перед отъездом из Марбельи, когда Тереса, усадив его напротив, объяснила, зачем она едет в Мексику. Зачем они едут. Не ради того, чтобы указывать пальцем на кого бы то ни было, а чтобы предъявить крупный счет одному сукину сыну. Только ему и никому больше. Некоторое время Поте размышлял. Скажи мне честно, что ты думаешь, потребовала Тереса. Мне нужно знать это, прежде чем я позволю тебе со мной ехать. Ну, однако, я ничего не думаю, последовал ответ. И я говорю это вам, или, вернее, не говорю то, что не говорю, со всем моим уважением. Может, у меня даже есть кое-какие чувства, хозяйка. Зачем говорить, что нет, если да. Но то, что у меня есть или чего нет – это мое дело. Мое, однако. Вы считаете, что надо делать то-то и то-то, вы это делаете, и все. Вы решили ехать, а я что? Я еду с вами.
Она отошла от окна к столу за сигаретой. Пачка «Фарос» по-прежнему лежала там вместе с «зиг-зауэром» и тремя магазинами, набитыми патронами «парабеллум» девятого калибра. Тереса не была знакома с этим оружием, и Поте Гальвес целое утро учил ее разбирать и собирать его с закрытыми глазами. Если они придут ночью, а у вас заест оружие, хозяйка, лучше бы вам уметь поправить, что надо, не зажигая света. Сейчас он подал ей зажженную спичку, на мгновение склонил голову, когда она сказала «спасибо», а потом, подойдя к окну, туда, где только что стояла Тереса, выглянул наружу.
– Все в порядке, – сказала она, выдохнув дым.
Это было такое удовольствие – после стольких лет снова курить «Фарос». Киллер пожал плечами: в таком месте, как Кульякан, слово «порядок» весьма относительно. Потом вышел в коридор, и Тереса услышала, как он разговаривает с одним из федералов в доме. Трое внутри, шестеро в саду, два десятка солдат по внешнему периметру сада – меняясь каждые двенадцать часов, они держали на расстоянии любопытных, журналистов и злодеев, уже наверняка бродивших вокруг усадьбы в ожидании удобного момента.
Интересно, подумала она, сколько дает за мою шкуру депутат и кандидат в сенаторы от Синалоа дон Эпифанио Варгас.
– Сколько, по-твоему, мы с тобой стоим, Крапчатый?
Он снова появился в дверях, похожий на неуклюжего медведя: Поте всегда становился таким, когда боялся чересчур мозолить глаза. С виду спокойный, как обычно. Но под его полуопущенными веками Тереса заметила огонек тревоги.
– Ну, меня-то шлепнут бесплатно, хозяйка… А вы теперь для них лакомый кусочек. Никто не полезет в это дело меньше чем за кругленькую сумму.
– И кто это будет? Кто-нибудь из нашей охраны или люди снаружи?
Он посопел, наморщив усы и лоб.
– Думаю, снаружи. Тот народ, что занимается наркотой, и полиция одним миром мазаны, но не всегда, хотя иногда да… Понимаете?
– Более или менее.
– Это чистая правда. А что до солдат, полковник мне очень уж по душе. Хороший мужик… Не из тех, кто отсиживается в кустах.
– Ну там и посмотрим, верно?
– Однако, хорошо бы, чтоб так, донья. Посмотреть, да и смыться.
Тереса усмехнулась. Она понимала своего телохранителя. Ожидание всегда хуже, чем то, чего, собственно, ожидаешь, даже если не ждешь ничего хорошего.
Как бы то ни было, она приняла дополнительные меры. Превентивные. Она больше не была неопытной девчонкой, имела средства и знала, как следует делать подобные дела. Путешествие в Кульякан было предварено информационной кампанией на соответствующих уровнях, включая местную прессу, под лозунгом: только Варгас. Никаких наводок, никакого указующего перста: это дело личное, как дуэль в лощине, а остальные могут наслаждаться зрелищем. В полной безопасности. Больше ни одного имени, ни одной даты. Ничего. Только дон Эпифанио, она и призрак Блондина Давиды, сгоревшего на Хребте дьявола двенадцать лет назад. Не донос, а месть – ограниченная и личная. Такое вполне могло встретить понимание в Синалоа, где на первое смотрели очень плохо, а второе являлось повседневной нормой и обычным источником пополнения числа могил на кладбищах. Таков был договор, заключенный в отеле «Пуэнте Романо», и правительство Мексики согласилось с ним. Согласились, скрепя сердце, даже американцы. Конкретное свидетельство и конкретное имя. Даже Сесар Бэтмен Гуэмес или другие главари наркомафии, в прошлом близкие к Эпифанио Варгасу, могли не опасаться угрозы. Это, по предположениям, должно было в достаточной степени успокоить Бэтмена и остальных. А также увеличивало шансы Тересы выжить и сокращало количество флангов, нуждающихся в прикрытии. В конце концов, в акульем мире денег и синалоанской наркополитики дон Эпифанио, нынешний или прежний союзник, великий человек местного значения, являлся также и соперником, а рано или поздно должен был стать врагом. Поэтому многих бы вполне устроило, чтобы кто-нибудь вывел его из игры за такую невысокую цену.
