ГЛАВА 2

Дело требует застраховать жизнь. Волшебные способности Мейсона. Два ключа, нацепленные на одно колечко. Для чего пишут аварийные инструкции в самолетах? Облака выглядят мягкими только из окна.

Во второй половине дня у дома Мейсона остановился автомобиль Иден. Из него вышла сестра Мейсона и высокий мужчина в строгом темном костюме. На его лице поблескивали очки в тонкой золотой оправе. Мейсон сразу же узнал в нем своего старого друга Ричарда Гордона.
Иден и Ричард Гордон поднялись на крыльцо, Мейсон заспешил им навстречу.
Иден с удивлением оглядела дом Мейсона.
Действительно, у тебя очень чисто и уютно.
Потом она взглянула на каминную полку и увидела портрет Мэри. Взор Иден сразу же стал грустным.
Ричард, отложив в сторону шикарный кейс, крепко пожал руку Мейсона, обнял его и дружески прижал к себе.
— Я очень рад нашей встрече, Мейсон, ведь мы не виделись с тобой уже целую вечность.
— Да, времени прошло, Ричард, очень много.
— Мейсон, а ты не хочешь называть меня Диком как в прежние времена?
— Почему, я с удовольствием буду тебя так называть, но ведь сейчас ты уже совсем не тот Дик Гордон, сейчас ты преуспевающий адвокат, о твоих делах пишут в газетах, твои фотографии украшают страницы журналов. Но если ты хочешь, я с удовольствием буду называть тебя Диком, так мне будет даже легче.
— Спасибо, Мейсон, — Ричард Гордон уселся за низкий столик, — поправил очки и раскрыл свой кейс. — Ты знаешь, почему я обратился именно к тебе?
Мейсон пожал плечами.
А Иден, пока мужчины сидели за столиком, расхаживала по дому, удивляясь чистоте и порядку, который царит в нем.
— Дик, у тебя шикарный кейс, наверное, он несгораемый? — придирчиво оглядывая кодовые замки произнес Мейсон.
— Да, он несгораемый, потому что дело, которым мы с тобой будем заниматься, требует особой осторожности.
— Дик, а ты уверен, что я соглашусь, ведь я еще не сказал «да».
— Когда ты прочтешь это, я думаю, согласишься, — и он подал Мейсону тонкую пластиковую папку с документами.
Мейсон принялся быстро перелистывать страницу за страницей, а Ричард Гордон следил за выражением лица Мейсона. Он видел, как оно становится все более и более напряженным, как в глазах Мейсона загорается азарт.
— Да, Дик, дело что надо, — произнес Мейсон, не отрываясь от бумаг.
— Вот поэтому я и обратился к тебе. Мне нужен человек, которому я доверяю всецело. Это не все документы, Мейсон, часть хранится в моем сейфе, а это только основные записи по делу. Факты, фотографии — все в сейфе.
— Я согласен, Дик, ведь я давно мечтал о подобной работе.
— А я знал, Мейсон, что ты согласишься, я знал, что ты не останешься равнодушным, ведь задействованы такие деньги и фигурируют такие фамилии...
— Я понимаю, понимаю, — перелистывая страницы прошептал Мейсон.
Иден с удивлением смотрела на своего брата. Она давно уже не видела Мейсона таким собранным и решительным. Она поняла, что в душе Мейсона вновь вспыхнул огонь бойца, и сейчас он вновь будет бороться, он мобилизует все для того, чтобы выиграть это дело.
— Теперь, Дик, я понимаю, почему ты возишь бумаги в таком кейсе.
— Это еще что, Мейсон, ведь мне угрожают.
— Угрожают? — лицо Мейсона сделалось напряженным и злорадная улыбка искривила ровную линию его рта.
— Да-да, Мейсон, меня пытаются запутать.
— А купить тебя пытались? — поинтересовался Мейсон.
— Да, пытались. Правда, странным способом, я тебе об этом еще расскажу попозже, не при твоей сестре. И не потому, что я ей не доверяю, а потому, что это действительно странный способ и странные методы. А я, как ты знаешь, добропорядочный семьянин и рассказывать обо всей этой мерзости мне не хочется.
Иден отвернулась к окну и сделала вид, что ей совершенно безразличен разговор мужчин.
— Когда мы должны лететь, Дик?
— Чем скорее, тем лучше, ведь у нас еще куча дел. Мейсон, — уже переходя на шепот произнес Ричард Гордон, — у меня такое предчувствие, что я не смогу закончить это дело.
— Ты что, Дик, о чем ты говоришь?
— Я это точно знаю, я чувствую. Понимаешь, иногда бывает, что что-то чувствуешь абсолютно точно и потому я тебе, Мейсон, признаюсь: я даже застраховал свою жизнь.
— Ты что, Дик, сошел с ума?
— Нет, Мейсон, я просто поступил осмотрительно. Советую и тебе сделать то же самое, если ты собираешься работать вместе со мной.
— Мне это. Дик, ни к чему. Ведь у меня нет наследника, мне некому оставлять, да и нечего, — Мейсон осмотрелся вокруг. — Но дело, конечно, интересное, думаю, оно будет очень скандальным и интересным.
— Об этом не беспокойся, вокруг меня уже толпами увиваются журналисты, пытаясь выудить хоть какую-то информацию.
— А ты, как всегда, молчишь? — Мейсон лукаво улыбнулся.
— Ты же знаешь мои методы работы: пока дело не выиграно, о нем лучше молчать. Уверенно я не могу сказать, что дело верное на все сто, — глядя в потолок сказал Гордон, — пятьдесят на пятьдесят, примерно — вот так.
— А что тебя беспокоит? — Мейсон пристально взглянул на Ричарда.
— Моя клиентка может врать. Она — сущее исчадие, но привлекательна до безумия.
— Я понимаю, Дик, ты устоял.
— Да, Мейсон, я устоял и хочу, чтобы ты устоял тоже.
— Я постараюсь, Ричард.
Ричард Гордон аккуратно собрал бумаги, сложил их в кейс, защелкнул его и закодировал замки.
— Ты бы его еще наручниками к запястьям приковал, — пошутил Мейсон.
— Может быть и придется это сделать. Думаю, за этот кейс дорого бы дали заинтересованные люди.
— Уверен, что ты прав, — голосом знатока произнес
Ричард поднялся и прошелся по гостиной, оглядываясь по сторонам. Портрет Мэри остановил его. Он подошел, прикоснулся пальцами к тонкой золотой рамке.
— Мейсон... — он обернулся и направился к своему приятелю.
— Слушаю тебя, Дик.
— Прими мои сочувствия, я искренне признаюсь, что очень переживал за тебя.
— Спасибо, Дик, спасибо, — коротко бросил Мейсон и тоже поднялся.
— Мы могли бы сейчас выпить, — сказал Мейсон, глядя в пол, — но знаешь, Дик, со вчерашнего дня я не держу в своем доме алкоголь.
— А это и ни к чему, я не пью. У меня что-то с сердцем, — пояснил Ричард Гордон, прикладывая ладонь к груди.
— Извините, господа, — обратилась Иден к своему брату и Гордону, — у меня еще куча дел. Мне сейчас надо в «Ориент Экспресс», у меня назначена важная встреча, так что не обессудьте, я вас покину.
— О чем ты говоришь, Иден, — Мейсон подошел к сестре и нежно обнял ее за плечи, — спасибо тебе за все, спасибо, — прошептал он ей на ухо.
— Я рада за тебя, Мейсон, — ответила Иден и поцеловала брата в щеку. — До свидания, Ричард, — она подала руку, и Ричард Гордон галантно поцеловал ее. — Если вам будет нужна машина, я могу прислать, — сказала Иден.
— Да нет, спасибо, мы доберемся сами, — Мейсон улыбнулся.

В аэропорту как всегда царила суета и суматоха. Звучали голоса дикторов, на разных языках сообщая названия и время вылета, сновали пассажиры. Тут и там мелькали огромные чемоданы с яркими, запоминающимися как поцелуи, этикетками, рассекая толпу прохаживались полицейские. Слышались слова прощания, слова встреч. Вокруг громко разговаривали, смеялись, хохотали, веселились. Высокий негр в яркой шелковой рубахе играл на банджо. Второй танцевал, показывая белоснежные зубы.
Вся эта суета, спешка, шум, захватили Мейсона, закружили, и он забыл о Санта-Барбаре, о своей прошлой жизни. Он уже весь был устремлен в будущее, он был захвачен предстоящим делом.
А Ричард Гордон испуганно оглядывался по сторонам
— Ты что. Дик, кого-то ждешь? Кого-то хочешь встретить?
Нет, наоборот, я бы никого не хотел встречать и никого не хотел видеть.
— Ты что, чего-то опасаешься? Думаешь, за тобой следят?
— Не знаю, Мейсон, не знаю, — прошептал на ухо Ричард Гордон, — у меня такое предчувствие, что кто-то идет за нами следом, что кто-то крадется по пятам.
— Брось, Дик, это у тебя просто разыгралось воображение. Если бы что-то подобное произошло, то я обязательно бы почувствовал.
— Не знаю, Мейсон, но у меня не очень хорошее предчувствие, что-то скребет на сердце, знаешь, так бывает. Это похоже на то, как в детстве — напроказничаешь и чувствуешь, что это кому-то еще известно, кроме тебя самого.
— Брось ты, Дик, успокойся, давай выпьем кофе.
Ричард Гордон согласился. Они подошли к стойке и заказали кофе. Но Ричард все равно продолжал оглядываться, и Мейсон заметил, как подрагивают его пальцы с аккуратно обработанными ногтями.
— Дик, кончай волноваться, я тоже начинаю нервничать, — попросил Мейсон.
За его спиной стояла мулатка с маленьким ребенком на руках. Малыш что-то лепетал, целовал женщину в щеку, размахивал руками, гладил ее по волосам, потом обиженно вскрикивал и начинал плакать. Женщина прижимала его к себе, шептала на ухо, улыбалась, чмокала и пыталась утешить.
Мейсон подмигнул малышу и тот сразу же успокоился и заулыбался. Мексиканка ответила благодарной улыбкой.
— Вы, наверное, волшебник? — с легким акцентом произнесла она.
— Нет, я просто люблю детей, и они мне отвечают тем же.
— Знаете, мистер, он у меня такой непослушный, такой капризный, все ему не так, все ему чего-то хочется. Я пытаюсь узнать, а он мне не может объяснить. Понимаете, ему уже полтора года, а он еще очень плохо разговаривает.
Малыш потянулся руками к Мейсону. Мейсон вытащил из кармана маленькую сверкающую зажигалку, щелкнул пружиной и малыш громко расхохотался.
— Вы действительно волшебник, у вас так хорошо получается.
Но закончить разговор Мейсону и мулатке не дал Ричард Гордон.
Он взял своего приятеля под руку.
— Пойдем, Мейсон, пойдем, мне как-то не по себе.
— Ричард, перестань, все в порядке, не волнуйся. Мулатка немного грустно посмотрела вслед Мейсону.
Ей был приятен этот привлекательный мужчина с очень грустным лицом. Но когда он улыбался, его лицо преображалось: оно становилось открытым и радостным. А вот его спутник показался мулатке занудливым и строгим, как пастор.
«Ходить в такую жару в черном костюме, — подумала мулатка, — может себе позволить только очень мрачный человек».
Дик Гордон, отойдя в сторону, положил свой кейс на перила ограждения и нервно забарабанил по крышке пальцами.
— Чего ты нервничаешь? — вновь спросил Мейсон.
— Меня не покидает чувство, что за нами кто-то следит.
Мейсон огляделся. Но ничего подозрительного не заметил, хотя он буквально ощупал взглядом всех, к го находился от них недалеко. Единственный, кто показался ему немного подозрительным, был мужчина, который сидел с газетой на кожаном диване, бросая поверх нее недовольные придирчивые взгляды. Но тут же к нему подбежал мальчишка, и они принялись весело о чем-то спорить. Мужчина отложил газету и буквально на глазах преобразился.
— Все это ерунда, — уверенно произнес Мейсон. — Если так боишься, отдай кейс мне.
Дик Гордон опасливо посмотрел на Мейсона.
— Нет, я оставлю его при себе, так мне будет спокойнее.
— Как знаешь, только я что-то не вижу, чтобы ты был спокоен.
Дик Гордон наконец-то улыбнулся.
Увидев эту улыбку Мейсон решился спросить:
— Ты что, Дик, не доверяешь мне?
Вместо ответа мистер Гордон запустил руку в карман пиджака и извлек два ключа, нацепленных на одно колечко.
— Видишь эти ключи? — спросил Ричард Гордон.
— Я еще не ослеп.
— Ты знаешь, от чего они? — шепотом спросил Ричард.
— Думаю, от твоего сейфа.
— Вот именно. Только не от того, что стоит у меня в конторе и не от того, что находится у меня дома. Это ключи от банковского сейфа. Я поместил туда все бумаги по этому делу. Там лежит еще несколько важных документов.
Мейсон с уважением посмотрел на маленькие ключи, поблескивающие в пальцах своего приятеля.
Тот дрожащими пальцами судорожно снял один из ключей с кольца.
— Вот, — протянул он его Мейсону, — держи.
— Ты говоришь так, Дик, будто собрался тут умереть. Тогда отдай мне оба ключа.
— Нет, Мейсон, я еще собираюсь пожить, но я хочу быть уверенным в завтрашнем дне. Мне будет спокойнее, если один из ключей будет находиться у тебя.
Мейсон открыл свой бумажник и спрятал ключ. Объявили рейс на Нью-Йорк. Формальности не заняли много времени, ведь вещей у них почти не было.
— Почему мы летим вторым классом? — поинтересовался Мейсон, входя в салон, — ведь я думаю, расходы за счет клиента?
— К сожалению, других билетов не было. Ричард Гордон устроился возле иллюминатора, а
Мейсон занял место рядом с ним. Через четверть часа «боинг» разбежался по взлетной полосе и взмыл в безоблачное небо.
Гордон немного успокоился, отстегнул ремень. Он раскрыл свой кейс и принялся просматривать бумаги. Очки поблескивали на его лице. Он изредка давал какой-нибудь документ Мейсону, тот пробегал его глазами и авторучкой делал небольшие пометки на полях.
— Дик, почему с этим делом обратились именно к тебе?
Стюардесса предлагала напитки. Мейсон приветливо улыбнулся молодой девушке и отказался от выпивки. А вот Ричард Гордон взял бокал с красным вином и принялся пить мелкими глотками.
— А как же твое сердце? — улыбнулся Мейсон.
— От этого ему хуже не будет.
— Но и лучше тоже не станет, — заметил Мейсон.
— Когда прилетим в Нью-Йорк, я тебе обещаю, что больше к спиртному не прикоснусь. Просто я немного волнуюсь и хочу унять свой испуг.
— Ты что, боишься летать в самолетах?
— Мейсон, у меня такое чувство, что я какую-то большую часть своей жизни провел то в самолетах, то в зале суда.
— Я тебя понимаю, — Мейсон улыбнулся, — ведь твои клиенты живут в разных концах штатов.
— Да, мне часто приходится с ними встречаться и не всегда они приезжают ко мне зачастую мне приходится навещать их, чтобы утрясти кое-какие проблемы.
— Дик, — Мейсон придвинулся к своему напарнику, — как у тебя дела?
— Что ты имеешь в виду?
— Конечно же не службу, на службе у тебя все прекрасно.
— Да, насчет работы я не жалуюсь.
— Я имею в виду, как у тебя дела дома?
— Дома? Вроде бы все прекрасно. В последнее время меня беспокоят только дети. С женой все прекрасно, Саманта меня понимает с полуслова.
— Завидую тебе, — бросил Мейсон. — А что у тебя с детьми, какие-то проблемы?
— Да нет, и проблем, в общем, особых нет, но знаешь как с ними... Вечно им что-то не так, вечно у них какие-то нелады. Они даже ссорятся между собой, выясняют свои политические взгляды, взгляды на жизнь... Младший похож на Саманту, он вспыльчивый и нетерпеливый, а старший — спокойный. Вот они и ссорятся. То одному что-то не понравится, то другому. На прошлой неделе они принялись спорить о политике и так сцепились, Мейсон, что втянули и меня, и Саманту. Мы даже с женой перессорились из-за них. А потом они совершенно спокойно помирились и уехали на уикенд, а мы с Самантой остались дома злые друг на друга, злые на них.
— Но вы же помирились?
— Конечно помирились. Саманта ужасно обрадуется, увидев тебя, Мейсон.
— Думаешь, обрадуется? Мне уже кажется, что меня все встречают без радости, а с каким-то сожалением и жалостью.
— Да, она знает обо всем, что у тебя случилось, я ей рассказывал.
— Может быть, не стоило, Дик?
— Да нет, Мейсон, лучше, когда женщина все знает, тогда нет никаких недомолвок, недосказанности, когда все ясно и расставлено на местах.
— Что ж, тебе виднее, ты Саманту знаешь лучше.
Ровно гудели двигатели самолета, стюардессы разносили напитки, журналы, предлагали газеты. Мейсон и Ричард вели неторопливую беседу.
Мейсон, чтобы хоть как-то вывести своего приятеля из напряжения, заговорил о прошлом.
— Дик, ты помнишь Джулию Уэйнрайт, адвоката?
— Джулию Уэйнрайт? — Дик наморщил лоб, его очки блеснули. — Да, помню, это такая въедливая дамочка.
— Да-да, въедливая, она выиграла у меня очень важное дело.
— Ну что ж, Мейсон, бывают в жизни неудачи, и к ним надо относиться спокойно.
— Да я уже забыл об этом деле, но тогда мне было крайне обидно.
— Мейсон, ты все такой же, хочешь всегда быть победителем.
— Что поделаешь, таким я уродился, таким меня сделали родители.
— Да, я помню, ты всегда хотел быть первым и в бейсболе, и в учебе, и с девчонками ты всегда хотел быть первым.
— И знаешь, Дик, как ни странно, тогда у меня это получалось.
— Я думаю, у тебя это будет получаться и сейчас, ведь обогнать меня не так уж сложно.
— Я не собираюсь с тобой соревноваться, Дик, о чем ты говоришь, я просто так, к слову, — улыбнулся Мейсон и посмотрел в иллюминатор.
Небо было безоблачным, а голубоватый горизонт казался выгнутым, как поверхность толстого увеличительного стекла. Голубели извилистые русла рек, дороги казались уверенными штрихами, проведенными мелом.
На экране телевизора, размещенного в салоне, шел фильм. Многие пассажиры внимательно следили за происходящим на экране. Кое-кто дремал, прикрыв глаза. Двое молодых влюбленных, которых еще в аэропорту заметил Мейсон, продолжали целоваться, ни на кого не обращая внимания.
«Счастливые ребята, — подумал Мейсон, — у них все просто и ясно, у них впереди еще целая жизнь».
Девушка оглянулась через плечо парня, встретилась взглядом с Мейсоном и приветливо улыбнулась как доброму старому знакомому.
Мейсон смутился, но ответил ей такой же приветливой улыбкой и помахал рукой.
Ричард Гордон, прикрыв глаза, казалось уснул. А Мейсон Кэпвелл, от нечего делать принялся разглядывать журнал. Но безвкусные иллюстрации его мало занимали, он попробовал читать, но никак не мог сосредоточиться на этом занятии. Руки его приятеля покоились на массивном кейсе так, словно даже во сне Дик опасался, что кто-нибудь может выхватить его драгоценную ношу.
Мейсон решил подшутить над ним и принялся осторожно вытаскивать кейс из-под рук. Дик, даже не проснувшись, моментально вцепился в него и никак не хотел давать. Мейсон решил не будить его и оставил свои попытки. Он принялся изучать табличку, объясняющую как следует поступать в случае аварии.
«Зачем они это только пишут? — недоумевал Мейсон, — ведь подобный текст никогда и никому еще не пригодился. Потому что, если что и случится, эти слова, даже если ты их и выучишь наизусть, моментально вылетят из головы. Начнется паника и никто даже не станет вспоминать в глупых предостережениях, а падение на землю будет непродолжительным. Единственное, что можно будет успеть вспомнить, так это свое имя и может быть, еще успеешь до половины прошептать молитву. А потом твоя душа вознесется сюда на небо, где только что пролетал самолет».
Мейсон скосил взгляд и посмотрел на своего приятеля. Тот, казалось, даже во сне боится. Губы его подрагивали. Мейсон видел его отчетливый профиль на голубом фоне иллюминатора.
«Интересно, о чем он сейчас думает? Наверное, даже во сне он готовит свою речь, наверное, даже во сне он видит лица присяжных, строгое лицо судьи и хитрое лицо прокурора. Интересно, сколько же речей за свою жизнь произнес Ричард? И странно, его речи многим спасли жизнь, многих избавили от скамьи подсудимых, многих спасли от тюрьмы. Да, Ричард счастливый человек. У него никогда не случалось никаких потрясений. Единственное, чему он огорчается — ссоры детей. Везет же человеку! А ведь в колледже никто и не думал, что все сложится так, никто даже и не мог представить, что Ричард Гордон, смешной очкарик с короткой стрижкой ежиком, неуклюжий на бейсбольной площадке, сможет стать таким блестящим адвокатом — известным, уверенным в себе, преуспевающим. Никто даже не мог подумать, что у него будет такая вот хватка, что он сможет крутить такие вот известные дела. Ведь не так давно я видел журнал, где была огромная статья, посвященная делу, которое выиграл Ричард Гордон. Там даже было интервью с ним. А может, вот так и надо жить, как Ричард Гордон — спокойно, уверенно, неторопливо, без лишней суеты? Уверенно делать свое дело и с каждым новым делом подниматься все выше и выше, становиться все более и более преуспевающим и известным. Боже, но наверное, жить вот так очень скучно. Работа, работа, редкие уикенды с семьей, разговоры с детьми... Хотя, кто его знает, мне ведь не довелось испытать ничего подобного, может в этом и есть настоящее счастье, счастье для мужчины».
И у Мейсона появилась еще одна мысль — мысль не новая.
«Чем выше поднимешься, тем страшнее и стремительнее будет падение» — подумал он и глянул в иллюминатор.
Под ними ровной пеленой проплывали белые облака. Они полностью скрывали землю, а сверху было безоблачное, как глянцевая бумага, небо.
Вдруг глаза Ричарда Гордона открылись. Он испуганно оглянулся, но увидев Мейсона, немного успокоился, хотя его пальцы инстинктивно сжали ребра кейса.
— Что с тобой, Дик?
— Ничего, все нормально, я хочу воды.
Мейсон выглянул и подозвал стюардессу. Та с услужливой улыбкой подошла и замерла.
— Мой приятель хочет воды.
— Сейчас, — кивнула стюардесса и через мгновение уже подавала на маленьком подносе стакан с водой.
Ричард жадно пил большими глотками, и Мейсон опять заволновался.
«Он действительно очень напуган, может быть, он мне чего-то не договаривает, что-то скрывает?»
Но Мейсон понимал, что если Ричард захочет, то расскажет сам, а выспрашивать не стоит.
Наконец, Гордон откинулся на сиденье и вновь прикрыл глаза. Его ухоженные пальцы пробегаясь, барабанили по крышке кейса.
— Здесь ужасно жарко, — произнес Дик и посмотрел на Мейсона.
— Да нет, нормально, по-моему, кондиционер работает, все в порядке.
А на экране шел ковбойский фильм. Мчались лошади, скакали с гиканьем и криком индейцы, свистели стрелы. Люди умирали, но их смерть не казалась страшной, она была слишком красивой для того, чтобы испугать.
И Мейсон, немного посмотрев на экран, брезгливо поморщился.
«Странные люди, эти режиссеры, они снимают фильмы о смерти, но видели ли они ее когда-нибудь по-настоящему? Видели ли они ее когда-нибудь близко, вот так как я? Наверное, ни один из этих режиссеров никогда не держал на руках труп своей возлюбленной. Если бы такое случилось, то они никогда не снимали бы подобную ерунду. А может быть, так и надо? Может не стоит думать о смерти, пока ты жив? Ведь смерть — это всегда то, что случается только с другим, но никогда не случается с самим собой, а если и случится, то ты уже не можешь об этом думать, ничего не воспринимаешь. Господи, о чем я думаю? К чему эти рассуждения? Наверное, каждый человек бессознательно боится за свою жизнь, хотя, когда летишь на самолете, риск погибнуть не так уж и велик, куда опаснее переходить улицу. Ведь можно даже захлебнуться в ванной, если прихватит сердце».
И Мейсон, сам того не желая, начал прислушиваться к биению собственного сердца, словно бы пытаясь уловить в нем какой-то сбой. Но сердце работало ровно, и Мейсон удивился.
«Как оно может сокращаться помимо моей воли? Почему я не думаю, как дышу?»
— Тебе не жарко? — обратился к нему Ричард Гордон.
— Нет, — качнул он головой и посмотрел на своего приятеля.
И действительно, у того по лицу катились крупные капли пота, и Дик время от времени промокал их носовым платком.
— Что с тобой? Может у тебя болит сердце? — участливо спросил Мейсон.
— Мне просто не по себе. Сам не знаю почему, но страшно волнуюсь.
— Да брось ты, Дик, к чему волнение? Посмотри вокруг, даже маленькие дети, и те улыбаются.
— Нет, Мейсон, ведь они не понимают, где находятся, они даже не думают о том, что под нами пять миль пустоты.
— Не пустоты, а воздуха, — поправил Мейсон.
— Но за него нельзя схватиться, когда падаешь.
— Дик, посмотри, какие под нами облака, они такие мягкие, как подушка. И если бы я не боялся отстать от самолета, то вышел бы и побегал по ним.
И в это время огромный «боинг» вздрогнул. Его тряхнуло, как легкую щепку.
— Что это, Мейсон? — вскрикнул Ричард Гордон, хватаясь ладонью за грудь.
— Ничего, бывает, воздушная яма, — утешил своего приятеля Мейсон.
— Реактивный самолет не может попасть ни в какую воздушную яму, к тому же на такой скорости, — как школьник, отрывисто произнес Ричард Гордон, прижимая правую руку к груди, а левой судорожно сжимая ручку кейса.
— Успокойся, успокойся, — прошептал Мейсон, — все в порядке, Дик.
Самолет вновь тряхнуло, послышались вскрики и вздохи.
А на экране телевизора продолжали скакать ковбои с беспечными криками. Из-под копыт лошадей вздымалась пепельная пыль. Вдруг одна лошадь как бы наткнулась на невидимую преграду и упала. Всадник рухнул на землю и замер без движения: на его белой рубахе расцвело темное пятно крови. А бледные губы продолжали судорожно хватать воздух.
Возбуждение понемногу улеглось, самолет пошел ровно, двигатели гудели уверенно. Только стюардесса с бледным лицом пробежала по центральному проходу и скрылась за дверью кабины пилотов.
Мейсон глянул в иллюминатор и белые облака уже не показались ему такими мягкими и привлекательными, как еще несколько мгновений тому назад. В салоне стало тихо, слышались лишь хлопки выстрелов из динамика телевизора.
Вдруг громко и очень жалобно заплакал маленький ребенок. Вспыхнуло и тут же погасло табло.
— Все спокойно, все в порядке, Дик, — положив ладонь на колено приятеля произнес Мейсон, но уверенности в его голосе не было, он почувствовал, как холодный пот тонкой пронзительной струйкой пробежал вдоль позвоночника.