Зазвонил телефон. Поте Гальвес взял трубку, а потом застыл, уставившись на Тересу, как будто с того конца линии до него донеслось имя призрака. Однако она ничуть не удивилась. Она ждала этого звонка четыре дня. И он уже запаздывал.
– Это нарушение, сеньора. У меня нет разрешения на подобные вещи.
Полковник Эдгар Ледесма стоял на ковре гостиной: руки сложены за спиной, полевая форма тщательно отутюжена, блестящие сапоги влажны от дождя. Эта короткая солдатская стрижка, седина и все остальное очень идут ему, подумала Тереса. Такой воспитанный, такой аккуратный. Немного похож на того жандармского капитана, который давным-давно приходил ко мне в Марбелье, только я не помню его имени.
– Осталось меньше суток до вашего выступления перед Генеральным прокурором.
Тереса продолжала курить, сидя, закинув ногу на ногу. Со всеми удобствами. Глядя на него снизу вверх. Тщательно расставляя все точки над «и».
– Позвольте напомнить вам, полковник. Я нахожусь здесь не в качестве пленной.
– Разумеется, нет.
– Если я принимаю вашу защиту, то лишь потому, что хочу принимать ее. Но никто не может помешать мне пойти или поехать туда, куда я захочу… Таков был договор.
Ледесма переступил с ноги на ногу. Теперь он смотрел на адвоката Гавириа из службы Генерального прокурора страны – своего, так сказать, связного с гражданскими властями, занимавшимися этим делом. Гавириа тоже стоял – чуть поодаль; позади него прислонился к дверному косяку Поте Гальвес, а из-за его плеча, из коридора, выглядывал адъютант полковника, молоденький лейтенант.
– Скажите сеньоре, – взмолился полковник, – что она просит о невозможном.
Гавириа, щуплый человек с приятными манерами, очень аккуратно выбритый и одетый, подтвердил, что Ледесма прав. Тереса мельком взглянула на него и отвела глаза, словно не заметила.
– Я ни о чем не прошу, полковник, – сказала она. – Я только сообщаю вам, что намереваюсь сегодня, во второй половине дня, выехать отсюда на полтора часа. Поскольку у меня намечена встреча в городе… Вы можете принять меры безопасности или не принимать их.
Ледесма беспомощно покачал головой:
– Федеральные законы запрещают мне перемещать войска по городу. Из-за тех моих людей, что находятся там, снаружи, уже возникли проблемы.
– Да и гражданские власти, со своей стороны… – начал было Гавириа.
Тереса с размаху ткнула сигарету в пепельницу – с такой силой, что раскаленные крошки табака попали ей на ногти.
– Не переживайте, адвокат. Ни капельки. Свое обещание гражданской власти я выполню завтра, в точно указанное время.
– Следовало бы учесть, что с юридической точки зрения…
– Послушайте, у меня весь отель «Сан Маркос» битком набит адвокатами, которые обходятся мне в целое состояние… – Она кивком указала на телефон. – Скольким вы хотите, чтобы я позвонила?
– Это может оказаться ловушкой, – вставил полковник.
– Черт побери. Да что вы говорите.
Ледесма провел ладонью по голове, потом прошелся по комнате. Встревоженный взгляд Гавириа следовал за ним.
– Я должен проконсультироваться с моим начальством.
– Консультируйтесь с кем хотите, – ответила Тереса. – Но имейте в виду: если мне не дадут поехать на эту встречу, я буду считать, что меня задерживают здесь, несмотря на обязательства, взятые на себя правительством. А это нарушение договора, который в таком случае теряет силу… Кроме того, напоминаю вам обоим, что в Мексике против меня не выдвинуто никаких обвинений.
– Что дает вам этот риск?
Было очевидно, что он искренне пытается понять.
Опустив закинутую ногу на пол, Тереса обеими руками разгладила складки на черных шелковых брюках.
– Что он мне дает или что отнимает – мое дело. И вас это не касается, – отрезала она. Мгновение спустя она услышала, как полковник вдохнул и выдохнул, подавляя гнев. Они с Гавириа снова переглянулись.
– Я запрошу инструкции, – сказал полковник.
– Я тоже, – добавил чиновник.
– Ладно. Запрашивайте все, что вам угодно. А пока что я требую, чтобы ровно в семь часов у дверей стояла машина. И чтобы в ней сидел этот парень, – она кивком указала на Поте Гальвеса, – хорошо вооруженный… Все, что будет вокруг или сверху полковник, – дело ваше.
Она проговорила это, все время глядя на Ледесму. А сейчас, прикинула она, я могу позволить себе чуть-чуть улыбнуться. Их сильно впечатляет, когда баба улыбается, выкручивая им руки. Вот так, ребята. Чтобы вы не слишком зазнавались.
Шшшик, шшшик. Шшшик, шшшик. Монотонное шарканье работающих дворников вплеталось в стук дождя, грохотавшего по крыше «субурбана», как град пуль. Когда машина свернула налево и покатила по проспекту Инсурхентес, Поте Гальвес, сидевший рядом с водителем-федералом, глянул по сторонам и положил обе руки на «козий рог» – АК-47, который держал на коленях. Кроме того, в кармане пиджака у него лежал передатчик, настроенный на ту же волну, что и радио «субурбана», и Тереса с заднего сиденья слышала голоса агентов и солдат, принимавших участие в этой вылазке. Объект Один, Объект Два, говорили они. Объектом Один была она сама. А с Объектом Два ей предстояло вот-вот встретиться.
Шшшик, шшшик. Шшшик, шшшик. Вечер еще не наступил, но от серого неба на улицах было темновато, и в некоторых магазинах уже зажглись витрины и вывески. Дождь множил и дробил свет фар. «Субурбан» и его эскорт – две машины с федералами и три фургона с солдатами, сидящими за щитками пулеметов, – вздымали водяные крылья в буром потоке, который заполнял улицы и тек к Тамасуле, переполняя сточные трубы и канавы. По небу вдоль горизонта пролегла широкая черная полоса, на фоне которой вырисовывались самые высокие здания проспекта, а ниже – багровая, казалось, прогибающаяся под тяжестью черной.
– Оцепление, хозяйка, – сказал Поте Гальвес.
Лязгнул передернутый затвор «козьего рога», и водитель искоса бросил беспокойный взгляд на киллера.
«Субурбан» не замедлил хода, но Тереса успела увидеть солдат в боевых касках, с Р-15 и М-16 в руках, которые, остановив и заставив припарковаться в стороне две полицейские машины, совершенно открыто держали на мушке сидевших в них людей в форме. Было очевидно, что полковник Ледесма знает свое дело и что, поломав голову, как обойти законы, запрещающие передвижение войск в пределах города, он все-таки нашел решение: в конце концов, осадное положение для военного – состояние почти естественное. Тереса заметила еще солдат и федералов, выстроенных под деревьями, разделяющими проспект вдоль; регулировщики заворачивали машины в боковые улицы. А там, между железнодорожными путями и большим квадратным административным зданием, стояла часовня Мальверде – маленькая, куда меньше той, которую помнила Тереса все эти двенадцать лет.
Воспоминания. Она вдруг поняла, что за все время этого долгого путешествия туда и обратно она убедилась лишь в трех вещах, касающихся жизни и людей: они убивают, помнят и умирают. Потому что наступает момент, подумала она, когда смотришь вперед, а видишь только то, что позади: трупы, которые один за другим оставались у тебя за спиной, пока ты шла. Где-то среди них и твой, только ты не знаешь об этом. Пока наконец не увидишь его. И тогда узнаешь.
Она искала себя в тенях маленькой часовни, в безмятежном покое скамейки, стоящей справа от изображения святого, в полумраке, красноватом от пламени свечей, которые горели, слабо потрескивая, среди цветов и даров, развешанных по стене. Дневной свет угасал очень быстро, и мелькающие сине-красные огни одной из машин федералов, освещавшие вход, казались все ярче по мере того, как сгущались грязно-серые сумерки. Остановившись перед святым Мальверде, глядя на его черные, словно крашенные в парикмахерской волосы, белую куртку, шейный платок, по-индейски узковатые глаза и пышные усы, Тереса пошевелила было губами, чтобы помолиться, как когда-то –
мой путь и поможет мне вернуться, – но так и не смогла вспомнить никакой молитвы. Может, это кощунство, вдруг пришло ей в голову. Может, не следовало назначать встречу в этом месте. Наверное, время сделало меня тупой и заносчивой, и теперь наступил час расплаты.