ГЛАВА 4

Яркое солнце на кукурузном поле. Ник Адамс приносит кейс и выводит Мейсона к людям. Мейсон считает шаги на дороге. Отражение на полированной поверхности кейса напоминает Мейсону зеркало в ванной. Поворот, к дому Марии Робертсон.

«Боже, неужели я ослеп?» — подумал Мейсон и прикоснулся кончиками пальцев к глазам.
Ник Адамс продолжал вздрагивать, прижавшись к его груди.
«Ребенок жив, — как-то спокойно подумал Мейсон. — но почему так темно, может я ослеп?» И тут Мейсон почувствовал, что едкий дым забирается ему в горло. Он нервно закашлялся, поднес часы к самым глазам, но так и не увидел циферблата. Только серая густая пелена была перед ним. Мейсон вытянул руку вперед, но впереди была только пустота. Он принялся расстегивать свой спасательный ремень, потом ремень Ника Адамса. Он взял его за руку и двинулся, сам четко не представляя, куда идет. И вдруг, через несколько шагов, едкий дым рассеялся и Мейсон увидел ослепительный свет. Перед ним было ярко-зеленое сочное кукурузное поле, по которому были разбросаны обломки самолета. Они сверкали, как осколки стекла.
— Туда, к свету, скорее. Ник, скорее! — рванув за собой мальчика, заспешил Мейсон.
Фюзеляж самолета казался огромной грубой с рваными краями. Вокруг Мейсона вспыхивала, трещала, горела обшивка. Огонь был жуткий, оранжевого цвета, сыпались искры.
— Скорее! Скорее. Ник! — приказывал Мейсон. таща ребенка, который и не пытался сопротивляться. — Туда! Туда. Ник!
Мальчик застыл на краю: до земли было футов шесть.
— Прыгай!
— Боюсь, — вскрикнул ребенок.
— Прыгай, я тебе приказываю!
И тут же Мейсон понял, что страх силен, что мальчик стишком напуган. Он толкнул его в спину и выглянул. Ребенок на четвереньках отполз от самолета.
— Ник, убегай на поле, скорее! — приказал Мейсон, и мальчик, вскочив на ноги, опрометью, не оглядываясь, бросился от пылающего самолета.
И здесь Мейсон услышал за своей спиной стоны, тяжелые вздохи, крики, голоса, плач, вопли, проклятье, мольбу.
Он глотнул воздуха развернулся и бросился в горящий салон. Он действовал инстинктивно, абсолютно не думая о том, что делает: отстегивал ремни, вытаскивал из-под обломков кресел людей, собирал их в группы, за руку тащил к свету, выталкивал на землю, приказывал и все безропотно слушались его.
Казалось, только он единственный из всех пассажиров находится в полном рассудке и только ему одному известно, как сейчас надо поступать.
— Сюда! Сюда! Спасите! — услышал он голос.
Это звала кучерявая мулатка, се лицо было окровавлено, она шарила руками вокруг себя, ощупывала сиденье.
— Робби! Ты где, малыш? Иди сюда, это я, твоя мама, иди сюда! Скорее! Скорее, я здесь! — выкрикивала женщина.
Мейсон нагнулся, расстегнул ремень безопасности, резко дернул ее за руку.
— За мной! Иди за мной!
— Нет, мой ребенок, Боб, он где-то здесь, я должна его найти.
— За мной! — решительно крикнул Мейсон и толкнул женщину в спину, — туда, скорее туда!
А вокруг шипела краска, корежился металл, горел пластик. Мейсон увидел безжизненное изувеченное тело ребенка и еще раз толкнул женщину в спину.
— Скорее! Сейчас здесь все стрит, скорее!
По дороге он подхватил еще одну девочку в окровавленном платье, подпал ее на руки и потащил упирающуюся мулатку к спасительному свету.
— Скорее шевелитесь!
Мейсон выругался и этот его крик и брань, казалось, подстегнули людей. Они начали действовать более осмысленно и более четко выполнять его приказания. Мейсон выводил, выносил, вытаскивал людей.
— Розалина! Розалина, ты где? Пойдем со мной, пойдем же скорее! — седой мужчина пытался поднять безжизненное тело своей жены, но ремень безопасности крепко держал его.
— Ремень! Ремень отстегни! — приказал Мейсон, но мужчина смотрел на него безумным взглядом, явно не понимая, что и зачем надо сделать.
Мейсон оттолкнул его, быстро отстегнул ремень и, взвалив женщину на плечо, двинулся к выходу.
— Боже! Осторожнее! Осторожнее! Ведь ей может быть больно! Вы слышите, ей будет больно!
Мейсон не обращал внимания на крики мужчины. Он подтащил женщину и передал в руки людей.
— Там люди! Там люди! — услышал Мейсон у себя над ухом и обернулся.
Перед ним стояла и тряслась от ужаса молоденькая стюардесса.
— Там Линда и Сильвия. Линда и Сильвия! А я Одри. Одри, — говорила девушка.
— Хорошо, я понял, ступай к выходу.
— Нет, там люди, их надо... я боюсь! — кричала девушка, она ладонью зажимала разрезанную щеку.
— Уходи отсюда! — строго сказал Мейсон и девушка покорно поплелась, спотыкаясь об обломки кресел, переступая через трупы по широкому проходу, туда, где слышались голоса людей, где раздавался вой пожарных машин, где сверкали мигалки "скорой помощи".
— Отходите от самолета! Все от самолета! — услышал Мейсон голос, усиленный мегафоном, — сейчас самолет взорвется! Все уходите!
Мейсон криво улыбнулся, набрал полную грудь воздуха и вытянув перед собой руки, вступил в едкий удушливый дым, который наполнял салон. Через несколько шагов его руки на что-то наткнулись.
«Это, наверное, человек», — подумал Мейсон.
— Вставай, приятель, — встряхнув за плечи, крикнул Мейсон.
Но, приблизив лицо, он увидел перед собой голову негра с оскалившимся ртом. Мужчина был мертв.
— Дьявол, — прошептал Мейсон и на ощупь двинулся вглубь салона, туда, где слышались крики.
— Ко мне! Ко мне, громко позвал он, — все идите ко мне! — и почувствовал, как несколько рук потянулись к нему, уцепились за его пиджак.
— Все сюда! Все сюда! — продолжал кричать Мейсон, — держитесь друг за друга а двигайтесь за мной. Только никто не должен останавливаться! Никто не должен останавливаться! — повторял Мейсон, выводя людей из салона.
Когда он приблизился к краю, и люди стали спрыгивать на землю, чья-то уверенная рука рванула его, и Мейсон упал вниз, больно ударившись щекой о землю.
— Но там же люди! — воскликнул Мейсон, теряя сознание.
Пожарные пробовали сбить огонь. Они работали деловито и уверенно, но все их попытки Пыли тщетны. То там, то здесь вырывались яркие языки пламени, взлетали вверх снопы искр. Весь фюзеляж уже почернел от огня. Едкий дым тянулся по полю.
И вдруг раздался оглушительный треск и гигантский фюзеляж развалился на несколько частей, показывая свои обгоревшие внутренности.
Мейсон открыл глаза как раз в тот момент, когда облако огня охватило остатки самолета. Он тяжело поднялся и, не обращая ни на кого внимания, побрел по кукурузному полю.
Вокруг него сновали спасатели, люди плакали, сбившись в небольшие группки, ослепительно сверкали мигалки машин «скорой помощи». Над самой головой у Мейсона промчался полицейский вертолет.
А Мейсон брел, раздвигая перед собой стебли кукурузы. Двое пожарных едва удерживали в своих руках мулатку. Она брыкалась, кусалась, пыталась вырваться, исступленно кричала, глядя на охваченный огнем остов самолета.
— Там мой ребенок! Робби, пустите меня! Я хочу умереть! Я хочу быть с ним!
Один из пожарных хлестал женщину по лицу, пытаясь привести ее в чувство. Но та словно бы не чувствовала боли.
Мейсон отвернулся, не в силах смотреть на муки женщины.
— Мистер, с вами все в порядке? — к нему подошел один из спасателей.
Мейсон недоуменным взглядом посмотрел на него и махнул рукой.
— Пошел ты к черту!
Он прошел еще несколько шагов и чуть было не споткнулся о лежащих на земле парня и девушку, тех самых, которые сидели в самолете перед ним. Они лежали обнявшись и плакали.
И тут Мейсон вспомнил этот плач.
«Это ведь я их вывел, — равнодушно подумал Мейсон, — а они еще не хотели выходить из этого ада, я прямо-таки тащил их к выходу».
И он вновь побрел, спотыкаясь о рыхлую землю.
«Интересно, который сейчас час?» — Мейсон посмотрел на руку, но часов не было.
На запястье чернел шрам с уже запекшейся кровью. Мейсон прикоснулся к ране губами и ощутил, как горит его кожа.
"А ведь эти часы подарила мне Мэри, я их так любил! А теперь мне придется жить без часов, ведь я не смогу заставить себя носить другие".
Мейсон поднялся на невысокий холм и оглянулся. По кукурузному полю тянулась страшная черная борозда и конце которой лежал пылающий остов самолета.
«Вот они, разверстая могила», — подумал Мейсон и опустился на землю.
Он сидел, запрокинув кверху голову, и смотрел на ослепительный диск солнца даже не прикрывая глаз.
И вдруг, возле самого уха, он услышал звон пчелы Он прикоснулся к своим волосам, аккуратно взял пчелу в щепотку и безучастно посмотрел на блестящие маленькие крылья. Пчела звенела, он вновь поднес ее к уху и послушал этот пронзительный звон.
"Она даже не ужалила меня" — подумал Мейсон и разжал пальцы.
Потом он поднес пальцы к носу и жадно втянул в себя воздух: пальцы пахли цветочной пыльцой
«Какой сладкий запах! — подумал Мейсон. — Это запах жизни»
И тут он услышал весь тот шум, который наполнял землю. Шелестели стебли кукурузы, шумел ветер, слышались голоса людей, крики, слышался шорох травы. Мейсон напрягся и отчетливо услышал, как гулко бьется у него я груди сердце. Это были тяжелые и оглушительные удары, как будто огромный молот опускался на наковальню.
"Я жив, — еще раз повторил Мейсон. — неужели все закончилось? Неужели весь этот кромешный ад позади?"
Мейсон попытался сосредоточиться. Он крепко прижал ладони к ушам и сильно зажмурился.
"Позади, позади, все кончилось, самое страшное осталось позади. Но остался ли я тем самым человеком, тем, который был прежде, тем, который садился в самолет? Или я остался там, в безоблачном небе, там, где я слышал голос Мэри и ощущал прикосновение ее прохладных пальцев?"
Мейсон заплакал. Слезы текли по его щекам, оставляя на пыльном лице борозды.
— Мейсон! Мейсон! — услышал он какой-то странный голос и ощутил на своем плече прикосновение легкой руки.
— Это ты? — спросил он.
— Да, это я. Ник Адамс.
Мейсон оторвал ладони от лица и медленно повернулся. Над ним стоял мальчик и сжимал в правой руке огромный кейс.
— Мейсон. ты забыл свой чемодан, вот он. — Ник опустил кейс Гордона на рыхлую землю прямо рядом с Мейсоном.
— Ты запомнил мое имя, — изумился мужчина.
— Но ведь и ты знаешь, как меня зовут. — И тут Мейсон увидел, что по щекам Ника тоже текут слезы, а на губах блуждает уже не детская улыбка. — Я бежал за тобой, бежал, но тебя. Мейсон, нигде не было, а потом я остановился и увидел, что у меня в руках твой чемодан.
— Спасибо тебе. Ник.
Мейсон поднялся на колени и потянулся руками к мальчику.
Тот бросился ему на грудь и, не стесняясь слез, зарыдал.
— Спасибо тебе, приятель, это очень важный чемодан. Он для меня много значит.
— Моя мама очень расстроится и будет плакать, когда узнает, что произошло. Мейсон, ты ей ничего не говори, хорошо?
— Ладно, Ник. Я ничего не скажу. Только никуда не отходи, будь сейчас радом со мной.
— Хорошо, Мейсон.
Мальчик, уткнувшись в плечо Мейсона, уже навзрыд плакал.
— Успокойся, Ник, — буднично сказал Мейсон и взъерошил коротко стриженные волосы мальчика, — все позади. Мы с тобой живы, здоровы. Немного поцарапались, я потерял часы. Видишь, какое несчастье. Зато ты нашел мой чемодан — а это счастье. Значит, все хорошо, все нормально.
Мейсон поднялся с колен и осмотрелся. Мальчик все еще прижимался к нему и плакал.
— Успокойся, Ник, все позади, посмотри.
Мальчик заглянул и лицо Мейсону.
— Я боюсь, — прошептал он.
Мужчина взял подростка за плечи и повернул лицом к солнцу.
— Посмотри вверх. Видишь — солнце. Мир остался прежним. В нем живут твои друзья, твоя мать.
— У меня нет отца, — вдруг сказал Ник.
— А у меня нет матери, — сказал Мейсон, — она давно умерла. И у меня нет Мэри, она тоже умерла.
— Мэри — твоя сестра? — спросил Ник. Мейсон покачал головой.
— Это больше, чем сестра. Я ее очень любил. Я любил се больше всех, а се нет.
— Она что, сейчас погибла? — с испугом спросил Ник.
— Нет, это было раньше. Мне кажется, что это было вчера, но может быть, и год назад.
И вдруг Мейсон понял, что вся его прежняя жизнь кажется теперь ему далекой и нереальной. Хотя она вспоминалась во всех подробностях. Но это было точно так же, как он видел сейчас отсюда, с вершины холма, горящий остов самолета, суетящихся людей, слышал крики, голоса, даже разбирал некоторые фразы. Но все это происходило, словно бы на большом удалении от него, и совершенно не относилось к его теперешней жизни. Все как будто бы происходило за толстым стеклом, через которое он. Мейсон, уже не мог пробиться.
— Пойдем, — позвал его мальчик, — пойдем к людям, — и подал Мейсону руку, потащил его за собой, точно так же, как Мейсон выводил мальчика из горящего самолета.
Мейсон подхватил кейс и послушно побрел за своим проводником. Он тяжело брел по мягкой пыльной земле, спотыкался, раздвигал стебли кукурузы, слышал, как они хрустят под его ногами. На какое-то время он потерял самолет и людей из виду. Ему казалось, что эти заросли никогда не кончатся. Мейсон уже понимал, где находится и поэтому, закрыв глаза, послушно следовал за Ником Адамсом.
А тот уверено вел его к людям, он вел его так, как поводырь ведет слепого.
— Где мы? — спрашивал Мейсон. не открывая глаз.
— Мы идем к людям, — отвечал ему Ник. — Они совсем близко.
— Зачем мы туда идем? — Мейсон остановился и вырвал свою руку из пальцев мальчика.
— Но ведь они нас ждут и ищут, они волнуются, идем.
Ник упрямо схватил руку Мейсона и потащил ею туда, где слышались голоса людей.
Мейсон открыл глаза, заросли кукурузы кончились. Они стояли как раз на самом краю борозды, проложенной падающим самолетом.
— Видишь людей? — спросил Мейсон. Ник кивнул.
— Да.
— Иди к ним, иди один, назови свое имя. Они передадут твоей матери, что ты жив.
— Идем со мной, — позвал мальчик.
Но Мейсон отрицательно качнул головой.
— Проста, Ник, но я должен остаться здесь.
— Но почему? — спросил мальчик.
— Мне там нечего делать, меня никто не ждет.
— Но ведь все подумают, что ты погиб.
— Ты же помнишь мое имя? — улыбнулся Мейсон, — и ты назовешь его. Иди, — он вновь подтолкнул Ника в спину.
И тот почувствовал себя ребенком рядом со взрослым. Он сделал несколько робких шагов и обернулся. Но Мейсон вновь махнул ему рукой.
— Иди, иди, не останавливайся, тебя там ждут.
Ник побежал по рыхлой земле, потом споткнулся, упал, поднялся и, обернувшись к Мейсону, крикнул:
— Я скажу им твое имя! Мейсон Кэпвелл, я не забыл его.
Мейсон кивнул, устало помахал рукой, раздвинул стебли кукурузы и медленно побрел по полю. Он шел и слышал, как гаснут голоса, вой сирен, как все растворяется в шуме природы. Он шел, пока не уперся в откос широкой насыпи шоссе. Помогая себе руками, цепляясь за ветки кустарников, Мейсон взобрался на бетонную полосу и оглянулся.
Перед ним расстилалось огромное поле, на котором вдалеке тянулся шлейф черного дыма. Мимо Мейсона проносились машины, обдавая его горячим ветром, но он не обращал на них внимания. Он машинально достал из кармана сигарету, закурил. Тонкая струйка дыма поплыла в знойном воздухе дня.
"Какая сегодня жара!" — с безразличием подумал Мейсон и побрел но шоссе. Ему сигналили, но он, не оглядываясь, махал машинам рукой, чтобы те ехали дальше. Он чуть не налетел на стальной столб-указатель и остановился под ним, высоко задрав голову.
На кобальтовом фоне белела надпись: «Аэропорт — 1 миля».
Мейсон свернул на развязке вправо и побрел к сверкающим зеркальным стеклом зданиям аэровокзала.
«Плохо, что я где-то в самолете потерял свои солнцезащитные очки», — подумал Мейсон, щуря глаза от нестерпимо яркого солнечного света.
Дорога казалась ему бесконечной. Мейсон шел, считая шаги от одного шва бетонного покрытия до другого.
Десять шагов, еще десять, еще десять...
Сотня, еще сотня... еще одна...
Тысяча.
Он вскинул голову. До здания аэровокзала оставалось совсем немного, и он вспомнил, как они с Гордоном подъезжали сюда несколько часов тому назад.
А может, это было не несколько часов, ведь я не знаю, сколько сейчас времени. Может, это было месяц или неделя.
«Ричард Гордон мертв, — вспомнил Мейсон, — я видел это собственными глазами. Он умер раньше, чем самолет ударился о землю. А он ведь говорил, что у него недобрые предчувствия. И Ричард не ошибся, интуиция его опять не подвела. И вот его кейс. Хорошо, что не я сообщу Саманте о смерти Дика. Пусть она узнает это от кого-нибудь постороннего. Мне будет слишком тяжело и больно смотреть в ее глаза. Ведь она, конечно же, подумает, почему умер Дик, а не я. И я никогда не смогу признаться ей в том, что Ричард умер раньше, чем самолет разбился. Л если я и скажу ей об этом, то она вряд ли поверит мне. К тому же. Дик накануне застраховал свою жизнь. Он сам сказал мне об этом. И если узнают, что он умер своей смертью, а не погиб, то могут быть проблемы с получением страховки. А это единственное средство к существованию, оставшееся у Саманты и ее детей».
Вдруг Мейсон остановился.
«Бумажник! — вспомнил он. — В бумажнике ключ от сейфа».
Он принялся хлопать себя по карманам и обнаружил бумажник в кармане брюк. Он раскрыл его и вытащил маленький сверкающий ключик. Ключ от сейфа в банке, где лежат документы.
"Но буду ли я заниматься этим делом без Ричарда? Ведь все осталось в прошлом. Все сгорело в этом проклятом самолете. Мог погибнуть и я, могли погибнуть вообще все. Этот ключ и кейс могли исчезнуть в огне. О чем это мы разговаривали с Ричардом? О чем? Я рассказывал ему о Джулии Уэйнрайт. О ком говорил он? Боже, что с моей памятью?» — Мейсон остановился, поставил на бетон кейс и сжал виски руками.
О ком говорил Дик? О ком? А! Он говорил о девушке, Марии Робертсон. Ведь мы вдвоем ухлестывали за ней... Давно... Боже, как давно это было. Что же он о ней говорил? Живет одна с ребенком в каком-то городке, неподалеку отсюда. Он говорил это в машине, когда мы ехали к аэропорту. Говорил, что очень хочет ее увидеть, встретиться, поговорить. Ведь когда-то он любил ее, и мне она нравилась. Она была первой девчонкой, которую я поцеловал. Нет. Все было не так. Это не я поцеловал се, а она поцеловала меня на заднем сиденье машины моего отца. Да, да, это она, Мария Робертсон, поцеловала меня. Отец вел машину, а мы были уверены, что он нас не видит. Мария наклонилась ко мне и робко поцеловала, она хотела поцеловать меня в щеку, а я повернулся и наши губы встретились. Что же тогда сказал отец? Он видел наши отражения в маленьком зеркальце. Он ничего не сказал, я помню. Отец промолчал и как-то странно улыбнулся, глядя на нас. А мы покраснели и почувствовали себя провинившимися. А потом мы вспоминали это маленькое приключение и смеялись. И тогда она предложила поцеловаться вновь. Но вот тот следующий поцелуй я не запомнил. А первый нечаянный почему-то помню отчетливо, как будто бы это произошло только что. Мария хотела стать балериной. Мечтала. А когда я говорил ей, что буду адвокатом, она смеялась. Работа адвоката казалась ей совершенно неинтересной. Любопытно, танцует ли она сейчас? Ведь я адвокатом стал, а она? Наверное, она вышла замуж, и они с мужем переехали в маленький городок. Черт, как он называется? Я не могу вспомнить. Но... постой, Мейсон, ведь она живет одна, значит, она не выходила замуж. Но Дик говорил, что у нее есть ребенок, значит она вышла? Неудачно или муж умер? Я не могу вспомнить нашего разговора».
Мейсон подхватил кейс и сделал несколько неуверенных шагов. Только сейчас он почувствовал страшную усталость во всем теле. Его качало из стороны в сторону, голова кружилась. Боясь упасть, он отошел к ограждению и присел на них.
— Нужно закурить, закурить, — твердил Мейсон, но почему-то никак не мог найти пачку сигарет.
Наконец, он нащупал сигарету, вывалившуюся из пачки в кармане, и закурил. Но от этого стало только хуже. Кровь бешено стучала в висках. Казалось, голова сейчас разлетится на куски как огненный шар. Солнце сверкало в полированной поверхности кейса, и Мейсон увидел я ней свое отражение.
«Неужели это я?» — пронеслась в голове странная мысль.
И мужчина бесцветным голосом спросил у своего отражения:
— Это ты, Мейсон Кэпвелл? Или Мейсон Кэпвелл это я? Когда-то со мной уже такое было, — и Мейсон вспомнил, как запустил бутылкой с виски в большое зеркало в своей квартире.
— Но ведь это было в другой жизни и, наверное, произошло не со мной. Вернее, сейчас я уже совсем не тот, каким был тогда.
— Я не тот, каким был тогда повторило искривленное отражение Мейсона.
— Что? — переспросил удивленный мужчина и внезапно понял, что сходит с ума.
Он схватил в пригоршню песок и принялся тереть сверкающую поверхность кейса. Песок и пыль скользили по отражению, и Мейсон прошептал:
— Вот так песок мог сыпаться на мое лицо, если бы я погиб. Но ведь он и так сыплется по моему лиц, — и Мейсон грязными пыльными руками прикоснулся к своему разгоряченному лицу.
— Нет, я не должен сойти с ума! — прокричал мужчина, поднимаясь с колен, — я должен жить. Ведь Мери сказала, что я не должен умирать. Мери! — Мейсон, запрокинув голову, посмотрел в выцветшее голубое небо, — где ты, Мери? Ведь ты была там со мной, и это ты спасла меня, только ты. И я благодарен тебе за твою любовь. Прости меня, если сможешь, и Мейсон вновь посмотрел на горячую землю пол йогами.
Потом он нагнулся, подхватил кейс и направился к автомобильной стоянке. Его походка становилась все тверже и увереннее. Он уже не считал шаги, а смотрел прямо перед собой.
А в сущности, ничего и не произошло, — подумал Мейсон. — Просто на несколько мгновений постоял на краю собственной могилы и почувствовал, каким холодом оттуда веет.
От этой мысли Мейсону сразу сделалось холодно, и он зябко поежился.
Мейсон вышел к автомобильной стоянке. Он шел среди машин, нагретых жарким солнцем, слышал голоса людей, говоривших между собой о страшной авиакатастрофе.
— Там все погибли, — уверял истеричным тоном один мужчина, — я там был, там полно трупов, к городу поехала целая вереница машин. Я видел трупы стариков, женщин, детей.
Кто-то испуганно вскрикнул, а кто-то усомнился.
— Но ведь говорят, там не все погибли, кто-то и уцелел.
— Не знаю, — говорил мужчина, — самолет развалился надвое, а потом взорвался и сгорел. Вряд ли удалось кому-то выбраться.
— А из-за чего произошла авария? — спросил кто-то из любопытных.
— Говорят, отказали двигатели, и самолет не дотянул до посадочной полосы.
— Но ведь он должен был лететь в Нью-Йорк.
— Да, но им пришлось сюда вернуться.
— Они вернулись сюда, чтобы умереть, — сказал кто-то.
Мейсон посмотрел на него поверх головы и встретился взглядом с молодым длинноволосым парнем.
— Нет, чтобы жить! — крикнул Мейсон.
— А вам-то откуда знать? — заметил парень, — ведь вас там не было.
— Да, там был не я, — пробормотал себе под нос Мейсон, идя по стоянке.
Он даже не сообразил, почему пришел сюда. Прямо перед ним стоял его автомобиль, на котором Мейсон вместе с Гордоном приехали в аэропорт.
— Я тут, а Гордона нет, — горько проговорил Мейсон.
«Он сидел рядом со мной и все время повторял, чтобы я не гнал так быстро, ведь времени у нас было предостаточно. А я, что же говорил я ему? Я вспоминал Мэри, но говорил ему о Джулии Уэйнрайт, а он говорил о жене, а потом вспомнил о Марии Робертсон. Почему он ее вспомнил? А разве я могу ответить, почему я думал о Мэри? Он хотел ее увидеть, но не сказал, зачем? Наверное, он ее любил».
Мейсон усмехнулся.
«Мне обязательно нужно увидеть Марию Робертсон и сказать, что ее любил Ричард Гордон. Интересно, вспоминает ли она о Дике? Вспоминает ли она обо мне? Помнит ли она тот поцелуй на заднем сиденье автомобиля? А где же я найду ее? Ведь Ричард не сказал, где именно она живет? А маленьких городков много. Постой-постой...» — Мейсон прикоснулся к раскаленному капоту своего автомобиля.
Но металл даже не обжег ему пальцы.
«Он показал мне поворот и сказал, что там живет Мария Робертсон. А еще... Он сказал, что она учит детей танцевать. Точно, она же мечтала стать балериной. И Дик, когда говорил об этом, как-то странно по-детски улыбался, как будто у них с Марией была какая-то тайна, о которой никто не знает. Как будто между ними существовал какой-то договор или они что-то обещали друг другу. Может, они обещали, поклялись друг другу встретиться через столько-то лет. Найти друг друга и посмотреть в глаза. Я никогда не забуду эту улыбку Ричарда, — вздохнул Мейсон. и то, каким голосом он говорил о Марии».
Мейсон сел за руль, а кейс Ричарда Гордона положил рядом с собой.
— Значит, до поворота, — пробормотал себе под нос Мейсон и запустил двигатель.