17. La mitad de mi copa dejé servida
Llovía sobre Culiacán, Sinaloa; y la casa de la colonia Chapultepec parecía encerrada en una burbuja de tristeza gris. Era como si hubiese una frontera definida entre los colores del jardín y los tonos plomizos de afuera: en los cristales de la ventana, las gotas de lluvia más gruesas se desmoronaban en largos regueros que hacían ondular el paisaje, mezclando el verde de la hierba y las copas de los laureles de la India con el naranja de la flor del tabachín, el blanco de los capiros, el lila y rojo de las amapas y buganvillas; pero el color moría en los altos muros que rodeaban el jardín. Más allá sólo existía un panorama difuso, triste, en el que apenas podían distinguirse, tras el foso invisible del Tamazula, las dos torres y la gran cúpula blanca de la catedral, y más lejos, a la derecha, las torres con azulejos amarillos de la iglesia del Santuario.
Teresa estaba junto a la ventana de un saloncito del piso superior, contemplando el paisaje, aunque el coronel Edgar Ledesma, subcomandante de la Novena Zona Militar, aconsejaba que no hiciera eso. Cada ventana, había dicho mirándola con sus ojos de guerrero frío y eficiente, es una oportunidad para un francotirador. Y usted, señora, no ha venido a dar oportunidades. El coronel Ledesma era un tipo agradable, correcto, que llevaba la cincuentena muy airoso, con su uniforme y el pelo rapado como si fuese un guachito joven. Pero ella estaba harta de la limitada visión de la planta baja, el gran salón con muebles de Concordia mezclados con metacrilato y cuadros espantosos en las paredes -la casa había sido incautada por el Gobierno a un narco que cumplía condena en Puente Grande-, las ventanas y el porche que sólo dejaban ver un poco de jardín y la piscina vacía. Desde arriba podía adivinar a lo lejos, recomponiéndola con ayuda de su memoria, la ciudad de Culiacán. También veía a uno de los federales que se encargaban de la escolta en el recinto interior: un hombre con el impermeable abultado por el chaleco antibalas, con gorra y un fusil Errequince en las manos, que fumaba protegido del agua con la espalda contra el tronco de un mango. Bastante más lejos, tras la verja de la entrada que daba a la calle General Anaya, se distinguía una camioneta militar y las siluetas verdes de dos guachos que montaban guardia con equipo de combate. Ése era el acuerdo, la había informado el coronel Ledesma cuatro días atrás, cuando el Learjet en vuelo especial que la traía desde Miami -única escala desde Madrid, pues la DEA desaconsejaba cualquier parada intermedia en suelo mejicano- aterrizó en el aeropuerto de Culiacán. La Novena Zona se encargaba de la seguridad general, y los federales corrían a cargo de la seguridad cercana. Quedaban descartados del operativo tránsitos y judiciales, por considerarse más fáciles de infiltrar, y por la constancia de que algunos actuaban de sicarios para trabajos sucios del narco. También los federales eran asequibles a un fajo de dólares; pero el grupo de élite asignado a esa misión, traído del Distrito Federal -estaba vetada la intervención de agentes que tuvieran conexiones sinaloenses-, estaba probado, decían, en integridad y eficacia. Respecto a los militares, no es que resultaran incorruptibles; pero su disciplina y organización los hacía más caros. Más difíciles de comprar, y también más respetados. Incluso cuando decomisaban en la sierra, los campesinos consideraban que hacían su trabajo sin buscar arreglos. En concreto, el coronel Ledesma tenía fama de íntegro y duro. También le habían matado a un hijo teniente, los narcos. Eso ayudaba mucho.
-Debería apartarse de ahí, patrona. Por las corrientes de aire.
-Chale, Pinto -le sonreía al gatillero-. No mames.
Había sido una especie de sueño extraño; como asistir a una cadena de situaciones que no le estuvieran ocurriendo a ella. Las últimas dos semanas se ordenaban en su recuerdo igual que una sucesión de capítulos intensos y perfectamente definidos. La noche de la última operación. Teo Aljarafe leyendo la ausencia de futuro en las sombras del camarote. Héctor Tapia y Willy Rangel mirándola estupefactos en una suite del hotel Puente Romano, cuando planteó su decisión y sus exigencias: Culiacán en lugar del Distrito Federal -las cosas se hacen bien hechas, dijo, o no se hacen-. La firma de documentos privados con garantías por ambas partes, en presencia del embajador de Estados Unidos en Madrid, un alto funcionario del ministerio español de justicia y otro de Asuntos Exteriores. Y después, quemadas las naves, el largo viaje sobre el Atlántico, la escala técnica en la pista de Miami con el Learjet rodeado de policías, la cara inescrutable de Pote Gálvez cada vez que se cruzaban sus miradas. La van a querer matar todo el tiempo, advirtió Willy Rangel. A usted, a su guardaespaldas y a todo el que respire alrededor. Así que procure cuidarse. Rangel la acompañó hasta Miami, poniendo a punto lo necesario. Instruyéndola sobre lo que se esperaba de ella y sobre lo que ella podía esperar. El después -si había después- incluía facilidades durante los siguientes cinco años para establecerse donde quisiera: América o Europa, nueva identidad incluyendo pasaporte norteamericano, protección oficial, o dejarla a su aire si lo deseaba. Y cuando ella respondió que el después era sólo asunto suyo, gracias, el otro se frotó la nariz y asintió como si se hiciera cargo. A fin de cuentas, la DEA le calculaba a Teresa Mendoza unos fondos seguros, en bancos suizos y del Caribe, de entre cincuenta y cien millones de dólares.
Siguió viendo caer la lluvia tras los cristales. Culiacán. La noche de su llegada, cuando abordaba a pie de escalerilla el convoy de militares y federales que aguardaba en la pista, Teresa había descubierto a la derecha la antigua torre amarilla del viejo aeropuerto, aún con docenas de Cessnas y Piper estacionadas, y a la izquierda las nuevas instalaciones en construcción. La Suburban donde se instaló con Pote Gálvez era blindada, con cristales ahumados. Dentro iban sólo ella, Pote y el chófer, que llevaba una radio encendida en frecuencia policial en el salpicadero. Había luces azules y rojas, guachos con cascos de combate, federales de paisano y de gris oscuro armados hasta los dientes en la parte trasera de las trocas y en las portezuelas abiertas de las Suburban, gorras de béisbol, ponchos relucientes de lluvia, ametralladoras montadas apuntando a todas partes, antenas de radio que oscilaban al tomar las curvas a toda velocidad entre el bramido de las sirenas. Chale. Quién hubiera pensado, decía la cara de Pote Gálvez, que íbamos a volver de esta manera. Así recorrieron el bulevar Zapata, girando en el Libramiento Norte a la altura de la gasolinera El Valle. Luego vino el malecón, con los álamos y los grandes sauces que prolongaban la lluvia hasta el suelo, las luces de la ciudad, los rincones familiares, el puente, el cauce oscuro del río Tamazula, la colonia Chapultepec. Teresa había creído que sentiría algo especial en el corazón al estar de nuevo allí; pero lo cierto, descubrió, era que no se daba gran diferencia de un lugar a otro. No sentía emoción, ni miedo. Durante todo el trayecto, ella y Pote Gálvez se observaron muchas veces. Al fin Teresa preguntó qué tienes en la cabeza, Pinto; y el gatillero tardó un poquito en responder, mirando hacia afuera, el bigote como un brochazo oscuro en la cara y las salpicaduras de agua de la ventanilla moteándole más la cara cuando pasaban ante focos de luz. Pos fíjese que nada especial, patrona, repuso al fin. Sólo se me hace raro. Lo dijo sin entonaciones, inexpresivo el rostro aindiado y norteño. Sentado muy formal a su lado en el cuero de la Suburban, con las manos cruzadas sobre la barriga. Y por primera vez desde aquel sótano lejano de Nueva Andalucía, a Teresa le pareció indefenso. No le dejaban llevar armas, aunque estaba previsto que sí habría dentro de la casa para protección personal de ambos, aparte los federales del jardín y los guachos que rodeaban el perímetro de la finca, en la calle. De vez en cuando el gatillero se volvía a mirar por la ventanilla, reconociendo este o aquel lugar con un vistazo. Sin abrir la boca. Tan callado como cuando, antes de dejar Marbella, ella lo hizo sentarse enfrente y le explicó a qué venía. A qué venían. No a ponerle el dedo a nadie, sino a pasarle cuenta bien pesada a un hijo de su pinche madre. Sólo a él y nada más. Pote estuvo un rato pensándolo. Y dime de verdad qué opinas, exigió ella. Necesito saberlo antes de permitir que me acompañes de regreso allá. Pos fíjese que yo no opino, fue la respuesta. Y se lo digo, o mejor no digo lo que no digo, con todo respeto. A lo mejor hasta tengo mis sentimientos, patrona. Pa' qué le digo que no, si sí. Pero lo que yo tenga o deje de tener es cosa mía. No, pues. A usted le parece bien hacer tal o cual cosa, la hace y es la de ahí. Usted nomás decide ir, y yo pos ni modo. La acompaño.