ГЛАВА 6

Улыбка, против которой нельзя устоять. Кейс для очень важных дел. Проблемы Марии Робертсон. Трогательные девчонки на белых пуантах. Нелегкая задача Мейсона. Что нужно, чтобы вернуться, но не через двадцать лет.

Мейсону повезло. Он недолго колесил по узким улочкам городка. После расспросов ему объяснили, где живет Мария Робертсон.
Мейсон затормозил у невысокого одноэтажного дома в густой зелени сада. По узкой тропинке он подошел к невысокому крыльцу, несколько мгновений улыбаясь постоял на крыльце — и только потом его рука легла на звонок.
Дверь распахнулась, и Мейсон отступил в сторону. Женщина с еще влажным бельем, перекинутым через руку, с недоумением смотрела на пустое крыльцо.
— Чертовы мальчишки, — улыбнувшись сказала она и уже собиралась отступить назад в дом, как вдруг Мейсон сделал шаг и оказался лицом к лицу с Марией Робертсон.
Глаза женщины быстро заморгали, рот искривился, но потом на нем появилась радостная улыбка.
— Мейсон Кэпвелл? — воскликнула женщина. — Я не верю своим глазам, ты жив?
«Странно, почему она сказала так» — молнией пронеслась в голове Мейсона мысль.
— Ты в моем доме после стольких лет?
— Да, Мария, это я. И я даже сам не знаю, что я здесь делаю, просто мне очень надо тебя увидеть.
— Входи, входи, — женщина немного виновато улыбнулась, — извини, у меня не убрано.
Она провела Мейсона Кэпвелла в гостиную, усадила на диван, а сама еще несколько мгновений суетливо оглядывалась по сторонам, не зная куда же сбросить влажное белье.
— Мейсон... Мейсон Кэпвелл... А ведь я тебя очень часто вспоминала и даже... — Мария улыбнулась, — иногда я тебя видела во сне.
— А я тебя вспомнил только сегодня, вспомнил, и приехал.
— Что же произошло из ряда вон выходящее, чтобы ты, Мейсон Кэпвелл, вспомнил обо мне? — женщина опустилась в кресло напротив Мейсона, забросила ногу за ногу.
— Мария, я даже боюсь обо всем говорить, что со мной произошло. Я не уверен, что ты меня правильно поймешь, поверишь всему тому, что я смог бы рассказать.
— Мейсон, да ты совсем не изменился, ты такой, каким был раньше, тогда, в колледже. Только волосы у тебя чуть длиннее, да и взгляд какой-то усталый. А вот губы... — произнесла Мария и запнулась.
Мейсон слегка улыбнулся.
— Ну что же, договаривай.
Мария улыбнулась еще шире. Да, губы у Мейсона были теми же, такие же мягкие, и та же улыбка блуждала на них. Улыбка, против которой нельзя было устоять.
И Мейсон понял, что хотела сказать Мария. Она тоже помнила тот первый поцелуй на заднем сиденье машины отца Мейсона.
— Так что случилось? Что привело тебя ко мне? — спросила Мария.
Мейсон задумался.
— Я же тебе уже говорил, я и сам не знаю, почему здесь. Я просто почувствовал, что не могу не приехать.
— Хорошо, ты расскажешь обо всем после. Может, хочешь выпить? — Мария поднялась со своего места и заспешила к бару.
— Нет, — резко остановил ее Мейсон.
— В чем дело? — изумилась женщина.
— Я не пью.
— Не очень-то на тебя похоже.
— Я и сам себе удивляюсь в последнее время, — голос Мейсона немного дрогнул, и Мария Робертсон поняла, что лучше его сейчас не расспрашивать, ведь он и в самом деле бы какой-то странный.
Женщина посмотрела на своего нежданного гостя. Тот все так же улыбался ей, но ничего не говорил.
— Может, мы тогда пообедаем? — предложила Мария.
Мейсон кивнул и потер рука об руку.
— Я страшно проголодался и, если ты меня накормишь, я не откажусь от обеда.
На столе появились кушанья, но Мейсон ел абсолютно механически, совершенно не задумываясь о том, вкусно приготовлены блюда или же нет.
Он и в самом деле ощутил резкий приступ голода. Ему казалось, что не сможет остановиться, съест все, что будет поставлено на стол.
Мария с удивлением следила за Мейсоном.
Она стояла, прижавшись спиной к стене, скрестив на груди руки.
— А ты что не ешь? — спросил Мейсон, внезапно опомнившись.
— Для меня приятнее смотреть на то как ты ешь, — ответила женщина.
— Мария, неужели это такое приятное зрелище?
— Кому как, мне например, смотреть на то, как мужчина обедает — очень приятно, — Мария пожала плечами и улыбнулась. — Мейсон ведь я давно этого уже не вижу, — глаза женщины сделались грустными.
— А что такое? — поинтересовался Мейсон.
— У меня нет мужа, поэтому я не могу видеть, как он обедает. Хотя мне всегда приносило большое удовольствие зрелище обеда. Мне нравится смотреть на то, как мужчина ест. Муж оставил нас, когда сыну было четыре года.
Мейсон как-то немного испуганно огляделся.
— А где сейчас твой сын? Он, наверное, уже большой парень?
— Да, ему двенадцать с половиной, а сейчас он в школе.
— Ах, в школе, — Мейсон отложил вилку, — он, наверное, хорошо учится?
— Учится он не очень, ему не нравится ходить в школу, он больше любит читать книжки и сидеть за этим чертовым компьютером.
— Смышленый, наверное, парень, — и Мейсон вспомнил мальчика, которого он вытащил из пылающего самолета.
Он вспомнил Ника Адамса и почему-то сын Марии, которого он никогда не видел, и Ник Адамс стали одним и тем же лицом.
И Мейсон представил Ника в этом доме, представил его с книгой у экрана компьютера — и ему сразу же стало немного легче.
— Ты надолго сюда, Мейсон? — спросила женщина.
— Что? Ты спрашиваешь, надолго ли я сюда?
— Да, я спрашиваю, надолго ли ты и по каким делам?
Мейсон пожал плечами и принялся быстро соображать, зачем он здесь и по каким делам оказался в маленьком городке.
— Я не знаю, Мария, — растерянно произнес он.
— Такого не может быть, — ответила женщина.
— Но я абсолютно честно говорю, дел у меня сейчас никаких нет и как я здесь оказался — для меня самого загадка.
Мария немного скептично улыбнулась.
— С таким кейсом, как у тебя, Мейсон, ездят только по очень важным делам.
— Так тебя смущает мой кейс? Если ты хочешь знать, то он вообще не мой.
— А чей?
— Сейчас он принадлежит мне, — немного туманно ответил Мейсон.
А Мария не стала вдаваться в подробности, ее немного насторожила путаная манера Мейсона изъясняться. Она каким-то шестым чувством, присущим только женщинам, поняла, что с Мейсоном случилось что-то неладное и если сейчас начать его расспрашивать, то он, возможно, просто уедет отсюда, так ничего и не объяснив, исчезнет так же внезапно, как и появился.
Ей самой до сих пор не верилось, что ее школьный приятель Мейсон сидит сейчас у нее дома, обедает. Вдруг Мария сорвалась со своего места.
— Что с тобой? — спросил Мейсон, испытующе глянув на женщину.
— Погоди, я выключу радио, уже битых два часа передают об этой ужасной авиакатастрофе.
— О чем? — попытался уточнить Мейсон.
— Об авиакатастрофе. Здесь, недалеко, миль шестьдесят от моего дома, в аэропорту разбился огромный "боинг".
— Да? Что, разбился?
— Да, говорят, погибло очень много людей, говорят, катастрофа была ужасной, то ли восемьдесят, то ли сто пассажиров погибло. И еще передают интервью с людьми, которые работают на спасении, говорят, что многие просто проявили чудеса смелости и героизма.
— А, да, наверное, такое бывает, — Мейсон опустил голову и посмотрел на остаток своего бифштекса. — Не стоит об этом думать, Мария, это слишком печально.
— Это слишком страшно, Мейсон, представляешь, ведь в этом самолете летели женщины, старики, дети — и погибли... Представляешь?
— Нет, я не могу себе этого представить, я никогда не бывал в авиакатастрофах, моя жизнь полна совершенно иных событий. Правда, в моей жизни были взлеты, падения, катастрофы, но видишь, я жив и сижу перед тобой.
И тут Мейсон ощутил, как саднит рана под левой грудью. Он прижал ее ладонью.
— Что, сердце? — участливо спросила Мария.
— Да, что-то немного побаливает, уже целый день сегодня покалывает, с самого утра.
— Бывает, это просто погода, наверное, меняется давление и будет гроза. Такая туча ползла с запада, а я, представляешь, хотела белье развесить в саду, но потом передумала.
И Мейсон вспомнил, что Мария встретила его с бельем на руках.
— А знаешь, Мария, если лететь на самолете, то самая черная туча сверху кажется белой и такой мягкой и теплой...
— Да, наверное. Хотя, о чем ты, Мейсон?
— Я говорю о тучах, об облаках.
— Мейсон, ты выглядишь очень усталым.
— Да, я знаю, у меня возникли очень серьезные проблемы.
— О, господи, а у кого этих проблем нет? — Мария вновь облокотилась спиной о стену. — У меня проблемы каждый день, с утра до вечера — работа, ребенок, дом, все на мне.
— Ты танцуешь, Мария? — вдруг спросил Мейсон, вспомнив о том, что когда-то Мария мечтала стать балериной.
— Да брось ты, Мейсон, какие могут быть танцы? Ты посмотри на меня, разве я похожа на балерину? Я всего лишь учу других танцевать — мальчиков, девочек. Они такие трогательные и смешные, особенно девчонки в этих белых пуантах.
— Наверное, ты довольна своей работой, она приносит тебе радость и удовлетворение?
— Да, ты знаешь, иногда мне бывает очень хорошо и даже не хочется уходить из класса.
— Тебя, наверное, очень любят дети.
— Не знаю, — Мария улыбнулась и пожала плечами. — Я могу сказать, что я их люблю, вот только в жизни мне не очень везет.
Мейсон вспомнил, что Мария живет одна без мужа.
— А что у вас случилось? Почему вы расстались? — Мейсон посмотрел в глаза Марии.
— Не знаю, это трудно объяснить, вроде бы все было хорошо, вроде бы мы были счастливой семьей, но потом... знаешь, ведь люди устают друг от друга, и только через несколько лет семейной жизни выясняется, что они совершенно не созданы один для другого, что у каждого свои мысли, свои желания — и все это невозможно соединить.
— Но ведь вы же были счастливы?
— Наверное, были, — Мария опустила голову. — А ты, Мейсон, ты счастлив?
— Нет, — коротко и отчетливо произнес Мейсон, — но я мог бы быть счастливым.
— Понимаю, — Мария убрала грязные тарелки в раковину и поставила на стол никелированный кофейник.
— Если не хочешь, можешь не рассказывать.
— Я даже сам себе, Мария, запретил это вспоминать.
— Тогда и не надо, — успокоила его женщина, — не хочешь — не говори, можешь просто посидеть, помолчать.
— А можно, я закурю?
— Конечно, Мейсон, я и сама покурю с тобой.
Мужчина и женщина сидели, курили и смотрели друг на друга.
Лучи света пробивались сквозь жалюзи большого окна и крошились в цветном стекле пепельницы.
Мейсон выпустил в потолок ровное кольцо дыма и проводил его взглядом.
Мария улыбнулась и тоже попыталась выпустить дым кольцом, но ничего из этого не получилось, женщина только закашлялась и засмеялась.
— Я так и не научилась по-настоящему курить, хотя вы с Диком меня учили.
Мейсон, услышав имя Дика, промолчал. Мария почувствовала, что сказала что-то не то. Она перестала смеяться.
— Что-то случилось, Мейсон?
— Нет, я просто задумался, хотя, да, случилось. Ведь я приехал к тебе после стольких лет, разве это не событие? — Мейсон попытался улыбнуться, но его улыбка получилась какой-то вымученной и испуганной.
— Конечно, событие, — воодушевилась Мария, — у меня вообще в доме редко бывают гости, разве что зайдет кто-нибудь из школьных преподавателей. А так, только дни рождения, праздники, а они случаются не так уж часто.
— Да, радостных дней в жизни намного меньше, чем печальных, — спокойно заметил Мейсон, сбрасывая пепел в глубокую пепельницу.
Сигарета Марии соскользнула с края стеклянной пепельницы на стол, и женщина вскрикнула. Она подхватила окурок и быстро раздавила его о дно.
— Ты так боишься пожара? — спросил Мейсон.
— Да, это прямо-таки какое-то сумасшествие, я лишь только выхожу из дому, сразу же начинаю думать, выключила ли плиту, погасила ли окурок. Я не могу подолгу находиться вдали от дома, мне всегда кажется, что тут что-нибудь загорится... Правда, смешно? — спросила Мария, заглядывая в глаза Мейсону.
— Нет, совсем не смешно, — ответил мужчина, затягиваясь сигаретой.
Огонек почти касался его пальцев, и Мария испуганно смотрела на руку Мейсона.
— Ты сейчас обожжешь пальцы! — предупредила его Мария.
— Что? — Мейсон посмотрел на свою руку, — ах, да, в самом деле, сигарета кончилась, а я забыл ее погасить.
— Ты мне что-то хотел рассказать, но потом я сбила тебя своими расспросами.
Мейсон стал серьезным.
— Мария, Дик Гордон хотел к тебе приехать.
— Ты что-то от меня утаиваешь, Мейсон, и боишься говорить, — вновь вернулась к начатому разговору Мария.
— Да, мне это очень тяжело сказать.
— Почему тяжело? Случилось несчастье? Трагедия?
— Да, Мария. Знаешь, почему я приехал к тебе?
— Интересно, что же ты скажешь, — Мария настороженно улыбнулась.
— К тебе должен был приехать Дик.
— Дик? — Мария изумленно вскинула брови.
— Да, Ричард Гордон собирался навестить тебя, но я сделал это за него.
— С ним что-то случилось? — предчувствуя недоброе, женщина опустилась на стул.
— Да, случилось... Его больше нет.
— Он что, погиб? — как бы угадала женщина.
— Да, он летел в этом чертовом самолете.
— Так он разбился...
— Нет. Он не разбился, он умер от сердечного приступа.
— А ты откуда знаешь, Мейсон?
— Мы были с ним вместе, вдвоем. Мы летели по делам. Дик приехал ко мне и вытащил меня из Санта-Барбары, вытащил из того кошмара, в котором я пребывал. Мы сели в самолет — и вот, в самолете, случилась эта трагедия.
— Самолет разбился.
— Да, он разбился, но Дик, к счастью, этого не видел, потому что это очень тяжело вынести.
— Я понимаю, — на глазах Марии заблестели слезы.
— Сейчас уже не стоит плакать, это ни к чему. Дика мы уже не вернем. Единственное, что мы можем сделать, так это помнить о нем. У меня остался его кейс, который тебя так удивил. А у Дика остались жена и сын.
— Я слышала, что Дик стал преуспевающим адвокатом, я читала о нем в газетах, видела его портрет. Это он выиграл то нашумевшее дело с фальшивыми деньгами.
— Да, Мария, и не только то дело. Он выиграл очень много процессов, он был одним из самых талантливых адвокатов, которых я когда-либо знал.
— Господи, какое несчастье!
— Да, он уже никогда не приедет к тебе, никогда не обнимет меня и не предложит работать вместе с ним... Я ужасно устал, Мария, — как бы опомнившись, произнес Мейсон, и страшная усталость навалилась на него тяжелой ношей.
Женщина участливо поднялась со своего стула, положила руки на плечи мужчины.
— Мейсон, может ты приляжешь у меня, останешься, немного отдохнешь?
— Нет, я не могу, я должен попасть в Сан-Франциско, ведь там Саманта и сын Дика. Я должен с ними встретиться и обо всем рассказать им.
— Нелегкая у тебя задача.
— Я думаю, кто-то уже скажет, так что я не буду первым.
— Да, я сочувствую Саманте, сочувствую ребенку, хотя никогда их не видела.
— Саманта славная женщина, она сильная, — и Мейсон поднялся из-за стола.
— Ты куда сейчас? Мейсон пожал плечами.
— Вначале поеду в отель, потом полечу в Сан-Франциско.
— Что? Полетишь? Может я ослышалась?
— Нет, я полечу на самолете.
— На самолете? Но ведь ты только что пережил такой ужас, такой кошмар!
— Знаешь, меня теперь уже ничто не испугает и мне стало совершенно все равно.
— Мейсон, одумайся, зачем тебе все это? Может, проще сесть на поезд или поехать на автомобиле? Так будет надежнее и спокойнее.
— Нет, Мария, ты ничего не понимаешь.
— Что ж, — женщина пожала плечами, приподнялась на цыпочках и поцеловала Мейсона в губы.
Но это был совсем другой поцелуй. Он был трогательный и нежный. Скорее, так могла поцеловать мать своего ребенка.
Мейсон, подумав об этом, немного горестно улыбнулся.
— Так куда ты сейчас? — вновь спросила Мария.
— Поеду в отель.
— В отель? А почему ты не хочешь остановиться и переночевать у меня?
— Нет, я хочу побыть в одиночестве.
Мейсон неспеша надел пиджак и вышел на крыльцо. Мария не решалась больше подойти к нему. Она следовала в двух шагах сзади.
— Я еще к тебе вернусь, — бросил через плечо Мейсон и спустился по ступенькам.
Мария так и осталась стоять, прислонясь плечом к деревянной колонне. Она смотрела, как Мейсон открывает машину, как машет рукой, как отъезжает.
Ей хотелось остановить его, задержать, утешить, пожалеть, но Мария не могла выдавить из себя ни одного слова. Слезы наворачивались на ее глаза и медленно катились по щекам.
Вдруг машина резко остановилась, и Мейсон, открыв дверцу, выглянул.
— Мария!
— Что? — женщина бросилась по выложенной бетоном дорожке к улице.
— Я оставил у тебя кейс Ричарда Гордона.
— Я сейчас его принесу, — Мария уже бросилась было назад к дому.
— Стой, не нужно, пусть он остается у тебя, я за ним обязательно вернусь.
Женщина застыла, как вкопанная.
— Ты не шутишь, Мейсон? Ты еще появишься?
— Я никогда не шучу.
— Но когда это будет? Снова через двадцать лет?
— Нет, я думаю скоро, намного раньше, — Мейсон улыбнулся, захлопнул дверь и, уже опустив стекло, крикнул:
— У меня будет повод вернуться к тебе.
Но Мария уже не услышала этих слов. Их заглушил шум заводимого двигателя.