Se apartó de la ventana y fue hasta la mesa en busca de un cigarrillo. El paquete de Faros seguía junto a la Sig Sauer y los tres cargadores llenos de parque 9 parabellum. Al principio Teresa no estaba familiarizada con aquella pistola, y Pote Gálvez pasó una mañana enseñándole a desmontarla y volverla a montar con los ojos cerrados. Si vienen de noche y a usted se le embala la escuadra, patrona, mejor que pueda arreglárselas sin prender la luz. Ahora el gatillero se acercó con un fósforo encendido, inclinó breve la cabeza cuando ella dio las gracias, y después fue al sitio que Teresa había ocupado junto la ventana, a echar un vistazo afuera.
-Todo está en orden -dijo ella, exhalando el humo.
Era un placer echarse faritos después de tantos años. El gatillero encogió los hombros, dando a entender que, respecto a lo del orden, en Culiacán la palabra resultaba relativa. Después fue al pasillo y Teresa lo oyó hablar con uno de los federales que estaban en la casa. Tres dentro, seis en el jardín, veinte guachos en el perímetro exterior, relevándose cada doce horas, manteniendo lejos a los curiosos, a los periodistas y a los malandrines que a esas horas sin duda rondaban ya en espera de una oportunidad. Me pregunto, calculó en sus adentros, cuánto ofrecerá por mi cuero el diputado y candidato a senador por Sinaloa don Epifanio Vargas.
-¿Cuánto crees que valdremos, Pinto?
Había aparecido otra vez en la puerta, con aquel aspecto de oso torpe de cuando temía hacerse notar demasiado. Tranquilo en apariencia, como de costumbre. Pero ella observó que, tras los párpados entornados, sus ojos oscuros y suspicaces no paraban de medirle el agua a los tamales.
A mí me bajan gratis, patrona... Pero usted se ha vuelto bocado grande. Nadie andaría en esta quema por menos de un madral.
-¿Serán los mismos escoltas o vendrán de fuera?
Resopló el otro, arrugando el bigote y la frente. -Me late que de fuera -dijo-. Los narcos y los policías son iguales pero no siempre, aunque a veces sí... ¿Me comprende?
-Más o menos.
-Ésa es la neta. Y de los guachos, el coronel se me hace mero mero. Buena onda... De los que truenan nomás sus chicharrones.
Ahí veremos, ¿no?
-Pos fíjese que estaría requetebién padre, mi doña. Verlo de una vez, y pelarnos.
Teresa sonrió al oír aquello. Comprendía al gatillero. La espera siempre resultaba peor que la bronca, por pesada que ésta fuese. De cualquier manera, ella había adoptado medidas adicionales. Preventivas. No era una chava inexperta, tenía medios y conocía a sus clásicos. El viaje a Culiacán estaba precedido de una campaña de información en los niveles adecuados, incluida la prensa local. Sólo Vargas, era el lema. Ni madrineo, ni dedo, ni pitazos: asunto personal en plan duelo en la barranca, y el resto a disfrutar del espectáculo. A salvo. Ni un nombre más, ni una fecha. Nada. Sólo don Epifanio, ella y el fantasma del Güero Dávila quemándose en el Espinazo del Diablo doce años atrás. No se trataba de una delación, sino de una venganza limitada y personal; eso podía entenderse muy bien en Sinaloa, donde lo primero estaba mal visto y lo segundo era norma al uso y abastecimiento habitual de panteones. Aquél había sido el pacto en el hotel Puente Romano, y el Gobierno de México estuvo de acuerdo. Hasta los gringos, aunque a regañadientes, lo estuvieron. Un testimonio concreto y un nombre concreto. Ni siquiera César Batman Güemes o los demás chacas que en otro tiempo fueron próximos a Epifanio Vargas debían sentirse amenazados. Eso, era de esperar, habría tranquilizado bastante al Batman y a los otros. También aumentaba las posibilidades de supervivencia de Teresa y reducía los frentes a cubrir. A fin de cuentas, en el tiburoneo del dinero y la narcopolítica sinaloense, don Epifanio había sido o era un aliado, un prócer local; pero también un competidor y, tarde o temprano, un enemigo. A muchos les iría de perlas que alguien lo sacara de escena a tan bajo precio.
Sonó el teléfono. Fue Pote Gálvez quien agarró el auricular, y después se quedó mirando a Teresa como si al otro lado de la línea hubiesen pronunciado el nombre de un espectro. Pero ella no se sorprendió en absoluto. Llevaba cuatro días esperando esa llamada. Y ya se tardaba.
-Esto es irregular, señora. No estoy autorizado. El coronel Edgar Ledesma estaba de pie en la alfombra del salón, las manos cruzadas a la espalda, el uniforme de faena bien planchado, las botas relucientes húmedas de lluvia. Su pelo recorto, puro guacho, le sentaba muy bien, confirmó Teresa, con todo y sus canas blancas. Tan educado y tan limpio. Le recordaba un poco a aquel capitán de la Guardia Civil de Marbella, mucho tiempo atrás, cuyo nombre había olvidado.
-Estamos a menos de veinticuatro horas de su declaración en la Procuraduría General.
Teresa permanecía sentada, fumando, cruzadas las piernas con los pantalones de seda negra. Mirándolo desde abajo. Cómoda. Muy cuidadosa de poner las cosas en su sitio.
-Déjeme decirle, coronel. Yo no estoy aq i en calidad de prisionera.
-Por supuesto que no.
-Si acepto su protección es porque deseo aceptarla. Pero nadie puede impedirme ir a donde quiera... Ése fue el pacto.
Ledesma apoyó el peso de su cuerpo en una bota, y luego en otra. Ahora miraba al licenciado Gaviria, de la Procuraduría General del Estado, su enlace con la autoridad civil que manejaba el asunto. Gaviria también estaba de pie, aunque algo más alejado, con Pote Gálvez detrás, recostado en el marco de la puerta, y el ayudante militar del coronel -un teniente joven- mirando por encima de su hombro, desde el pasillo.
-Dígale a la señora -rogó el coronel- que lo que pide es imposible.
Gaviria le dio la razón a Ledesma. Era un individuo flaquito, agradable, vestido y afeitado con mucha corrección. Teresa lo miró fugazmente, dejando resbalar la vista como si no lo viera.
-Yo no pido nada, coronel -le dijo al guacho-. Me limito a comunicarle que tengo intención de salir esta tarde de aquí durante hora y media. Que tengo una cita en la ciudad... Usted puede tomar disposiciones de seguridad, o no hacerlo.
Ledesma movía la cabeza, impotente.
-Las leyes federales me prohíben mover tropas por la ciudad. Con esa gente que tengo ahí afuera ya apuramos mucho la letra pequeña.
-Y por su parte, la autoridad civil... -empezó a decir Gaviria.
Teresa apagó el cigarrillo en el cenicero, con tanta fuerza que se quemó entre las uñas.
-Usted no se me agüite, licenciado. Ni tantito así. Con la autoridad civil cumpliré mañana como está previsto, a la hora en punto.
-Habría que considerar que, en términos legales...
-Oiga. Tengo el hotel San Marcos lleno de abogados que me cuestan un chingo -señaló el teléfono-... ¿A cuántos quiere que llame?
-Podría ser una trampa -argumentó el coronel. -Híjole. No me diga.
Ledesma se pasó una mano por la cabeza. Después dio unos pasos por la habitación, seguido por los ojos angustiados de Gaviria.
Tendré que consultar con mis superiores. -Consulte con quien guste -dijo Teresa-. Pero tenga clara una cosa: si no me dejan acudir a esa cita, interpreto que estoy retenida aquí, a pesar de los compromisos del Gobierno. Y eso deshace el trato... Además, les recuerdo que en México no hay cargos contra mí.
El coronel la observó con fijeza. Se mordía el labio inferior como si le molestase un pellejito. Inició el ademán de ir hacia la puerta, pero se detuvo a la mitad. -¿Qué gana con rifársela así?
Era evidente que deseaba comprender de veras. Teresa descruzó las piernas, alisándose con las manos las arrugas de la seda negra. Lo que gane o pierda, respondió, es cosa mía y a ustedes les vale madres. Lo dijo de ese modo y se quedó callada, y al momento oyó suspirar bronco al guacho. Otra mirada entre él y Gaviria.
-Pediré instrucciones -dijo el coronel. -Yo también -apostilló el funcionario. -Órale. Pidan lo que tengan que pedir. Mientras tanto, yo exijo un carro en la puerta a las siete en punto.