ГЛАВА 8

Как много значит цвет в архитектуре. Марк Лоуренс всегда говорит правду. Одиночество иногда приносит успокоение. Мейсон размышляет об алкоголе. Судьба написана на кофейной гуще.

В аэропорту, лишь только Мейсон Кэпвелл и Питер Равински выбрались из здания аэровокзала, к ним сразу же подошел невысокий коренастый человек в очках и темном строгом костюме.
— Мистер Кэпвелл, — довольно официально обратился он к Мейсону.
Тот удивленно посмотрел на абсолютно незнакомого ему человека.
— Я Марк Лоуренс, помощник покойного Ричарда Гордона, — представился он.
— Ах, да, конечно, я слышал о вас, — произнес Мейсон.
— Я приехал встретить вас и отвезти к вдове мистера Гордона.
Ничего не подозревающий Питер Равински спокойно шел рядом с Мейсоном, время от времени поглядывая на невысокого коренастого человека, который абсолютно не обращал на психиатра никакого внимания.
Наконец, когда трое мужчин подошли к машине, мистер Лоуренс усадил Мейсона на переднее сиденье, сам сел за руль.
Психиатр хотел открыть заднюю дверь, но та оказалась заперта. Марк Лоуренс ехидно улыбнулся, глядя через стекло на растерявшегося психиатра и тронул машину с места.
— По-моему, вы не очень-то любезно поступили, мистер Лоуренс, — заметил Мейсон.
— Но у меня к вам очень серьезный разговор, мы обязательно должны переговорить с глазу на глаз. Кто этот мужчина? — спросил мистер Лоуренс.
— Это психиатр, его авиакомпания приставила ко мне.
— Вы ему уже что-нибудь рассказывали об авиакатастрофе, мистер Кэпвелл?
— Конечно, кое-что я рассказал.
— Он расспрашивал у вас о подробностях гибели мистера Гордона?
— Нет.
— Очень хорошо, очень хорошо, — обрадовался мистер Лоуренс, но тут же спохватился, ведь эти слова не очень-то соответствовали тональности их разговора.
Мистер Лоуренс вел машину уверенно, обгонял другие автомобили.
— Я вам сейчас, мистер Кэпвелл, объясню все по порядку.
— Я слушаю, — немного рассеянно ответил Мейсон, глядя через окно на проносившиеся мимо автомобили.
— Дело в том, мистер Кэпвелл, что Ричард Гордон словно бы предчувствовал свою смерть.
— Да, я знаю, Ричард говорил мне об этом, — заметил Мейсон, не глядя на своего собеседника.
— Так вот, мистер Гордон застраховал свою жизнь на очень большую сумму. Об этой страховке не знала даже его жена, знал только я.
— Что вы хотите от меня? — спросил Мейсон.
— Сейчас вы все узнаете, мистер Кэпвелл, — ведь так или иначе вам нужно добраться до дома Гордона и время для разговора у нас есть. Дело в том, что его вдова может сейчас получить две страховки. Об одной страховке позаботился сам покойный, а другую страховку должна предоставить авиакомпания. Мистер Кэпвелл, вы должны будете подтвердить, что видели труп мистера Гордона, ведь его так и не смогли опознать.
Мейсон задумался.
— Да, я видел его труп, но вам, мистер Лоуренс, я расскажу сейчас всю правду, а вы уже что хотите, то с ней и делайте.
Мистер Лоуренс насторожился. Он даже сбавил скорость и перестроился во второй ряд.
— Вы же, наверное, знаете, мистер Лоуренс, что у Гордона было больное сердце.
Тот кивнул.
— Конечно, мы были довольно близки, и он от меня ничего не скрывал.
— Так вот, Ричард Гордон умер во время полета, перед самой авиакатастрофой.
— Этого я и опасался, — пробормотал мистер Лоуренс. — Кто-нибудь кроме вас знает об этом?
— Нет, — пожал плечами Мейсон, — в самолете уже начиналась паника и никому не было дела до того, что один пассажир умер.
Мистер Лоуренс с облегчением вздохнул.
— Но вы понимаете, мистер Кэпвелл, что об этом будет лучше всего промолчать, ведь все-таки Ричард Гордон умер оттого, что в самолете начались неполадки.
— Не думаю, — покачал головой Мейсон, — он с тем же успехом мог умереть и в автомобиле.
— Но если эта информация станет достоянием гласности, то со страховкой возникнут большие проблемы, — предостерег Мейсона мистер Лоуренс.
— Я понимаю, — ответил тот.
— Ее, конечно, в конце концов, заплатят, но начнется юридическая казуистика, волокита, и сумма может быть значительно уменьшена.
— Я не хотел бы говорить неправды, — сказал Мейсон.
— Но представьте, мистер Кэпвелл, состояние его вдовы, ей нужно на что-то жить, у нее на руках ребенок.
— Я понимаю, — пробормотал Мейсон, но мистер Лоуренс не уловил в его голосе нотки согласия, поэтому он продолжал настаивать.
— Я вам скажу, мистер Кэпвелл, что вы должны делать и потом уже сами решайте, что подскажет вам совесть: говорите правду или же то, что нужно. Вы должны рассказать, что видели тело мистера Гордона, вы должны вспомнить, было ли оно обуглено, испытывал ли перед смертью мистер Гордон боль, страдал ли он. К тому же, это небезразлично и для вас, ведь сумма компенсации зависит и от ваших страданий, — мистер Лоуренс криво улыбнулся.
Мейсону сделался страшно неприятен этот низкорослый человек, голова которого лишь слегка возвышалась над спинкой сиденья.
— И еще, мистер Кэпвелл, будет хорошо, если вы вспомните какие-нибудь душещипательные подробности, которые приукрасят ваш рассказ и придадут ему правдивость. Ведь нетрудно будет вспомнить о страданиях детей, женщин, стариков... — мистер Лоуренс осекся, встретившись взглядом с Мейсоном.
Тот молча и выжидательно смотрел на него. Марк Лоуренс втянул голову в плечи, как будто опасался, что ему сейчас ударят по затылку.
— Я вижу, вы колеблетесь, — наконец-то проговорил Марк Лоуренс.
Мейсон смерил его презрительным взглядом.
— Я всего лишь рассуждаю, — заметил мистер Кэпвелл.
— Ну что ж, последнее слово за вами.
Больше мужчины не разговаривали, пока машина не остановилась у дома Ричарда Гордона.
Мейсон с интересом посмотрел на двухэтажный просторный особняк. Здесь многое изменилось со времени его последнего визита.
«Как все-таки много значит цвет, — подумал Мейсон, — дом тот же, те же архитектурные формы — и лишь изменился цвет. Но кажется, что это уже совсем другое здание...
Точно так же, как Ричард Гордон. Он сразу мне показался другим человеком: какая-то холодная расчетливость была в нем.
Быть может, и Саманта покажется мне теперь другой?»
Мужчины вышли из машины и медленно направились к дому. Мистер Лоуренс явно не спешил входить вовнутрь. Он схватил Мейсона за локоть и удержал.
— Мистер Кэпвелл, — зашептал он.
— Я слушаю вас.
— Есть еще несколько моментов, которые стоит обговорить еще до того, как мы встретимся с миссис Гордон.
— Вы уверены, что нам есть о чем говорить?
— Да, уверен, иначе бы не заводил этот разговор. Думаете я не понимаю, мистер Кэпвелл, что противен вам? Но работа есть работа, к тому же я в большом долгу перед покойным.
— Я тоже, — заметил Мейсон.
— У мистера Гордона с собой были очень важные документы. Может, вы знаете что-нибудь о них?
— Нет, мне ничего неизвестно. Я помню, у Ричарда в руках был кейс, и он, похоже, очень дорожил им, но ни словом не обмолвился об его содержимом.
— Жаль, жаль, — покачал головой мистер Лоуренс.
— Да, вспомнил, — сказал Мейсон, — в последний раз этот кейс я видел на коленях у Ричарда, он сжимал его ручку уже коченеющими пальцами.
— Но вы же, мистер Кэпвелл, собирались с ним вместе вести одно дело.
— Мне мистер Гордон ничего не успел сказать об этом, он не ввел меня в курс дела, обещал познакомить с бумагами после того, как мы прилетим в Нью-Йорк.
— Понятно, это в стиле покойного, — пробормотал мистер Лоуренс, и Мейсон уже собрался было идти к дому, как тот вновь задержал его. — Подождите еще немного...
— И это не все? — с явной неприязнью отозвался Мейсон.
— Еще несколько мелочей, о которых стоит поговорить.
— Я слушаю, — уже устало ответил Мейсон.
И мистер Лоуренс стал объяснять ему, торопясь сказать как можно больше.
— Я просмотрел бумаги Ричарда Гордона сразу, как только узнал о его гибели. И вот что выяснилось: он оформил расходы на полет как будто бы летел первым классом, а на самом деле билеты были второго. Я, конечно, не хочу сказать, что он обманул меня на пару сотен долларов, но при выплате компенсации это может быть учтено. К тому же, он обманул не только меня, но и свою жену, ведь он ни словом не обмолвился ей о том, что застраховал свою жизнь.
— Я все понял, — кивнул Мейсон.
— Так что же вы будете делать, расскажете правду или же... — мистер Лоуренс замолчал, пристально глядя в глаза Мейсону.
Тот пожал плечами и отвернулся.
— Никогда ничего нельзя сказать заранее, там посмотрим, — и он зашагал к дому.
Мистер Лоуренс поспешил за ним. На один большой шаг Мейсона приходилось два семенящих коротких шага Марка Лоуренса. Но все-таки к двери дома он подбежал первым, как бы боясь, что Мейсон опередит его и все расскажет миссис Гордон.
Мейсон положил руку на звонок, но несколько мгновений не решался прикоснуться к кнопке. Наконец, он резко нажал указательным пальцем.
Дверь тут же немного приоткрылась, и Мейсон увидел лицо Саманты.
«Боже, — тут же пронеслась мысль, — как она постарела!»
Под глазами женщины были темные круги и, казалось, она вот-вот расплачется. Она смотрела на Мейсона непонимающим взглядом.
Марк Лоуренс открыл массивную дверь пошире и вошел.
И тут Саманта узнала Мейсона. Она коротко вскрикнула и буквально рухнула ему на руки. Мейсон прижал женщину к себе и принялся нежно гладить се по волосам и спине.
— Успокойся, успокойся, Саманта, я тебя прошу, не надо плакать, не надо убиваться.
Но его слова не могли остановить рыданий женщины. Она вздрагивала в его руках и казалось, если бы Мейсон не поддерживал ее, она рухнула бы на пол без чувств.
Марк Лоуренс стоял в нескольких шагах от Мейсона и с укоризной смотрел на него.
Мейсон встретился с ним взглядом и тут же отвернулся.
Наконец, Саманта немного успокоилась.
— Мейсон, ты последний, кто видел Дика, наверное, он что-то хотел передать, может быть, что-то сказал? Расскажи, я тебя прошу, расскажи.
— Успокойся, Саманта, он очень любил тебя.
— Но почему? Почему все так? — женщина как-то сразу обмякла и буквально сползла на пол.
Мейсон опустился рядом с ней на колени, все так же прижимая ее к своей груди.
— Дик был замечательным человеком, Саманта, замечательным, и очень любил тебя и сына.
— Боже, что я потеряла, у меня сейчас ничего нет, Мейсон, ничего, ты понимаешь? Я тоже любила Ричарда, он был для меня всем, — и женщина зарыдала.
А Мейсон продолжал гладить ее по растрепавшимся волосам, по спине.
— Да успокойся ты, Саманта, успокойся.
Но Мейсон понимал — что он ни скажет, какие ни подберет слова, они уже не подействуют на женщину.
— Мейсон, — вдруг сквозь рыдания проговорила женщина, — расскажи, как он погиб, я хочу все знать, до мельчайших подробностей, до мельчайших. Я хочу, чтобы ты передал мне каждое его слово, каждый вздох.
— Саманта, не надо, я думаю, тебе не стоит все это знать и не надо, чтобы я все это рассказывал.
— Нет, я хочу знать, Мейсон, хочу, — и женщина вцепилась руками в плечо мужчины, — говори, не молчи, я тебя прошу, не молчи.
В холл вышла горничная, держа за руку подростка, который тоже плакал.
— Уходите все! Уходите! Уведи его, уведи! — закричала Саманта, едва увидела сына и горничную.
Женщина попыталась оттащить мальчика, но он вырвался из ее рук, подбежал к матери, обнял ее за плечи.
— Мамочка, мамочка, не плачь, я тебя прошу, не плачь!
— Ричард! Ричард! Его больше с нами не будет, ты понимаешь, малыш, что нашего папы не будет? Мы с тобой остались одни, совсем одни. Мейсон, ты не можешь себе представить, как тяжело быть одной вот в этом огромном доме. Здесь все напоминает Ричарда, каждая вещь. В его кабинете осталось все так, как было, даже пиджак висит на кресле, а на столе лежат очки. Я боюсь туда заходить, боюсь, что увижу что-нибудь ужасное, какое-нибудь страшное видение.
— Саманта, успокойся, Дика нет, мне тоже больно, я тоже потерял очень близкого человека.
— Нет, Мейсон, ты не можешь меня понять, ведь я была ему женой, мы были вместе очень долго, очень долго, Мейсон. А сейчас мне кажется, что все пролетело в одно мгновение — и сейчас я совершенно старая женщина, старая и измученная. Мне не хочется жить, Мейсон, ты понимаешь, мне не хочется жить!
— Саманта, ты должна жить, ведь у вас есть сын, ведь у вас есть ребенок, ты должна жить для него. Ричард осудил бы тебя за такие слова, ему бы это не понравилось.
— Ты думаешь, ему бы это не понравилось, Мейсон?
— Да, я уверен.
— Ну тогда я попытаюсь успокоиться.
Мейсон и сам не понимал, как он нашел слова, сказанные Саманте.
Женщина перестала плакать, она принялась носовым платком вытирать мокрое от слез лицо. Плечи ее все еще продолжали вздрагивать, она отводила взгляд в сторону. Но губы все равно не слушались ее и некрасиво кривились.
«Она ужасно постарела, ужасно, а ведь совсем недавно она выглядела такой молодой, такой молодой, такой беззаботной и счастливой. Надо же, как быстро человек меняется до неузнаваемости. Это уже не та Саманта, которую я знал, не та Саманта, которая была счастлива. Сейчас это несчастная женщина, и я должен сделать все, чтобы ей помочь, все».
Марк Лоуренс переминался с ноги на ногу, стоя у большой мраморной вазы. Его глаза быстро моргали за стеклами очков, а на лице то появлялась горестная гримаса, то вдруг пробегала немного злорадная улыбка.
— Саманта, мистер Кэпвелл мне все рассказал о смерти Ричарда, и я думаю, он прав.
— В чем он прав? — спросила женщина.
— Он прав в том, что тебе лучше об этом ничего не знать.
— Но так мне еще страшнее, так все еще ужаснее и кошмарнее.
— Нет, Саманта, так тебе будет легче, — твердо произнес Мейсон, положив руки на плечи женщины. — Он просил, чтобы я передал тебе, что он любит тебя и сына. Это были его последние слова, больше он ничего не успел сказать.
— Спасибо тебе, Мейсон, — и женщина вновь припала к его груди и заплакала, но это были уже не рыдания, это были тихие слезы.
И вдруг Саманта отстранилась от Мейсона и отошла на несколько шагов в сторону. Она подняла голову и посмотрела на Мейсона так, что у него вдоль позвоночника пробежал холодок. Он даже не понял, что же произошло, но потом догадался.
А Саманта прижала ладони к лицу и спокойно произнесла:
— Мейсон, но ведь ты жив, а Ричарда нет. Если он просил передать, что любит меня и сына, значит он знал, что погибнет, а ты останешься в живых.
— Знаешь, Саманта, — Мейсон подошел к женщине, хотел обнять ее, но она нервно вырвалась из его рук, — я не виноват, что остался жив, не виноват, это не моя заслуга и не моя вина, просто так получилось.
— Почему я осталась одна? — закричала Саманта и рухнула на диван.
Марк Лоуренс схватил стакан с водой и попытался напоить Саманту, а ребенок испуганно закричал и побежал звать горничную.
Мейсон присел на диван рядом с содрогающейся от рыданий Самантой. Он положил ей руку на голову и чувствовал, как женщина постепенно успокаивается, как затихают рыдания.
— Если, Саманта, думаешь, что мне легко, то ошибаешься.
— Извини меня, Мейсон, я не хотела, — тихо произнесла женщина.
— Мне, может быть, даже хуже, чем тебе, — задумчиво произнес Мейсон, — думаешь, я не хотел бы сейчас очутиться на месте Дика? Я даже завидую ему, ведь он умер счастливым, он умер, зная, что ты любишь его, что сын его любит.
Мейсон замолчал. Саманта совсем затихла под его рукой и Мейсон, даже испугавшись, наклонился над ней, чтобы услышать, дышит она или нет.
— Дик погиб, — произнесла Саманта.
— Да, погиб, — тут же поправился Мейсон, поймав себя на том, что ранее сказал «умер». — А меня некому любить, — задумчиво проговорил он, проводя рукой по шелковистым растрепанным волосам Саманты. — Я не просил Дика передать, что кого-нибудь люблю только потому, Саманта, что некому было бы передать, если бы Дик спасся.
— Мейсон, — всхлипнула женщина.
— Я сделаю для тебя все, Саманта, все, что в моих силах.
Мистер Лоуренс с благодарностью посмотрел на Мейсона. И хотя отношение того к этому низкорослому мужчине абсолютно не изменилось, он согласно кивнул головой и уже повторил, на этот раз обращаясь уже к мистеру Лоуренсу.
— Да, я сделаю все, что могу.
Перед тем, как покинуть дом Ричарда Гордона, Мейсон подошел к его сыну, опустился перед ним на колени, обнял его и зашептал на ухо.
— Малыш, я хочу тебе сказать, что твой отец тебя очень любил, и он мечтал, что ты станешь настоящим человеком, что ты будешь достоин его. Пообещай мне.
— Да, да, я буду хорошим мальчиком, — сказал ребенок.
— Ну, вот и славно, — Мейсон пригладил его волосы, вытер кончиками пальцев слезы на глазах ребенка и направился к двери.
Марк Лоуренс заспешил за Мейсоном.
— Мистер Кэпвелл, я могу вас подвезти, куда вам надо?
— Мне никуда не надо.
— Как это? — изумился Марк Лоуренс, — вы прилетели в Нью-Йорк только для того, чтобы увидеться с вдовой?
— Не только для этого, — ответил Мейсон, развернулся и медленно зашагал по улице.
Марк Лоуренс еще несколько мгновений стоял возле своей машины, следя за тем, как медленно Мейсон отдаляется от него.
На углу Мейсон остановился. Он поднял руку и подозвал к себе Лоуренса. Тот заспешил к нему.
— Мистер Лоуренс, — абсолютно спокойно и буднично произнес Мейсон, — давайте решим все деловые вопросы. Я обещал Саманте, что сделаю все, что будет в моих силах.
— Конечно, — обрадовался мистер Лоуренс, — садитесь, мы поедем в контору, а потом в страховую кампанию, — мистер Лоуренс и сам не верил своей удаче, он-то уже абсолютно отчаялся получить от Мейсона помощь и уже прикидывал в уме, как ему придется действовать на свой страх и риск.
Мейсон сидел, казалось, безучастный ко всему.
— Я скажу, мистер Лоуренс, все, что вы мне посоветуете, ведь я понял, вы желаете Саманте и ее сыну только добра.