Con ese güey -señaló a Pote Gálvez- dentro y bien armado... Lo que haya alrededor o por encima, coronel, es cosa suya.
Lo había dicho mirando todo el tiempo a Ledesma Y esta vez, calculó, puedo permitirme sonreír un poco. Les impresiona mucho que una hembra sonría mientras les retuerce los huevos. Qué onda, mi perro. Te creías el caballo de Marlboro.
Zum, zum. Zum, zum. Las escobillas del parabrisas sonaban monótonas, con la lluvia repicando como granizo de balas en el techo de la Suburban. Cuando el federal que manejaba hizo girar a la izquierda el volante y enfiló la avenida Insurgentes, Pote Gálvez, que ocupaba el asiento contiguo al conductor, miró a un lado y a otro y puso las dos manos sobre el cuerno de chivo Aká 47 que cargaba sobre las rodillas. También llevaba en un bolsillo de la chaqueta un boquitoqui conectado en la misma frecuencia que la radio de la Suburban, y Teresa escuchaba desde el asiento de atrás las voces de los agentes y los guachos que participaban en el operativo. Objetivo Uno y Objetivo Dos, decían. El Objetivo Uno era ella misma. Y con el Objetivo Dos iba a encontrarse de allí a nada.
Zum, zum. Zum, zum. Era de día, pero el cielo gris oscurecía las calles y algunos comercios tenían las luces encendidas. La lluvia multiplicaba los destellos luminosos del pequeño convoy. La Suburban y su escolta -dos Ram federales y tres trocas Lobo con guachos encaramados tras las ametralladoras- levantaban regueros de agua en el torrente pardo que llenaba las calles y corría hacia el Tamazula, rebosando conducciones y alcantarillas. Había una franja negra en el cielo, al fondo, recortando los edificios más altos de la avenida, y otra franja rojiza por debajo que parecía vencerse por el peso de la negra.
-Un retén, patrona -dijo Pote Gálvez.
Sonó el cuerno de chivo al cerrojearlo, y eso valió al gatillero una ojeada inquieta, de soslayo, del conductor. Cuando lo rebasaban sin aflojar la marcha, Teresa vio que se trataba de un retén militar y que los guachos, casco de combate, Errequinces y Emedieciséis a punto, habían hecho aparcar a un lado dos carros de la policía y vigilaban sin disimulo a los judiciales que se hallaban dentro. Era evidente que el coronel Ledesma se fiaba lo justo; y también que, tras buscarle mucho las vueltas a las leyes que prohibían mover tropas dentro de las ciudades, el subcomandante de la Novena Zona había encontrado por dónde fregarse la letra pequeña -a fin de cuentas, el estado natural de un militar lindaba siempre con el estado de sitio-. Teresa observó más guachos y federales escalonados bajo los árboles que dividían el doble sentido de la avenida, con tránsitos desviando la circulación para otras calles. Y allí mismo, entre las vías de ferrocarril y el gran cuadrado de cemento de la Unidad Administrativa, la capilla de Malverde parecía mucho más pequeña de lo que ella recordaba, doce años atrás.
Recuerdos. De pronto comprendió que, durante aquel larguísimo viaje de ida y vuelta, sólo había adquirido tres certezas sobre la vida y los seres humanos: que matan, recuerdan y mueren. Porque llega un momento, se dijo, en que miras adelante y sólo ves lo que dejaste atrás: cadáveres que fueron quedando a tu espalda mientras caminabas. Entre ellos vaga el tuyo, y no lo sabes. Hasta que al fin lo ves, y lo sabes.
Se buscó en las sombras de la capilla, en la paz del banquito puesto a la derecha de la efigie del santo, en la penumbra rojiza de las velas que ardían con débil chisporroteo entre las flores y las ofrendas colgadas de la pared. La luz afuera se iba ahora muy deprisa, y el resplandor intermitente rojo y azul de un carro federal iluminaba la entrada con destellos mas intensos a medida que se entenebrecía el gris sucio de la tarde. Detenida frente al santo Malverde, observando su pelo negro como teñido de peluquería, la chaqueta blanca y la mascada al cuello, los ojos achinados y el mostacho charro, Teresa movió los labios para rezar, como hiciera tiempo atrás -Dios vendiga mi camino y permita mi regreso-; pero no logró llegar a oración alguna. Quizá sea un sacrilegio, pensó de pronto. Tal vez no debí establecer la cita en este sitio. Quizás el tiempo me ha vuelto estúpida y arrogante, y va siendo hora de que pague por ello.