— Да-да, вы правильно меня поняли.
И в этот момент отношение Мейсона к этому не очень-то приятному человеку изменилось.
Он понял, почему с ним работал Ричард Гордон. Ведь в сущности, Лоуренс был очень толковым помощником, педантичным и честным. Именно честность в первый момент и отталкивала от него людей. Ведь не всегда принято говорить то, что думаешь, обычно все прикрываются лживыми фразами, а Марк Лоуренс сразу же говорил правду и по делу.
Это уже потом, в процессе ведения дел он начинал заниматься схоластикой и казуистикой, хитрил, искал обходные маневры, но не потому, что сам был нечестен, а потому, что нечестны были люди, окружавшие его и потому, что этого требовали интересы дела.
— Я теперь понял вас, мистер Лоуренс, — убежденно произнес Мейсон, — вас всегда интересует результат, правдивость и достоверность результата, поэтому ради нас, ради памяти Ричарда Гордона я готов солгать. Тем более, что уверен, я поступлю таким образом честно, а если бы я сказал правду, это была бы ложь по отношению к памяти Дика.
Марк Лоуренс с благодарностью посмотрел на Мейсона.
Тот первый подал ему руку и ощутил крепкое рукопожатие коротких пальцев помощника Ричарда Гордона.
Уже смеркалось, когда со всеми бумагами было покончено, у Мейсона лежал билет на обратный рейс. Он должен был вылетать утром.
И тут, внезапно оставшись перед крыльцом отеля, Мейсон растерялся: ему решительно нечего было делать. Идти сейчас к Саманте не было смысла, ведь что еще он мог сказать ей кроме того, что уже было сказано, что еще он мог услышать кроме того, что уже услышал.
И поэтому он бесцельно побрел по улице.
Сверкали огни рекламы, искрились неоном витрины, все вокруг желтым светом заливали фонари. Тротуар казался блестящим и натертым паркетом — столько миллионов ног полировали его каждый день.
Мейсон натыкался на прохожих, он был рад, что не может встретить ни одного знакомого в этом большом городе.
Он забрел в первый попавшийся бар и, подойдя к стойке, в нерешительности замер. Бармен выжидающе смотрел на него с дежурной улыбкой на лице.
— Вы что-нибудь хотите заказать, сэр? — спросил он.
Мейсон коротко бросил:
— Кофе.
Он сидел на высоком табурете у стойки, обжигая себе пальцы горячей чашечкой кофе.
Ему доставляло какое-то странное наслаждение чувствовать свою волю над собственными желаниями. Он смотрел на бутылки с виски, с вином, с шампанским, поблескивающие на зеркальной витрине бара, смотрел на то, как моложавый бармен разливает посетителям спиртное, внимательно следил за тем, как люди напиваются.
«Вот, — думал Мейсон, — зашел в бар абсолютно благопристойный человек, наверное, после службы, у него неприятности, и он решил отвлечься, пропустив пару рюмок. Но вот что интересно: выпив одну рюмку, человек не меняется, его лицо не становится более светлым. Наоборот, я же видел, как он постепенно уходил в себя».
И Мейсон понял, что ему совершенно не хочется пить, спиртное больше не волнует его.
Он даже с отвращением смотрел на то, как молодая девушка жадно пила коктейль в обнимку со своим приятелем. Ему даже хотелось подойти и вырвать стакан из рук девушки. Но Мейсон вспомнил самого себя.
«Нет, человек должен прийти к этому сам. Он должен пройти до самой черты и вернуться. Если он этого не сможет сделать, значит переступит черту, если сможет — спасется».
Вокруг Мейсона раздавались пьяные голоса, выкрики, пьяный смех.
«Почему все чувства у пьяного человека так уродливы? — думал Мейсон. — И вообще, приходилось ли мне когда-нибудь в жизни видеть красивого пьяного человека?»
Мейсон сидел, раздумывая, и не мог вспомнить.
Он остановил свой взгляд на девушке с коктейлем В руках. Она уже выпила вторую или третью порцию, сделалась развязной. Блузка сползла с ее плеча, а она даже этого не замечала. Припухшие губы со смазанной помадой некрасиво кривились, глаза были пустыми и глупыми. Ее парень то и дело сползал с высокого стула. Он уже тоже порядочно набрался и все время норовил поцеловать свою девушку в щеку, но промахивался и громко смеялся. Девушка мерзко хихикала и как ей казалось, незаметно подтягивала юбку все выше и выше, пока, наконец, не показалась полоска белого белья.
И Мейсон подумал.
«Наверное, они сейчас уверены, что счастливы. Им хорошо, и все проблемы их решены. Они уверены, что красивы, раскованны и беззаботны. Но это только, если смотреть на мир их глазами.
А если со стороны, да к тому же трезвым взглядом...
Человек ведет себя так, потому что в обыкновенной жизни не всегда рядом попадется зеркало, и он не всегда может контролировать выражение своего лица. Вот со мной, к счастью, случилось так, что я словно бы смог отойти от самого себя на несколько шагов и посмотреть беспристрастным взглядом, взглядом стороннего наблюдателя. Но, правда, зеркало я разбил, — признался сам себе Мейсон, — зеркало, в котором увидел свое настоящее лицо. Но ведь в этом же зеркале отражалась и Мэри, значит, виновато не зеркало, а виноват я сам.
Ну что же, Мейсон, за все нужно платить. Страшно только то, что плата бывает временами несоизмерима с приобретением».
Мейсон приподнял чашку уже остывшего кофе и перевернул ее на блюдце вверх дном. Потом резко приподнял и принялся рассматривать застывшую причудливыми очертаниями кофейную гущу.
«Неужели по этому можно предсказать судьбу? усмехнулся Мейсон. — Вот я проведу по кофейной гуще, и она изменит свои очертания».
Мейсон почти уже было коснулся темной массы ложечкой, но не мог заставить себя сделать последнее движение.
«Но все-таки, может в этом есть смысл? — задумался Мейсон. — Может быть, действительно наша судьба написана вот здесь, на дне блюдца? Что же здесь изображено»?
Мейсон, склонив голову, внимательно рассматривал расплывшуюся гущу.
«Но это бесполезно, — наконец решил Мейсон, — это то же самое, что рассматривать луну и думать, что изображено на ней. Каждый увидит свое. Все-таки судьба написана внутри нас, и мы лишь желаем увидеть то, что нам выгодно и приятно. Мы хотим видеть себя трезвыми, хотя пьяны, хотим видеть справедливыми, хотя бесчестны».
И тут Мейсон вздрогнул. Он понял, что ему напоминает коричневая кофейная гуща: она напоминала ему взрыхленное кукурузное поле, пропаханное падающим самолетом.
Но это было не совсем то, чего-то еще не хватало, и Мейсон боялся сам себе признаться, что не хватает здесь крови.
«Да, так спекается земля, замешанная на крови. Но если я вижу это сейчас, — задумался Мейсон, — то какой в этом смысл? Ведь трагедия уже произошла, а кофейная гуща должна предсказывать, а не констатировать. Ведь Дика нет, он сгорел, мертвым сгорел в огне. И сколько еще людей погибло там — женщин, детей... И каждый из них, наверное, до последнего мгновения верил в то, что спасется, каждый верил, что смерть обойдет его, что выберет кого-то другого. И может быть, погибшие тоже гадали когда-нибудь на кофейной гуще, а им предсказывалось счастливое будущее, любовь, долгая старость.
И никому из них не пришло в голову, что кофейная гуща напоминает замешанную на крови землю.
А может, и я обманул смерть, пересев от Дика? Ведь не зря я отстегнул ремень и пошел на этот призывный взгляд Ника Адамса. Мальчик спас меня, а я потом спас его. Это очень странно, когда двое погибающих могут спасти друг друга. Надо будет обязательно разыскать Ника и поблагодарить его за свое спасение. Конечно, он удивится, но потом, думаю, поймет. Ведь он тоже вышел целым из этого ада. Мы все, спасшиеся, прошли чистилище. Но ведь я еще не попал на небо, туда, где Мэри. А может быть, это была всего лишь отсрочка? Какой-то знак? Предупреждение»?
Мейсон уже начинал путаться в мыслях. Ему стало казаться, что, глядя на пьяных, он пьянеет сам, хоть не выпил ни капли спиртного. И Мейсон подумал:
«Я настолько запутался, что если бы выпил сейчас хоть глоток виски, то мои мысли бы прояснились».
Его рука механически потянулась к внутреннему карману пиджака за деньгами. Он даже развернул портмоне, но тут на стойку бара с легким звоном вывалился маленький блестящий ключик от сейфа, отданный ему покойным Ричардом Гордоном. Этот тихий звук, еле слышный в гуле бара, поразил Мейсона больше, чем если бы раздался громовой раскат.
Бумажник выпал из рук Мейсона на колени, а он, даже не удосужившись его поднять, двумя пальцами взял ключ и стал его изучать. Анодированный металл сверкал — и это зрелище завораживало Мейсона. Казалось, так можно просидеть целую вечность, созерцая переливы цветных точек на маленьком металлическом предмете.
«Этот ключ очень похож на маленький крестик, — подумалось Мейсону, — такой, какой носят на груди. Он сперва холодит, а потом так же быстро согревается от человеческого тепла и потом уже сам греет. Интересно, какие тайны может открыть этот ключ? Что он мне может рассказать нового о Ричарде Гордоне? Какие секреты прятал адвокат за дверцей сейфа? Но ведь это так просто, Мейсон: встань, пойди, открой — и ты увидишь».
— Но это действительно слишком просто, — разочарованно пробормотал Мейсон.
Он аккуратно спрятал ключ в потайное отделение бумажника, тщательно закрыл его. А бармен, увидев, что мужчина держит в руках бумажник, подошел, чтобы спросить, не хочет ли тот чего-нибудь выпить.
Мейсон улыбнулся, положил на стойку чаевые и вышел из бара.
Мейсон стоял на людной улице, мимо него проносились машины, слышались голоса, и мужчина с трудом понимал, как он здесь оказался, что привело его в этот квартал.
К нему подошел полицейский и тронул его за плечо. Мейсон повернулся к нему и, вскинув руку в приветствии, сказал:
— Все в порядке, офицер, все в порядке.
— Мне показалось, у вас какие-то проблемы, — ответил тот.
— Нет, у меня нет никаких проблем.
— Вы счастливый человек, — заметил офицер, — развернулся и зашагал к автомобилю.

ГЛАВА 10

— Дорогая, может ты выпьешь кофе? Или воды? Выпей чего-нибудь.
— Отстань, позволь мне умереть, позволь мне спокойно умереть. Там, на небе, я встречу нашего ребенка, там, на небе.
Женщина смотрела в потолок безумным взглядом. Мужчина сокрушенно кивал головой и тихо выходил из спальни.
Ни Марта Синклер, ни ее муж не услышали, как в дверь их квартиры позвонили.
Мейсон толкнул дверь, она оказалась незапертой, и он вошел, оглядываясь по сторонам.
В гостиной у маленького столика сидел Питер Равински. Увидев Мейсона, он неспешно поднялся, подал руку.
— Я знал, что ты придешь, Мейсон, — сказал Питер.
Мейсон все еще оглядывался. Он рассматривал небольшие религиозные картины, которыми были завешены почти все стены.
— Он художник? — поинтересовался Мейсон.
— Да, мистер Синклер занимается религиозной живописью давно и, как видишь, делает успехи.
Мейсон покивал головой и сел в то кресло, с которого встал Равински.
— Она в очень плохой форме, — сказал Питер, кивнув головой на дверь, ведущую в спальню, — возможно, ее придется поместить в больницу. У нее страшная депрессия. Она ни с кем не хочет разговаривать, на вопросы не отвечает. У нее исчезли все желания.
— Все? — Мейсон посмотрел на психиатра. Тот пожал плечами.
— Нет, одно желание у нее осталось.
— Я знаю, что она хочет.
— Откуда? — психиатр пристально взглянул на Мейсона.
— Я знаю, она хочет умереть, вознестись на небо, туда, где находится ее сын.
Психиатр с еще более нескрываемым изумлением посмотрел на непроницаемое лицо Мейсона.
— У нее не проходит чувство вины.
— Чувство вины... — прошептал Мейсон. — А у меня нет никакой вины и никакого стыда. А я тоже там был и прошел через весь этот ад.
— Чувство вины... — задумчиво проговорил психиатр, — его нет у многих людей, хоть и не бывали в авиакатастрофах.
Он горько усмехнулся. Мейсон вздохнул.
— Я прекрасно понимаю ее теперешнее состояние.
В гостиную вошел мистер Синклер. Он с удивлением посмотрел на человека, сидящего в кресле спиной к нему.
Психиатр поспешил назвать Мейсона.
— Познакомьтесь, мистер Кэпвелл — мистер Синклер.
— А я вас знаю, — сказал мистер Синклер, — вы Мейсон Кэпвелл. Я видел вас по телевизору, это вы помогли моей жене выбраться из горящего самолета.
Мейсон молча пожал протянутую ему руку.
— Скажите, мистер Синклер, это все ваши работы? — и Кэпвелл окинул взглядом гостиную.
— Да, это мои картины, — не без гордости заметил мистер Синклер, — я не очень-то серьезно к этому отношусь.
— Не очень серьезно? — переспросил Мейсон. — Ведь это духовная живопись.
— Я неправильно выразился. Я не могу заниматься этим всерьез, ведь мой талант не так уж велик, — мистер Синклер развел руками. — Я рад, что вы пришли к нам, мистер Кэпвелл. Пойду, попробую уговорить жену подняться с постели. Она не встает уже несколько дней. Может, ваш приход приведет ее в чувство.
Мистер Синклер направился к дверям спальни.
— Не надо, — остановил его Мейсон, — я хотел бы поговорить с вашей женой с глазу на глаз, без свидетелей.
Мистер Синклер вопросительно посмотрел на психиатра, тот закивал головой. Мистер Синклер растерялся.
— Может один потерпевший поговорить с другим с глазу на глаз? — улыбнулся Мейсон.
— Конечно, конечно, — подтвердил психиатр, — это ваше право.
— А это не повредит моей жене? — все так же растерянно поинтересовался мистер Синклер.
— Думаю, что нет, — осторожно ответил психиатр. — Хуже, во всяком случае, не будет.
— Тогда проходите, — мистер Синклер хотел открыть дверь в спальню, но Мейсон удержал его.
Он подошел и легонько костяшками пальцев постучал в дверь. Ответа не последовало. Он постучал еще раз, подождал и снова постучал.
За дверью послышался какой-то шорох.
— Входите, — едва различил он тихий голос. Мейсон осторожно приоткрыл дверь.
Марта Синклер, одетая, сидела на смятой постели, положив руки на колени. Она настороженно смотрела на входящих.
Психиатр и мистер Синклер вернулись в гостиную, а Мейсон аккуратно затворил за собой дверь. Он и Марта остались наедине.
Мистер Синклер не находил себе места, он нервно ходил по гостиной и, наконец, психиатру пришлось предложить хозяину дома присесть.
Мистер Синклер словно бы обрадовался, что кто-то взялся решать за него.
Он тут же уселся в кресло и вопросительно посмотрел на Питера Равински.
— Ваша жена и мистер Кэпвелл — это два человека, которых я сумел разговорить после катастрофы, о которых я кое-что уже знаю.
— Вы думаете, им поможет эта встреча? — насторожился мистер Синклер.
— Думаю, что да.
— Но он такой странный, этот Мейсон Кэпвелл, — проговорил мистер Синклер.
— А чем он показался вам странным?
— Я смотрел по телевизору выпуск новостей и там было короткое интервью с мистером Кэпвеллом.
— Да, я тоже смотрел его.
— И неужели, мистер Равински, оно не показалось вам странным?
— Ну, если принять во внимание то, что он пережил, то ничего странного не прозвучало.
— Как это не прозвучало? — мистер Синклер даже вскочил с кресла и заходил по гостиной. — Он сказал, что эта катастрофа вообще-то и не такая страшная, что он во время катастрофы пережил лучшие мгновения своей жизни.
— Конечно, это немного странно, — согласился психиатр, — но ведь вас-то там на самолете не было и поэтому вы не можете решать, что странно для человека, побывавшего там, а что нормально.
— В принципе, да, — согласился Синклер, — но я ожидал совсем другого поведения. Я, честно вам признаться, рад, что меня не было там вместе с женой и сыном.
Мейсон Кэпвелл несколько мгновений стоял посреди спальни, глядя на Марту, которая сидела перед ним, не поднимая головы.
Он взял стул, поставил его напротив женщины, опустился на него и также, как и она, опустил руки на колени.
Они так и сидели, слыша дыхание друг друга.
Наконец, Мейсон повернул голову, посмотрел на свечи, горящие на комоде, у фотографии улыбающегося ребенка.
Сладковатый аромат воска наполнял тесную спальню. И Мейсон вновь вспомнил, что смерть для него теперь ассоциируется с медом.
— Не так давно, — глядя на свои ботинки, начал Мейсон, — мне довелось потерять близкого человека, очень близкого. Этот человек был для меня дороже всех, за ее жизнь я готов был отдать все, что угодно, даже свою собственную. Мы жили вместе, у нас должен был родиться ребенок. Теперь ничего этого нет. Досадная трагическая случайность, и Мэри погибла.
Марта Синклер подняла голову и кивнула.
Мейсон пристально посмотрел ей в глаза. Он понял, женщина хочет услышать от него сейчас все подробности той трагической смерти. Мейсон понял, ей станет легче, если она поймет, что и он пережил что-то подобное. И он принялся в подробностях рассказывать, как погибла Мэри.
— Я понимаю вас, мистер Кэпвелл, — наконец заговорила Марта, — на все божья воля.
— Да, я тоже так подумал, — согласился Мейсон, — это Бог убил мою Мэри.
Женщина вздрогнула.
— Почему вы так думаете?
— Не знаю, но ведь ее нет. Должен же был кто-то ее убить. Значит, это сделал Бог, но, конечно же, чужими руками.
— Зачем? — недоумевая спросила женщина.
— Кто знает? — Мейсон пожал плечами, — Мэри была очень религиозным человеком, даже одно время жила в монастыре. Она была добра ко всем, не только к друзьям, но и к своим врагам. Она всем все прощала.
— Вы, конечно же, любили ее? — спросила женщина.
— Да, — немного помолчав, ответил Мейсон. — Раньше я думал, что ее убил Бог. Но после катастрофы понял — это не так.
Женщина едва выговаривала слова, останавливалась, а Мейсон терпеливо ждал, когда она вновь заговорит.
— Я тоже ходила в храм, — говорила она, — я молилась, чтобы моему Робби было хорошо там, на небесах. Я молилась, я разговаривала с Богом, я обращалась к нему.
Мейсон слегка улыбнулся.
— Вам не с Богом нужно было разговаривать, а с кем-нибудь другим, например, со мной.
Женщина согласно кивнула...

А в это время в гостиной друг напротив друга в ожидании появления Мейсона Кэпвелла беседовали психиатр Питер Равински и хозяин дома — мистер Синклер.
— И еще у меня возникли проблемы с компенсацией, — жаловался мистер Синклер психиатру, — ведь я не являюсь гражданином Штатов. И тем более, когда я сидел в тюрьме, у меня были неприятности. Так что забот у меня сейчас очень много. Никогда не думал, что будет так сложно получить свои деньги.
— Я вас понимаю, — кивал психиатр, явно думая о чем-то другом.
А Синклер все продолжал жаловаться на свою судьбу, как будто виноват во всех его неприятностях кто-нибудь другой, а не он сам.
— И еще Марта, — продолжал мистер Синклер, — она абсолютно ни про что не хочет думать. Она даже не хочет встретиться с адвокатом, дать какие-нибудь показания. А мне без этого очень тяжело. Ведь поймите, мистер Равински, пройдет месяц-другой, она обо всем забудет, боль понемногу уляжется. Но тогда уже будет поздно.
— Я понимаю вас, — как заведенный повторял Питер Равински, глядя в окно.
Но мужчине явно не нужно было, чтобы его слушали внимательно. Ему важно было выговориться. И он сетовал и сетовал на свою судьбу.
Дверь спальни приоткрылась, и мистер Синклер в изумлении смолк — в гостиную вошли мистер Кэпвелл и его жена.
— Куда ты? — спросил мистер Синклер, обращаясь к жене.
Он не мог поверить, что та оделась и поднялась с постели.
— Мы пойдем в храм, — вместо Марты ответил Мейсон и медленно двинулся к выходу.
А мистер Синклер снова вопросительно посмотрел на психиатра. Тот предостерегающе поднял руку и зашептал:
— Не вмешивайтесь, мистер Синклер. По-моему, все в порядке.
Хозяин дома обмяк, опустился в кресло, он с недовольством следил через окно за тем, как Мейсон подводит его жену к машине, усаживает на переднее сиденье.
Когда автомобиль отъехал, мистер Синклер тяжело вздохнул.
— Как это ему удалось? Я столько ее уговаривал.
— Не знаю, — пожал плечами психиатр, — наверное, горе объединяет людей сильнее, чем годы прожитой жизни.
Марта настороженно посматривала на Мейсона, ведущего машину. Она не просила его везти куда-нибудь конкретно, Мейсон выбирал дорогу сам.
Он уже видел возвышающуюся над городом башню храма, понимая, что нужно ехать к католическому собору, ведь в доме висели католические иконы.
Марта с благодарностью посмотрела на Мейсона, когда они остановились невдалеке от собора. Мейсон распахнул перед ней дверцы машины. Женщина вздрогнула, коснувшись руками ремней безопасности.
Мейсон улыбнулся ей, та постаралась улыбнуться в ответ.
— Миссис Синклер, мне подождать вас здесь или зайдем вместе?
— Это вам решать, мистер Кэпвелл, ответила Марта, — я думаю, у вас тоже есть, что сказать Богу
— Да, — Мейсон кивнул и они вместе поднялись по ступеням к порталу.
В храме царила тишина, хотя людей было немало. Тускло горели свечи, сквозь высокие стекла пробивались солнечные лучи, окрашенные в разные цвета.
Мейсон поднял голову и взглянул на витражи. Это из-за них все казалось таким призрачным и мерцающим.
Марта медленно двинулась по проходу к центральному алтарю. Она даже не оглядываясь, чувствовала, что Мейсон идет следом. У алтаря она опустилась на колени, зажгла свечу. Мейсон стоял рядом с ней и смотрел на мерцающие язычки пламени.
Над ними, озаренное светом свечей, возвышалось скульптурное распятие. Отсюда, снизу, и Мейсону, и Марте казалось, что Христос взмывает над ними, возносится...
— Он слышал меня, — прошептала Марта, молитвенно сложив руки, — я знаю это.
— Я понимаю вас, — прошептал Мейсон, — всегда чувствуешь, слышат тебя или нет, даже если ты говоришь в пустоту.
Марта вздрогнула.
— Бог — это не пустота, мистер Кэпвелл.
— Я знаю это, я сам разговаривал во время катастрофы.
— Вы говорили с Ним?
— Нет, я говорил с Мэри.
— Но для вас, наверное, это было одно и то же.
— Да, но вы же, миссис Синклер, пришли сюда поговорить с Богом, — улыбнулся Мейсон.
— Нет, я пришла поговорить. Вы верите в Бога? — спросила Марта.
— Многие люди предпочитают верить в Бога, чем ни во что не верить, — уклончиво ответил Мейсон.
И Марта не стала расспрашивать его дальше. Она смотрела в лицо распятого Христа и по ее щекам катились слезы. Она молитвенно сложила руки и беззвучно шептала молитву.
Мейсон медленно осматривался и только теперь понял, почему Марта Синклер избегает смотреть куда-либо еще кроме как на распятие.
Невдалеке, освещенная светом, падающим от витража, сияла фреска. На ней была изображена Дева Мария с ребенком на руках.
— Мы верим в Бога только из-за того, негромко говорил Мейсон, но все равно его тихий голос казался гулким и чересчур громким в этом огромном соборе, — что надеемся встретиться с дорогими нам людьми за чертой смерти, на другой стороне реки.
Марта, скосив взгляд, смотрела на Мейсона. Она перестала молиться, завороженная звучанием его голоса, она не могла понять, как может так спокойно рассуждать человек, совсем недавно стоявший на краю гибели. Ей показалось, что лицо Мейсона очень похоже на лицо Христа.
Она переводила взгляд с мужчины на скульптуру и обратно.
Такой же измученный грустный взгляд, такие же горестные складки у рта, такие же длинные волосы.
— Все дело в том, — продолжал Мейсон, — что никто не может быть достаточно хорош, чтобы жить вечно. Я имею в виду, конечно, людей. И мы должны знать, что умрем, что все должны умереть.
— Но разве это не причина?.. — спросила Марта и осеклась.
— Причина чего?
— Причина, чтобы любить, любить сильнее, потому что знаешь, что можешь потерять.
Мейсон задумался, но не надолго.
— Конечно, можно любить, — сказал он, — но смерть все равно страшна, хоть она и возвышает.
Марта, возможно, и не все поняла из сказанного Мейсоном, но посмотрела на мужчину с благодарностью.
Когда они вернулись из храма, Марта взбежала на высокое крыльцо, а Мейсон остановил ее будничным окриком:
— Марта!
Она вздрогнула, обернулась.
— Может, прокатимся? — предложил Мейсон.
Марта с удивлением посмотрела на мужчину. Тот стоял на тротуаре, засунув руки в карманы пиджака, ветер трепал его длинные волосы, а он весело улыбался. Теперь он не был похож на Христа, это был близкий друг, готовый помочь, развеселить, способный предложить просто так прокатиться по городу.
Марта замялась, она не знала, что ответить. Наконец, нашлась:
— Мне не разрешают врачи.
— К черту врачей, — сказал Мейсон. — Неужели этот Питер Равински знает лучше, что тебе нужно, чем я. Ведь его не было в самолете во время катастрофы.
Марта пожала плечами.
— Но я не уверена, что мне это поможет.
— Но то, что ты будешь лежать в постели, тебе точно не поможет. И еще будешь плакать. Вот сейчас ты не плачешь.
Марта изумилась. В самом деле, она на несколько минут забыла о смерти сына. Это было впервые за последние дни — она благодарно улыбнулась Мейсону.
— Но я не могу себя заставить сделать это.
— А ты просто спустись с крыльца, подойди и сядь в автомобиль.
— Я боюсь, — наконец-то призналась Марта.
Она сама только сейчас сформулировала для себя, почему она не хотела жить. Она боится.
— Ты что, не читала газет? — широко улыбаясь, спросил Мейсон.
— А что там?
— Там же пишут, что все, кто находится рядом со мной — находятся в безопасности. С тобой ничего не случится.
Марта посмотрела на окно своей квартиры. Как раз сюда возле крыльца выходил эркер гостиной. Через стекло на нее с удивлением смотрел муж. Его взгляд словно бы звал ее в квартиру — и это повлияло на ее решение.
— Я не могу вот так, — сказала женщина скорее машинально, уже решившись поехать с Мейсоном.
Тот почувствовал ее решимость и добавил.
— Со мной ты будешь в полной безопасности. Давай спускайся.
Марта еще раз взглянула на окно и резко повернувшись, сбежала по ступенькам к машине. Она вскочила в нее и села рядом с Мейсоном. А он тут же завел двигатель, и машина рванула с места.
Мистер Синклер выбежал на крыльцо, вслед за ним выбежал Питер Равински.
— Куда он ее увозит? — вскричал мистер Синклер. — Почему он так летит? Они же разобьются.
Психиатр пожал плечами.
— Иногда после катастрофы у человека притупляется чувство опасности. Но все равно, мистер Синклер, это лучше, чем лежать в постели и ждать смерти. Может быть, ваша жена придет в себя. Я думаю, что этот стресс поможет ей преодолеть предыдущий.
— Я боюсь его, — проговорил мистер Синклер.
— Не знаю, что вам посоветовать, мистер Синклер.
А Мейсон и Марта мчались на автомобиле по улицам города.
— Не надо так пугаться, — уговаривал женщину Мейсон, — если хочешь, пристегни ремни.
— Я совсем забыла о них, — призналась Марта. Мейсон помог ей застегнуть пряжку.
— Не бойся — я классный водитель. С нами ничего не случится. Моя машина оснащена всеми системами безопасности.
Марта опасливо ежилась в кресле, она явно была чем-то обеспокоена.
Мейсон уверенно вел машину, то и дело указывая попутчице на какие-либо достопримечательности, хотя их в этом небольшом городке было, конечно же, негусто.
Марта согласно кивала головой, но испуг не покидал ее.
— Извините, мистер Кэпвелл, нельзя немного помедленнее ехать?
Мейсон улыбнулся, но скорость убавлять не стал. Ни один автомобиль еще не обогнал их за все время поездки.
— Мистер Кэпвелл, я понимаю, ваша машина оснащена всеми системами безопасности, вы — отличный водитель. Но все равно, согласитесь, ничто не может гарантировать нам полную безопасность.
— Полной безопасности не может гарантировать никто, даже сам Бог, — улыбнулся Мейсон.
Марту Синклер эти слова немного покоробили, но возражать она не стала. А Мейсон продолжал.
— Нигде и ни при каких обстоятельствах нельзя чувствовать себя в полной безопасности. Это я понял, пережив авиакатастрофу. Я понимаю, что опасность грозит мне даже в собственной постели. Может развалиться дом, может на голову упасть картина. И я ничем не могу обезопасить себя, предотвратить собственную гибель.
Марта с изумлением смотрела на мужчину. Ее и без того большие глаза расширились от страха. Вместо того, чтобы успокоить ее, подбодрить, он говорит о каких-то страшных вещах, нагнетает и без того напряженную обстановку.
— Простите, я хотела бы выйти, — растерянно пробормотала она.
Но Мейсон пропустил ее слова мимо ушей.
— Но картину можно убрать со стены, если вы ее боитесь, мистер Кэпвелл.
— Можно подпилить у всех стульев ножки, можно, если вы боитесь захлебнуться в ванне, принимать только душ.
— Э нет, — усмехнулся Мейсон. — Вы меня не убедите. Ведь можно лежать в собственной постели и у вас остановится сердце, даже во сне и без всякой видимой на то причины. Все люди смертны и поэтому глупо бояться смерти. Она рано или поздно найдет вас.
— Мистер Кэпвелл, вы говорите ужасные вещи. Я бы, честно сказать, не хотела слышать их, тем более от вас. Вы же, как я понимаю, решили встретиться со мной, чтобы помочь мне, утешить, подбодрить...
— А это и есть утешение, — Мейсон отпустил одну руку от руля и посмотрел на Марту.
Марта поняла, что он сейчас абсолютно не следит за дорогой. Автомобиль стремительно приближался к медленно плетущемуся рефрижератору.
— Мистер Кэпвелл! — воскликнула Марта, хватаясь руками за руль и пытаясь вывернуть машину, чтобы обогнуть рефрижератор.
— Думаете, я его не вижу. Но я знаю абсолютно точно, что ничего с нами не случится. Если мы и погибнем, то не от этого, — Мейсон тихо рассмеялся.
Смех был странный, но Марта вдруг почувствовала успокоение, хотя минуту назад по ее спине пробежали мурашки и волосы на голове зашевелились. Она начинала поддаваться силе и уверенности этого человека.
— Я кажусь вам странным? — спросил Мейсон. Марта кивнула.
— Да, но совсем немного.
— Я сам себе временами кажусь странным. Но ведь мы с вами пережили такое, что мало кому доводится переживать. Большинство людей умирает довольно спокойно. Мы уже, миссис Синклер, побывали за той гранью, которая отделяет жизнь от смерти. Мы уже побывали с вами на другом берегу реки, мы прошли по холодному песку, увязая в нем по щиколотку.
— По какому песку? — с недоумением спросила Марта.
— По песку забвения.
— Теперь я понемногу начинаю понимать вас, — согласилась с предположением Мейсона Марта.
— Ну вот, а если понимаете, то скоро и согласитесь. Мы пережили такое, что нас с вами ничем нельзя удивить, ничем невозможно напугать.
— Но я же боюсь, — возразила Марта.
— У вас страх, наверное, другого рода, — ответил ей Мейсон, — вы боитесь не за свою жизнь.
— Как это не за свою? — удивилась женщина.
— Свою жизнь вы уже прожили до авиакатастрофы, а теперь живете чужой жизнью. Вы слишком много думали о смерти...
— Я не думала о смерти, — почему-то сразу возмутилась Марта Синклер, — я вообще думала не об этом, я думала о...
Женщина запнулась.
— Я знаю, о чем вы думали. Вы не думали о своей смерти, — Мейсон сделал ударение на слове «своей».
Марта повернулась и пристально смотрела на собеседника, но Мейсон и не собирался пояснять свои слова. Он был уверен, женщина и так знает, о чем идет речь.
«Ну, конечно же, знает», — уговаривал он сам себя, — иначе бы она как-то отреагировала».
— Вы считаете меня мертвой, уже ни на что не способной?! — выкрикнула женщина. — Мистер Кепвелл, сейчас же остановите машину. Я хочу выйти!
Мейсон пожал плечами.
— Как желаете, миссис Синклер, — он резко вывернул руль, и машина, вильнув перед носом у автобуса, уткнулась в тротуар.
Марта, не удержавшись, схватилась руками за переднюю панель.
Она повернулась к двери, но Мейсон опустил защелку.
— Выпустите меня! — кричала женщина.
— Я не думаю, что вы этого хотите, — мягко произнес Мейсон.
По лицу Марты Синклер текли слезы.
— Выпустите, прошу вас, выпустите, — твердила она.
Она дергала ручку, а Мейсон пытался ее уговорить.
— Вы должны остаться. Со мной вы действительно находитесь в безопасности. Я понимаю, чего вы боитесь. Вы боитесь моих разговоров о смерти. Конечно, не хочется считать себя мертвецом. Но посмотрите за окно.
Марта, повинуясь его словам, посмотрела на снующих по тротуару пешеходов.
— Видите, — говорил Мейсон, — они все ходят, улыбаются, делают покупки, но каждый из них думает о смерти, потому что у каждого из них над головой занесено острие ее меча. А мы с вами уже прошли через это и поэтому находимся в полной безопасности. Что может случиться с мертвецом? Страшнее того, что с нами произошло, уже никогда не случится.
Мейсон коснулся своей рукой ее ладони. Марта почувствовала, какие холодные у него руки и тут же выдернула свои пальцы.
— Я вас боюсь, — прошептала она, но попытки покинуть машину уже не предпринимала.
Мейсон улыбнулся, отпустил защелку. Но и после этого Марта не притронулась к ручке.
— Мистер Кэпвелл, вы можете считать так, как вам хочется, как вам удобнее. Но я не умерла, я не думала о собственной смерти.
— О чем же вы думали, миссис Синклер?
— Я думала о том, как спасти своего сына. Я думала о нем, только о нем.
И Марта Синклер поднесла к лицу ладони с растопыренными пальцами, словно бы хотела прикрыть лицо, но замерла, глядя на свои дрожащие руки.
Мейсон вспомнил, как впервые увидел Марту Синклер...

...Она сидела на коленях в задымленном проходе вот так же глядя на свои растопыренные пальцы. А вокруг клубился дым, горела изоляция, из глубины салонов доносились стоны раненых.
Стоя между креслами, он заметил ее мертвого ребенка, которого сама Марта не видела или не хотела видеть. Он видел его окровавленное и изуродованное тельце, неестественно заломленные ручки, запрокинутую головку — помочь ему уже ничем было нельзя...
«Может, Марта Синклер видела своего ребенка, — подумал Мейсон, — но ей легче думать, что он потерялся в дыму. Но как бы она ни думала, она приходит к одному выводу, что стала причиной смерти собственного сына. А с этим тяжело жить».
Марта Синклер, не выдержав пристального взгляда Мейсона, склонила голову. Она уже не вытирала слез, только вздрагивала, глядя на свои напряженно раскрытые ладони.
Наконец, женщина словно бы испугавшись этого напряжения, прижала руки к груди, сцепила пальцы. Мейсон даже услышал, как хрустнули суставы.
"Наверное, ей очень тяжело", — подумал он.
И опасаясь, что женщина снова расцепит пальцы и будет смотреть на свои напряженные ладони, схватил ее за руки.
Марта с удивлением и с благодарностью посмотрела на него. Она догадалась — этот мужчина все понял.
И Мейсон, словно в подтверждение ее мыслям, кивнул головой и улыбнулся.
Улыбка была горькой.

ГЛАВА 12

Невозможно облечь в слова чувства. Мария искренне пытается помочь. Странное видение Мейсона. Иногда снятся вещие сны. Свет из глубин памяти.

Мария Робертсон открыла дверь своего дома и сразу же поняла — Мейсон уже здесь.
Он сидел в гостиной за большим столом и что-то записывал на бумагу.
Как только Мария переступила порог и Мейсон заметил ее, он аккуратно сложил бумагу вчетверо и спрятал во внутренний карман пиджака.
— Ты уже приехал? — спросила Мария.
— Нет, я еще еду, — улыбнулся Мейсон.
— Брось шутить, ты приехал надолго?
— Не знаю, — пожал плечами Мейсон, — как получится. Если я тебе в тягость, то могу уехать хоть сейчас.
— Нет, я говорила это абсолютно без задней мысли. Мне приятно, что ты приехал ко мне в гости. Но согласись, у нас какие-то странные отношения сейчас.
— Чем они странные? — вскинул брови Мейсон, — я приехал к своей старой давней знакомой, с которой меня связывают общие воспоминания.
Мария ушла на кухню распаковывать покупки, а Мейсон вновь стал что-то писать. На его коленях лежал металлический кейс. Но сколько Мария ни следила за Мейсоном, он так ни разу не поднял его крышку, словно бы ощущал спокойствие только от того, что держал его на коленях.
Наконец, Мария вернулась в гостиную, села напротив Мейсона за стол и пристально посмотрела ему в глаза.
Тот отложил в сторону ручку, прикрыл руками исписанный лист бумаги, потом нервно смял его и, не отводя взгляда от Марии, изорвал его на мелкие кусочки, явно неудовлетворенный написанным.
— Что ты пишешь? — спросила Мария.
— Это трудно объяснить. Если бы я сам знал... — Мейсон нахмурил брови, — чтобы тебе было более понятно, я скажу — я пытаюсь восстановить свои чувства. Я пытаюсь облечь их в слова. Но это чертовски трудно, мне никак не удается это сделать. Получаются какие-то обрывки, вообще — ерунда. Наверное, ничего из этого не выйдет.
— А зачем ты это делаешь?
— Если бы я был художником, я бы попытался это нарисовать.
— А что конкретно ты бы нарисовал?
Мейсон опустил локти на стол и оперся на руки, прикрыл глаза.
— Знаешь, у меня какие-то удивительные видения — какое-то странное фосфорическое свечение и в этом свечении я вижу людей. Но это не обычные люди, они облачены в странные белые полупрозрачные одежды. Эти одежды постоянно развеваются, но их развевает не ветер, а какая-то энергия, может быть, солнечная, она слепящая, яркая. И знаешь, Мария, самое удивительное, что когда я вижу это свечение, мне не хочется зажмуривать глаза, мне не хочется от него отворачиваться, хотя оно очень яркое и ослепительное. Оно притягивает меня, как магнит притягивает иголку, оно завораживает.
— Ты говоришь странные вещи, Мейсон.
— Но я ничего не могу поделать. Ты у меня спросила, я честно тебе отвечаю. Понимаешь, это какая-то фантастическая воронка бездонная, бесконечная, и она затягивает меня, влечет в свою бесконечную глубину. Я пытаюсь вырваться, пытаюсь остановиться, пробую за что-то зацепиться, но эти люди уходят туда, появляются из нее, смотрят на меня, зовут. Я пробую объяснить этим людям, рассказать, что у меня есть какие-то дела, обязанности. Они исчезают, но потом появляются вновь и снова зовут меня, предлагают. Это странное видение, Мария, поверь мне. Это какой-то слепящий свет, от которого невозможно оторваться. Похоже на то, когда в изнурительный зной видишь сверкающую струю воды и тебе хочется к ней припасть, и ты припадаешь к ней, но жажда не унимается, а становится еще сильнее и мучительнее. Я вижу эти сверкающие капли, падающие мне на ладонь, они обжигают пальцы, и я хочу припасть к этой воде, но она проходит сквозь мои ладони и растворяется.
— В чем растворяется? Мейсон, о чем ты говоришь?
— Она растворяется во всем и пропадает, а я остаюсь на месте и продолжаю умирать от жажды, хотя вода еще несколько мгновений тому назад была на моих ладонях.
— Я уже, по-моему, где-то слышала такое, — призадумалась Мария, потом еле заметно улыбнулась.
— Ты что-то вспомнила? — спросил Мейсон.
— Да, я вспомнила, как ты пытался уверить меня в детстве, что существует луч темноты.
— Луч темноты? — удивился Мейсон, — я этого не помню.
— Да, — Мария рассмеялась, — ты, в самом деле, пытался уверить меня, что однажды открыл окно, и в твою освещенную комнату ворвался луч темноты.
— Такого не бывает, — сказал Мейсон.
— Но ты сам говорил мне. Это так тогда поразило мое воображение, что я тебе поверила и помню про это до сих пор.
— Луч темноты, луч темноты, луч темноты, — несколько раз повторил Мейсон, — знаешь, Мария, все эти мои видения напоминают детскую игру.
— Детскую игру?
— Ну да. Помнишь, мы развлекались с зеркалом. Когда вы с Диком направляли солнечный луч мне прямо в лицо. Я даже помню ту боль, причиняемую мне светом. А сейчас это очень похоже на то детское чувство. Свет бьет мне в глаза, тот же ослепительный луч. Но мне совершенно не больно, я могу широко раскрыть глаза и смотреть на него. Понимаешь, мне не больно, я не чувствую боли.
— Это, действительно странно, — немного разочарованно произнесла Мария, — знаешь, сегодня я встречалась с доктором Равински.
— А-а, это психиатр?
— Да-да, он приходил ко мне в школу, приходил на урок.
— И что ж он тебе интересного сообщил?
— Ничего, мы поговорили с ним о жизни, о разном, поговорили о тебе, о Марте Синклер.
— Наверно, он сказал тебе, что я сумасшедший. Я угадал? — глядя на то, как дрогнули пальцы, произнес Мейсон.
— Нет, такого он не говорил, но пытался объяснить мне, что происходит с человеком после таких тяжелых катастроф.
— Знаешь, Мария, я мог бы рассказать тебе о том, что происходит с человеком во время катастрофы и после нее куда больше, чем мистер Равински. Ведь он ни разу за свою жизнь не попадал в подобные передряги. И говорит обо всем этом только понаслышке. Воспроизводит разговоры и воспоминания участников. А зачастую все эти разговоры полный вымысел, неправда.
— Ты что, Мейсон, хочешь сказать, что люди, пережившие подобное, способны врать?
— Нет, Мария, это не вранье, это что-то другое. Люди, спасаясь, обманывают сами себя. И скорее всего, когда происходит катастрофа, человек не успевает ни о чем подумать, он повинуется только одному желанию выжить, выбраться, спастись. И тогда он забывает обо всем. Он не слышит, что рядом с ним кто-то плачет и зовет на помощь. Он не видит ни крови, ни всего того кошмара, происходящего вокруг него, он просто, как животное, пытается убежать, выбраться. Поэтому я не верю всем этим рассказам, не верю.
— Так значит, и твоим рассказам не стоит верить, Мейсон?
— Моим можно верить, только они у меня очень несвязные. Понимаешь, со мной произошло что-то совершенно удивительное. Я даже боюсь тебе об этом говорить. Я даже боюсь признаться самому себе, я не думал о своей жизни, я забыл о ней, я смотрел вокруг себя, пытаясь впитать в себя, запомнить все, даже мельчайшие детали. И сейчас мне кажется, когда я вспоминаю те события, что я рассматриваю фотографии, очень много фотографий. Я скрупулезно перебираю мельчайшие детали, мельчайшие подробности. Знаешь, Мария, я даже помню горящую газету на одном из сидений, я помню статью в этой газете. Тогда я ее не успел прочесть, а сейчас я могу воспроизвести ее строчка за строчкой. Я помню заклепки на креслах, помню царапины на одной из заклепок. И еще я помню крестик, который висел на тонкой красной ниточке на груди Марты Синклер. Я помню, как этот крестик раскачивался, показывая то одну свою сторону, то другую. Я помню блик на этом крестике. Женщина стояла на коленях в проходе, раскинув руки в стороны, она оглядывалась по сторонам, искала своего ребенка. А я был в одном шаге от нее, стоял во весь рост и видел се мальчика, он лежал впереди в глубине салона, через несколько рядов кресел. Марта Синклер не могла его видеть, а я видел и помню мельчайшие подробности, помню обугленный край простыни, помню, как огонь полз по этой простыне, подбираясь к плечу ребенка.
— Ребенок был мертв? — чуть слышно спросила Мария.
— Да.
— Это ужасно, Мейсон. Как же ты будешь жить со всеми этими видениями, со всем этим кошмаром.
— Это не видение, Мария, это реальность. Это отпечаталось в моем сознании и отпечаталось настолько глубоко и ясно, что ничто, никакие события, никакие мысли не смогут это стереть.
— Но ведь с этим невозможно жить.
— А ты думаешь, я живу? — подняв голову от стола, абсолютно серьезно спросил Мейсон.
— Но ведь ты говоришь, ешь, смотришь на меня, рассуждаешь, вспоминаешь — значит живешь.
— Это в твоем понимании, Мария, я живу рядом с тобой, но на самом деле, я живу там, в пламени той слепящей воронки. И мне кажется, что у меня не хватит сил удержаться на ее краю и меня затащит вовнутрь, унесет в эту бездонную слепящую глубину, и я растворюсь там, превращусь в какие-то пятна, лучи сияния, в какие-то золотые капли, которые будут падать на чьи-то ладони и проходить сквозь них. Может быть, я превращусь в солнечный луч, я буду слепить людям глаза. Люди будут недовольно морщиться, щуриться, прикрывать глаза ладонью, но они не будут понимать, что это я прикасаюсь к ним. Может быть, я буду слепить глаза тебе, когда ты проснешься утром. Но ты тоже не поймешь, что это мое прикосновение, что это мой поцелуй.
Мария вздрогнула от этих слов и мурашки побежали по ее спине.
— Опомнись, Мейсон, что ты говоришь. Ведь ты жив, жив.
— Да, я знаю, что я жив. Но только я живу в каком-то другом измерении, я живу где-то там, — Мейсон запрокинул голову и посмотрел на лампочку.
Он даже не прищурил глаза, а смотрел абсолютно спокойно.
«Да он смотрит как слепой, — подумала Мария, — свет не причиняет ему никакого неудобства и никакой боли. Ему явно надо обратиться к врачу. Но разве может в этом помочь врач? Если бы я знала, чем могу помочь Мейсону, то я сделала бы все. Я пошла бы на самый отчаянный шаг. Но я не знаю и поэтому мне так тяжело».
— Ты еще долго будешь сидеть здесь?
Мейсон опустил голову и растерянно улыбнулся:
— Не знаю. Если ты не против и если тебе не мешает свет, то я еще посижу. Я хочу разобраться в том, что происходит в моей душе.
— Знаешь, я совсем забыла тебе сказать. Доктор Равински просил передать, что собирает всех участников авиакатастрофы.
— Как же он может собрать всех участников, ведь многие из них мертвы, — печально заметил Мейсон.
— Он собирает тех, кто остался в живых. И он очень хотел бы, чтобы ты обязательно присутствовал на этой встрече.
— Зачем? — Мейсон пожал плечами и провел ребром ладони по скатерти.
— Не знаю, но он считает, что это необходимо.
— Он считает? Ну что ж, пусть себе считает. У меня совершенно другие мысли на этот счет.
— Так ты не поедешь на встречу?
— Я еще не решил, возможно, поеду. А может быть, останусь здесь или пойду куда-нибудь к реке и буду смотреть на то, как она медленно несет свои воды.
— Я не совсем тебя понимаю, какая связь между встречей и рекой.
— Знаешь, меня очень успокаивает текущая вода. Когда я смотрю на нее, мне становится легче. А еще мне нравится опустить ладони в воду и чувствовать, как она бежит сквозь пальцы.
Мария поднялась. В ее взгляде сквозило сострадание. А Мейсон улыбнулся ей как-то совершенно по-детски.
— Ты извини меня, Мария, может быть, я наговорил тебе лишнего и только вывел тебя из равновесия. Извини, если можешь.
— Что ты, Мейсон, — она подошла к нему, положила руки на плечи.
Мейсон повернул голову к правой руке и поцеловал ее, потом — левую.
— Если тебе совсем станет невмоготу, приходи ко мне, — сказала Мария и, не оборачиваясь, покинула гостиную.
А Мейсон вытащил из пачки сигарету, долго вертел ее в пальцах, потом щелкнул зажигалкой и уставился на маленькое голубоватое пламя. Он смотрел на него долго, не мигая.
А потом спрятал сигарету в пачку — ему расхотелось курить.
Мейсон услышал у себя за спиной шлепки босых ног по полу и обернулся.
Перед ним стоял Дик. Мальчик явно был спросонья, волосы его взлохмачены, а глаза заспаны.
— Что случилось, Дик? — спросил Мейсон мальчика. Мальчик молчал.
— Почему ты не спишь?
— Мне приснился страшный сон, я увидел свет в гостиной, подумал, что здесь мама.
— Она только что ушла. Может, позвать.
— Нет, я хочу побыть с тобой. С тобой спокойнее, — признался Дик и сел рядом с Мейсоном на стул.
— Что тебе приснилось? Расскажи.
— Это трудно рассказать, — начал мальчик, — там мне казалось все очень отчетливым и ясным, а теперь я понимаю, что не могу рассказать.
— Но все же, — настаивал Мейсон, — что-то ты можешь рассказать.
— Мне было страшно, я поэтому и проснулся. Мне было страшно во сне, хоть я понимал, что это сон.
— У тебя часто такое бывает? — спросил Мейсон.
— Нет, не очень. Иногда во время болезни, но теперь я здоров и у меня даже нет температуры.
Мейсон прикоснулся ладонью ко лбу мальчика и понял, что его собственная рука гораздо теплее лба мальчика.
— У тебя действительно нет температуры, — сказал Мейсон.
— Я понимал, что исчезаю, и это меня напугало. Я был — и вдруг меня не стало. Весь мир остался, а меня нет.
— Но ты же видел что-то вокруг, ощущал?
— Я видел яркий свет. И этого света было так много, что мне не оставалось места. Он размывал меня, как вода размывает комок земли, я превращался в маленькие песчинки, которые разлетались в разные стороны, а вода закручивала, закручивала эти песчинки, и они расплывались, растворялись, и меня не стало. Был только этот слепящий свет — и больше ничего. Вообще, ничего, — уточнил мальчик, напряженно насупив брови.
Казалось, он так расстроен этим ночным видением, что вот-вот заплачет.
Мейсон положил руку на плечо мальчику.
— Слушай, Ричард, это совсем не страшно. И ты остался здесь. Ты вот сейчас сидишь рядом со мной. Чувствуешь мою руку, — Мейсон сжал рукой плечо мальчика.
— Да, чувствую.
— Тебе больно?
— Пока нет.
Мейсон сжал пальцы посильнее. Мальчик поморщился.
— Вот видишь, значит ты жив. Ты ощущаешь боль, тепло, холод.
— Мейсон, — вдруг попросил Ричард, — пойдем со мной в спальню, ты посидишь рядом со мной, подержишь мою руку, а я попытаюсь уснуть. Когда я буду чувствовать твою руку рядом, я перестану, я не буду растворяться в этих слепящих лучах. Я буду знать, что если что-то случится, то ты сможешь вывести меня за руку.
— Хорошо, дорогой, — согласился Мейсон, поднялся, взял мальчика на руки и понес в спальню.
Он положил его на постель, заботливо укрыл одеялом, сам опустился рядом.
— Ну что, теперь постарайся уснуть, — пригладив взъерошенные волосы мальчика, сказал Мейсон.
— Мейсон, а почему к тебе приходит все время этот мальчишка?
— Какой? — Мейсон посмотрел на Дика.
— Ник Адамс, — ответил тот, не открывая глаз.
— А почему ты попросил меня посидеть возле тебя и подержать тебя за руку? — поглаживая ладонь Ричарда, спросил в свою очередь Мейсон.
И такой вопрос-ответ явно удовлетворил ребенка. Он больше не задавал вопросов, а только попросил:
— Расскажи мне, пожалуйста, что-нибудь о снах, и я постараюсь уснуть.
Мейсон задумался и время от времени чувствовал, как рука Дика сжимает его пальцы, словно бы мальчик пытался удостовериться, что он еще тут, никуда не ушел, не отпустил его руку.
— О снах? — задумчиво повторил Мейсон.
— Да, и я постараюсь уснуть, так мне будет спокойнее.
— Сны бывают странные, — произнес Мейсон, — однажды мне приснился очень хороший сон.
— Какой? — еле слышно прошептал мальчик.
— Ты спи, не спрашивай меня. А я буду рассказывать, — Мейсон задумчиво посмотрел в темное окно и продолжил.
— Да, у меня однажды был очень странный сон. Я и Мэри были счастливы, но мы тогда еще не были друг с другом. И Мэри написала мне письмо, она была далеки от меня и хотела описать, каким она видит закат. Она сидела у окна и писала — и все время пыталась подобрать слова, чтобы описать цвета заката. Она писала розовый, потом зачеркивала, писала красный, вновь зачеркивала, пурпурный... Она так и не дописала мне это письмо, потому что не смогла подобрать нужных слов. Она потом говорила, что написала даже кровавый, но потом не решилась отослать это письмо. А мне этой ночью приснилось, что мы сидим с Мэри на берегу реки, а она из сумки достает яблоки. И они все разных цветов: от светло-розового до темно-вишневого. Каждый раз, когда она предлагает мне яблоко, я отказываюсь от него, сам не знаю, почему...
Мейсон почувствовал, что Дик больше не сжимает его пальцы. Рука мальчика вяло разжалась и тихо соскользнула на одеяло.
Мужчина поднялся, аккуратно, стараясь не разбудить Ричарда, поправил одеяло и погасил настольную лампу.
Но уходить не спешил, он понимал, что мальчик заснул еще недостаточно крепко и в любой момент может проснуться, испугаться.
Он стоял перед темным окном, вспоминая слова Марии о луче темноты.
Ведь в самом деле, если бывает луч света, то должен быть и луч темноты.
Интересно, а какую тень отбрасывает человек, если на него падает такой луч? И Мейсон обернулся, словно ожидая увидеть свою светлую в этой темной комнате тень.
«Это как негатив и позитив, — внезапно пришла такая мысль Мейсону, — это какой-то обратный свет».
Он посмотрел на свое отражение в черном зеркальном стекле.
"Вот и я вижу сквозь стекло мир, вижу сад, небо. И в то же время вижу свое отражение. Но я ли это? Ведь там в окне, я огромного роста, выше деревьев, больше домов. Это всего лишь обман, настоящий я-то здесь, а там мой двойник. Он даже мне самому кажется не настоящим, другим, чем я сам. Но ведь кто-то другой может принять этот обман за правду".
Мейсон вышел из комнаты Ричарда, дом давно погрузился в тишину, лишь изредка скрипели ставни, а за распахнутым окном в конце коридора шумело листвой
Мейсон уселся на подоконник и закурил. Он встряхивал рукой с зажигалкой, то открывая, то закрывая ее крышку. Это нехитрое занятие успокаивало его, позволяло ни о чем не думать...
Щелк, щелк, щелк...
— Свет — темнота, свет — темнота, — повторял сам себе Мейсон.
Тлеющий огонек на конце сигареты приближался к пальцам.
— Этот огонек похож на бледно-розовое яблоко, — подумалось Мейсону.
И он смотрел на свои пальцы, освещенные этим слабым сиянием, словно бы приходящим из глубин его памяти.

ГЛАВА 14

Уверенность в бессмертии. Признание. От кошмарных воспоминаний можно избавиться только вместе с жизнью. Модель самолета в картонной коробке. Телевизор ни в чем не виноват. Ночной разговор в автомобиле под шум дождя и блеск витрин.

За столом в гостиной дома Марии Робертсон царило гнетущее молчание.
Женщине уже было все известно о последней выходке Мейсона. Ей позвонил Питер Равински и они полчаса говорили о Мейсоне.
Доктор не сказал женщине ничего утешительного, он не видел никаких путей спасения Мейсона.
А из его слов выходило, что Мейсон становится все более и более неуравновешенным человеком, что уверенность в его бессмертии делается все более маниакальной.
Дик время от времени бросал на Мейсона короткие испытующие взгляды, ведь он слышал разговор матери и психиатра.
А Мейсон как ни в чем не бывало, ел, улыбался и делал вид, что совершенно не понимает, почему на него так пристально смотрят Мария и мальчик.
— Вы что-то хотите мне сказать? — спросил он, закончив ужин. — Если хотите, я могу ответить на любые интересующие вас вопросы, но мне кажется, что вы не сможете меня понять. Дело в том, что я и сам не могу объяснить, почему я делаю то или это, почему я совершаю тот или иной поступок.
Чтобы как-то разрядить обстановку, Мейсон повернулся к Дику и бодро спросил:
— Дик, а чем ты занимался в школе?
— А-а, все то же, — протянул мальчик. — Сегодня мы изучали Америку и Европу.
— Это, наверное, очень интересно?
— Да ничего интересного, как всегда. На прошлой неделе мы изучали Африку и Азию.
— Но тогда ты должен знать, где живут слоны.
— Слоны? — мальчик настороженно посмотрел на Мейсона.
— Ну, если вы изучали Африку, то я думаю, что тебе должно быть известно, что там живут африканские слоны. Они немного меньше по размеру, чем слоны, которые проживают в Индии.
— Конечно, известно, — мальчик поднялся из-за стола.
Он понял, что сейчас его начнут расспрашивать о школе, о занятиях, об отметках. А ему очень не хотелось сейчас разговаривать на эту тему. Поэтому он пожелал всем «Спокойной ночи» и ретировался в свою комнату.
А Мейсон и Мария остались сидеть за неубранным столом.
Мария резко поднялась из-за стола, стул чуть не упал, но Мейсон удержал его рукой.
— Я хочу поговорить с тобой, Мейсон. И поговорить очень серьезно.
— Пожалуйста, я тебя слушаю.
— Объясни мне, что происходит с тобой?
Мария расхаживала рядом со столом, и Мейсон слышал запах ее духов.
— Я слушаю тебя, Мария.
— Я хочу знать, что с тобой происходит. Ведь я не посторонний для тебя человек.
— Я уже это слышал.
Мейсон произносил слова абсолютно спокойно, даже равнодушно.
— Мейсон, я искренне хочу тебе помочь. Знаешь, меня очень насторожил этот разговор с Питером Равински.
— А зачем ты слушаешь всяких психиатров? Что они могут объяснить?
— Он рассказал мне очень много.
Мария остановилась за спиной у Мейсона.
— И если быть предельно честной, то я очень испугалась за твою жизнь. Вначале ты взобрался на крышу и отплясывал там, потом тебе захочется броситься под автомобиль, поезд, спрыгнуть с моста. Мейсон, к чему это? Зачем ты испытываешь судьбу, зачем ты подвергаешь свою жизнь риску?
— Я бы никогда не делал этого, если бы был уверен, что все может кончиться плохо. Наоборот, я знаю, моей жизни ничего не угрожает.
— Ты напрасно так думаешь, ты же живой человек. А всему угрожает смерть — и от этого никуда не денешься. Смерть подстерегает человека повсюду и не стоит лишний раз искушать судьбу, не стоит. Мейсон, ты должен понять и меня.
— Почему? — пожал плечами Мейсон.
— Но ведь ты живешь в моем доме.
— Ты меня упрекаешь этим, Мария?
— Нет, но согласись, это выглядит довольно странно, ты приехал ко мне и получается, что я за тебя в ответе. Психиатр звонит мне, расспрашивает, что я о тебе знаю, какой у тебя характер...
— Если тебе не нравится, Мария, я могу уехать. Хотя, честно говоря, мне бы этого не хотелось. Мне у тебя спокойно. Тем более, что я люблю разговаривать с твоим сыном.
Мария немного смягчилась, но все равно была полна раздражения.
— Я благодарна тебе за это. Но в нормальной жизни люди так не поступают, нужна какая-то определенность. Почему ты позволяешь себе такие выходки, не считаясь ни со мной, ни с моим сыном. Он очень расстраивается, когда с тобой что-то случается. Для него это настоящая драма. Мейсон, ты не должен забывать об этом — тебя окружают живые люди и, если ты считаешь, что твоей жизни ничего не угрожает, то так не считаю я, не считает Дик. Мы все боимся за тебя.
Мейсон тяжело вздохнул.
— Но как же вы не можете понять, что я отдаю себе отчет в своих поступках и ничего странного в этом нет. Ведь ты, Мария, спокойно переходишь улицу, хотя это тоже опасно. Я знаю, что для меня ничего страшного нет в том, чтобы отплясывать на парапете небоскреба.
— Мейсон, ты мне не безразличен. И потом хватит того, что погиб Дик. Вы два дорогих мне человека, вы часть моей жизни. И я не хочу, чтобы исчез и ты.
— Да, Мария, я согласен с тобой, но я не понимаю причины твоего беспокойства.
— Мейсон, но как можно не понимать? Ведь я когда-то любила тебя, ты когда-то любил меня, мы не виделись столько лет и неужели ты приехал сюда ко мне только для того, чтобы умереть, погибнуть здесь?
— Я не могу погибнуть, — спокойно произнес Мейсон.
Марии сделалось не по себе от этой холодной уверенности.
Мужчина и женщина замолчали, они пристально смотрели в глаза друг другу. Каждый ждал признания, но ни один не решался сказать первым слово.
Наконец, рука Марии медленно заскользила по столу навстречу руке Мейсона. Их пальцы соприкоснулись и на какое-то мгновение они замерли, словно бы вновь ожидая, кто первым решится взять руку другого в свою ладонь. Они сделали это одновременно, их пальцы переплелись, освещенные ярким светом льющимся из абажура.
— Ты помнишь? — прошептала Мария.
— Да, помню, — ответил Мейсон, уже зная, о чем она спросит.
— Ты помнишь, как мы катались с тобой на велосипеде?
— Да, вдвоем, — прошептал Мейсон. — Я помню, как сверкали спицы в колесах.
Женщина смотрела поверх его головы, а Мейсон продолжал:
— Я помню, какой смешной была твоя тень, когда она скользила по бетонной дорожке. Все вокруг мелькало, а твоя тень неотступно была рядом со мной, она бежала у моих ног, потому что я бежал рядом с тобой, как собака бежит возле своего хозяина.
— Это было прекрасно, правда, Мейсон?
— Да, лучшего в жизни мне не приходилось испытывать. Я даже до сих пор помню шелест шин на шершавом бетоне.
Мария заулыбалась.
— А Дик, ты помнишь, что делал Дик?
Женщина улыбалась.
— Да, он стоял в конце аллеи и махал нам рукой. Его очки поблескивали.
— Тогда он завидовал мне, — сказал Мейсон.
— Откуда ты знаешь? — спросила Мария.
— А он сам мне признался вечером.
— Я так берегла этот велосипед, Мейсон. Но потом он все-таки куда-то исчез. Я даже не знаю, куда и когда. Может, его выбросил муж.
Мейсон улыбнулся.
— Тебе тоже всегда жаль старых вещей? — спросил он.
— Да, я никогда не могу выбросить старую вещь сразу. Мне очень их жалко, я складываю их на чердаке, в шкафах. Ведь с каждой вещью связаны какие-то воспоминания, а выбросив вещь, ты как бы лишаешься их, обедняешь свою жизнь.
И вдруг Мейсон сделался жестким.
— Я не могу жить только теми воспоминаниями, Мария.
Он резко выдернул свою руку из ее пальцев. Женщина вся сразу сжалась.
— Мейсон, я за тебя в ответе. Я не могу тебе так спокойно позволить убить себя.
— А кто тебе сказал, что я собираюсь кончать жизнь самоубийством? Этот Питер Равински? Я просто хочу избавиться от кошмарных воспоминаний.
— Но не избавляться же от них вместе с жизнью, — возразила ему Мария.
— Мне кажется, — ответил Мейсон, — подобные воспоминания можно выбить еще чем-то более сильным.
— Более сильное — это смерть, Мейсон. И ты не должен этого забывать. Ты хочешь, чтобы я тебе помогла? — напрямую спросила Мария.
— Конечно, — согласился мужчина с таким предложением.
— Но тогда ты должен впустить меня в свою жизнь, в свою душу. Я должна понять, что там творится.
— Пожалуйста, моя душа не закрыта для тебя, — развел руками Мейсон.
— Но подумай, Мейсон, у всех, не только у меня, такое впечатление, что ты обвиняешь все остальное человечество, что они не были с тобой в пылающем самолете, в том, что они не могли помочь погибающим. Я бы хотела быть с тобой в этом самолете, тогда мы бы говорили на равных, так, как ты говоришь с Мартой Синклер.
— А я бы этого не хотел, — энергично затряс головой Мейсон Кэпвелл, — я не хотел бы, чтобы ты все это видела, чтобы ты пережила даже маленькую часть того, что выпало на мою долю и на долю погибших.
— Но в твоих словах нет никакого смысла. Ты хочешь, чтобы я тебе помогла — и в то же время не пускаешь в свою душу, не даешь разобраться в том, что мучает тебя.
— А я и не хочу, чтобы во мне был какой-то смысл, — зло бросил Мейсон. — Я говорю тебе правду, а уж как ты ее воспримешь — это твое дело. Если хочешь помочь — помоги.
— Но правда не есть истина, — возразила Мария.
— Я понимаю, — задумался Мейсон, — о чем ты говоришь. Ты намекаешь мне о боге, хочешь сказать, что во всем есть высший смысл, который объединяет мир. Но я выпал из этого мира, Мария. Я уже мертв.
Мейсон пристально взглянул на Марию.
— Или ты хочешь войти в жизнь мертвеца? — Мейсон невесело усмехнулся.
— Глупости все это, — Мария дрожащими руками теребила край скатерти. — Ты сам не понимаешь, что говоришь. Какая смерть, какой мертвец? Ты же жив, Мейсон. Самое страшное в том, что я не могу остановить тебя, если ты решил сам себя уничтожить. Ты не хочешь протянуть мне руку, чтобы я смогла удержать тебя на краю той страшной воронки, о которой ты говорил.
— С собой я справлюсь сам, — ответил Мейсон и прикрыл глаза.
Мария ждала, что он скажет еще что-нибудь. Но Мейсон упрямо молчал.
— Что ж, Мейсон. Я хочу верить в то, что ты справишься с собой сам. Но извини, я не могу поверить в это до конца. Одно, что я могу тебе пообещать — это свою помощь. Знай, если ты только позовешь, я приду и помогу. Но если ты сам не захочешь этой помощи, то я, — Мария развела руками, — буду бессильна.
Мейсон ничего не ответил.
Мария встала и вышла из гостиной.
А он сидел за большим столом, все так же полуприкрыв глаза, и думал.

На следующий день Мейсон вел себя, как ни в чем не бывало, словно бы вечером не произошло между ним и Марией этого разговора. Словно бы они ни о чем не спорили и не пытались убедить друг друга в своей правоте.
В этот день Ричарду исполнялось двенадцать лет. Он убежал в школу, а мать пообещала ему, что к его возвращению все будет готово к празднику.
И Мария не обманула своего сына.
Полдня они с Мейсоном занимались покупками и приготовлениями к празднику. Они развесили в гостиной гирлянды флажков, съездили за праздничным тортом, купили свечи, напитки. Гостей должно было прийти довольно много — Ричард пригласил всех своих друзей и подружек.
А Мария пообещала устроить небольшое представление с танцами и песнями.
К вечеру собрались гости. Мария в новом шелковом платье, встречала гостей, представляла Мейсона. Тот приветливо всем улыбался.
Все в городке были наслышаны, что в доме Марии Робертсон появился интересный мужчина.
Женщины пытливо и придирчиво оглядывали Мейсона, как бы пытаясь найти изъян, чтобы потом посудачить о его недостатках.
Но Мейсон выглядел безукоризненно. С его лица не сходила добродушная улыбка, а глаза лучились весельем.
Дети, пришедшие на день рождения, как к магниту, тянулись к Мейсону. Они задавали ему самые разнообразные вопросы, порой очень каверзные. А Мейсон спокойно, как равным, как своим друзьям отвечал.
Дети улыбались и завидовали Дику. А тот расхаживал в белоснежной рубашке, с черным галстуком, как настоящий хозяин дома. Он выглядел как маленький артист на своей премьере.
Горели свечи, вспыхивали цветные лампочки.
Гости сидели за длинным праздничным столом. Мария Робертсон с тремя своими ученицами танцевала рядом с камином веселый танец.
— Девочки, старайтесь. Будьте посерьезнее, а то вы так хохочете, — обращалась она к своим помощницам.
А девочки весело кружились вокруг своей учительницы.
— А теперь давайте поклонимся.
Девочки выстроились перед столом и стали раскланиваться, как самые настоящие балерины. Зрители радостно зааплодировали.
Праздник был в полном разгаре. Звенели бокалы, дети веселились, танцевали, подражая взрослым. Взрослые радостно аплодировали каждой веселой шутке, каждой песенке.
Мейсона тронул за руку Дик.
— Что тебе, именинник?
Мальчик указал головой на дверь.
На пороге стоял с огромным букетом алых роз Ник Адамс. В руках у него была картонная коробка, перевязанная синей лентой.
— Но ведь он к тебе, Ричард. Наверное, Ник пришел поздравить тебя с днем рождения, — сказал Мейсон, но все равно поднялся из-за стола, извинился перед гостями и направился к двери.
Ричард последовал за ним.
— Здравствуй, Ник.
Тот вежливо кивнул Мейсону и протянул руку. Но коробка выскользнула и, упав на пол, раскрылась.
У ног Мейсона оказалась искусно сделанная модель пассажирского самолета.
— О, извините, это я принес в подарок Ричарду, — Ник поднял самолет и подал Дику.
Тот схватил модель в одну руку, цветы в другую и радостно помчался к столу похвалиться подарком.
— Пойдем к столу, Ник. Хорошо, что ты пришел, — Мейсон положил свою руку на худое плечо мальчика.
— Я хочу сидеть рядом с тобой, Мейсон, — попросил мальчик.
Мейсон вдруг почувствовал, что когда-то с ним уже было что-то подобное, он вспомнил...

...Они, пропахшие дымом, исцарапанные шли по взрытому черному полю, вокруг ярко-зеленые изломанные стебли кукурузы.
Вдруг на поле появилась темная тень вертолета, послышался стрекот его винтов, который перекрыл исступленный крик Марты...
Его лицо сразу же утратило прежнюю веселость и спокойствие.
Мышцы дернулись, в глазах появилось отчаяние, от крыльев носа к уголкам рта протянулись глубокие складки.
Мейсон в одно мгновение постарел на добрый десяток лет.
Вдруг веселые голоса за столом смолкли. Из столовой Мария вкатила на никелированной тележке большой праздничный торт.
Все двенадцать свечей ярко пылали. Их огоньки колебались и тонкими голубоватыми струйками поднимался ароматный дым.
У Мейсона внутри что-то перевернулось. Ему показалось, что его сердце, которое билось до этого ровно и уверенно, оборвалось и упало в какую-то черную бездну.
Он прижал ладонь к груди и почувствовал неровное биение, судорожные толчки, казалось, сотрясали все его тело. Мейсон прижал вторую ладонь к груди и тяжело опустился на стул.
— Что с вами? — обратилась одна из школьных учительниц.
— Все в порядке, минутная слабость, у меня иногда такое бывает.
Мейсон попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, он прикусил себе губу и ощутил во рту солоноватый привкус крови.
— Ричард, тебе дуть на свечи! — закричали друзья мальчика.
Ричард торжественно поднялся из-за стола, подошел к торту, склонился над ним и, набрав полные легкие воздуха, смешно раздув при этом щеки, уперся руками в никелированные поручни, зажмурил глаза и изо всех сил дунул.
Свечи мгновенно погасли, раздались аплодисменты и в полутемной комнате потянулся шлейф сладковатого дыма.
Аплодисменты, которыми наградили Ричарда, показались Мейсону цепью непрерывных страшных взрывов.
Ник Адамс почувствовал что-то похожее, он обнял Мейсона и крепко прижался к нему.
Мейсон, инстинктивно пытаясь защитить от этого грохота мальчика, резко повернулся к гостям спиной и прикрыл собой Ника Адамса.
К Мейсону и Нику Адамсу подбежал Ричард.
— Мейсон, извини, я хочу позвать Ника с собой.
— Куда? — коротко спросил Мейсон.
— Я хочу показать ему новую игру. Это очень интересно. Пойдем, Ник, — Ричард схватил Ника за руку и потащил в свою комнату.
— Что произошло, Мейсон? — испуганно прошептала Мария, заглядывая в глаза мужчине.
— Ничего, ничего, Мария, пока не произошло. Но мне нужно побыть одному.
Женщина пожала плечами.
Мейсон, даже не извинившись перед гостями, удалился.
Мария повернулась к гостям и, виновато улыбнувшись, развела руки. Дескать, извините, бывает.
Но через мгновение все забыли об исчезновении Мейсона. Веселье продолжалось, слышались радостные возгласы. Звучали тосты за здоровье Ричарда, за Марию Робертсон.
А Мейсон сидел на подоконнике и смотрел в темный сад. Он видел кроны деревьев, которые казались ему темными на фоне темно-ультрамаринового неба.
Еще ни одна звезда не зажглась над Сан-Бернардино.
И вдруг Мейсон услышал какой-то странный звук. Он приближался, словно пчела летела к уху Мейсона. Мужчина приподнял голову и уставился вверх.
Наконец, он понял и тут же увидел — прямо над кронами деревьев светящейся точкой вспарывал вечернюю тишину и ледяное спокойствие неба пассажирский самолет. Мейсон разглядел даже два ярко-красных пятнышка на крыльях самолета.
И в это мгновение его бешено колотящееся сердце вернулось на место, оно словно перестало существовать. Боль стихла.
Но Мейсон почувствовал, что по его лицу струится холодный пот.
«А может, это слезы», — подумал Мейсон и приложил ладони к щекам.
Из комнаты Дика донеслись радостные возгласы детей, хлопки электронных выстрелов.
— Я его убил! Убил! — кричал Дик и вновь по дому разнесся детский смех.
Мейсон медленно поднялся и заглянул в комнату Дика, ребята сидели на полу с пультами в руках. Перед ними мерцал экран телевизора, там по этажам здания, изображенного в разрезе, мчался полицейский с пистолетом в руках. Он, повинуясь нажатиям кнопок, отстреливался от преследовавших его гангстеров.
— Я его убил! — прокричал Дик, показывая на пала ни не го гангстера.
На лице Ника читалось разочарование, но, улучив момент, он подкараулил полицейского, подвластного
Дику, и один из гангстеров со спины обрушил на голову полицейского кулак. Тут же фигурка перевернулась и полетела вниз, проламывая перекрытия.
— А теперь я тебя убил!
Мейсон поморщился и вырвал шнуры игровой приставки и телевизора. Экран замерцал и побежал сухой электронный снег.
Дик удивленно посмотрел на Мейсона.
— Зачем ты это сделал?
— Уберите эту чертову игру, иначе вы сойдете с ума.
Ник возразил:
— Но ведь это только игра. Я же не убивал по-настоящему.
— Уберите эту чертову игру, — Мейсон вырвал из рук ребят пульты, свернул шнуры и бросил их на кровать, — вернитесь за стол. Ведь гости пришли тебя поздравить.
Ребята непонимающе переглянулись. Мария, услышав шум в детской комнате, поспешила туда.
— Что произошло? — спросила она у Мейсона. Но не дождавшись ответа, повернулась к ребятам.
— Не знаю, — пожал плечами Дик, — он забрал нашу игру.
— Зачем ты это сделал, Мейсон? — удивилась Мария, в ее голосе не было ни тени упрека.
— Это плохая игра, — сказал Мейсон, — дети учатся убивать друг друга. Ты бы слышала, что они тут говорили.
— Интересно, что же они говорили? — уже раздраженно спросила Мария.
Но Мейсон ничего не ответил и вышел. Тогда в разговор вступил Ник Адамс.
— Это в самом деле, плохая игра. Мне не нравится убивать, мне не нравится, когда убивают меня. Извини, — обратился он к Дику, — ты жив, я не убивал тебя.
— Хорошо, — согласился мальчик, — считай, что и я не убивал тебя.
Они взялись за руки и пошли к столу.
Мария, растерянная, осталась стоять в детской, перед мерцающим экраном телевизора. Она машинально нажала кнопку и экран погас, но еще долго на нем светилась пронзительно белая точка.
Вечер прошел прекрасно, гости разошлись довольно поздно, довольные праздником.
Мария убирала в гостиной, Дик помогал ей.
Наконец, женщина посмотрела на часы и ужаснулась.
— Боже мой, уже полночь. Дик, тебе нужно спать. Иди, я уберу сама.
— Хорошо, мама, — согласился Дик.
Он уже устал носить грязную посуду и поэтому с радостью согласился идти в свою комнату. Мария убирала.
Мейсон, неслышно ступая, вошел в комнату к мальчику. Тот еще не спал, лежал, подложив под голову руки и глядел в потолок. Он сразу же сел в кровати, лишь только Мейсон переступил порог.
Мужчина стоял перед мальчиком, на его плечах был наброшен длинный плащ, а в руках он сжимал металлический кейс Ричарда Гордона.
Мальчик удивленно посмотрел на Мейсона.
— Ты от нас уходишь? — чуть слышно спросил он и, не дождавшись ответа, добавил, — ты уходишь навсегда? Ты уходишь навсегда, Мейсон?
— Нет, я обязательно вернусь. Мне нужно кое-кого увидеть.
— Хорошо, я буду ждать твоего возвращения. Только ты обязательно приезжай, — немного обиженно произнес Дик.
Мальчик лег, подтянув одеяло к самому подбородку и буркнул:
— И мама будет ждать твоего возвращения.
— Я обязательно вернусь, — Мейсон присел на край кровати и положил свою холодную ладонь на горячий лоб мальчика. — Ты извини меня.
— За что? — удивился Дик.
— За то, что я так обошелся с вашей игрой. Не нужно было мне вмешиваться.
— Но ты же ничего не сломал, — возразил ему Дик, — да я уже и забыл об этом.
— Нет, ты не забыл, — покачал головой Мейсон, — есть вещи, которые никогда не забываются.
Мейсон поднялся и, улыбнувшись Дику, шагнул к двери.
Он не видел, что на глаза мальчика навернулись слезы и тот, как бы стыдясь их, отвернулся к стене. На пороге Мейсон помедлил.
— Я уезжаю, — тихо сказал он. — А ты, Дик, позаботься, пожалуйста, о своей матери. Не причиняй ей никаких беспокойств, ведь она у тебя очень хорошая.
— Я знаю, — ответил мальчик, еле сдерживая плач. И это были последние слова, которые услышал Мейсон, покидая дом Марии Робертсон.
Мария мыла посуду и вдруг ее сердце кольнуло. Она беспокойно оглянулась, подбежала к окну, но единственное, что она успела заметить, это два рубиновых габаритных огня машины Мейсона, которые исчезали в ночи.
И эти две рубиновые точки сверкнули в ее увлажнившихся глазах и скатились со слезинками по щекам.
Мейсон вместе с Мартой Синклер сидели в его автомобиле.
Вокруг к машине подступала плотная ночь, капли дождя барабанили по крыше, по ветровому стеклу.
И мужчина, и женщина следили, как капли, сверкающие в свете фонарей, медленно текут перед ними.
— Мне кажется, что мы с тобой находимся подо льдом, — проговорила женщина.
— Да, — сказал Мейсон, — это лед.
Он коснулся кончиками пальцев холодного ветрового стекла, словно пробуя стереть с него капли.
— Сейчас оттепель и дождь барабанит по этому чистому прозрачному льду.
— Но мы никогда не сможем выбраться из-под него, правда, Марта?
Марта перевела взгляд на узкое зеркальце заднего вида, закрепленное над их головами. В нем отражались ее глаза и темные полоски бровей.
— Послушай, Мейсон, тебе никогда не хотелось пережить все это?
Мейсон улыбнулся, глядя в черноту ночи.
— Да, в самом деле, все было прекрасно.
Они посмотрели в глаза друг другу.
В это мгновение в очередной раз вспыхнула реклама магазина, залив салон автомобиля мертвенным синим светом. Лица мужчины и женщины казались высеченными из двух кусков голубоватого льда.
— Значит, ты умеешь мечтать, — задумчиво проговорила Марта, глядя сквозь стекло на дождь.
— Ты тоже.
В машине воцарилось молчание.
— Ты один был в самолете? — внезапно спросила Марта, поворачиваясь к своему собеседнику.
— Нет, — Мейсон покачал головой.
— А кто летел с тобой?
— Мой друг Ричард Гордон, друг моего детства.
— Он погиб? Мейсон кивнул.
— Мы были очень привязаны друг к другу.
— Ты видел его мертвым?
Мейсон промолчал. А Марта как-то слишком уж спокойно смотрела на него.
— Я узнала то, что хотела, — сказала женщина. — Мне пора.
Она отстегнула ремень безопасности, но так и не открыла дверь.
— Тебе пора? — Мейсон наклонился к ней и слегка коснулся губами ее губ.
Женщина даже не пошевелилась. Она смотрела на Мейсона каким-то невидящим взглядом.
— Жаль, что тебе нужно уходить, — наконец, сказал Мейсон, — тогда бы...
— Что бы мы с тобой делали?
— Мы бы сидели с тобой целую ночь, смотрели, как зажигается и гаснет реклама, слушали бы, как капли дождя барабанят по крыше моего автомобиля...
И Мейсон Кэпвелл принялся барабанить пальцами по рулю.
— Ты чего-то боишься? — улыбнулась женщина.
— Я ничего не боюсь, — ответил ей Мейсон, — ты это прекрасно знаешь.
— Я знаю, существует только одна вещь, которой ты боишься.
— Что же это?
— Ты боишься меня поцеловать.
— Я тебя уже поцеловал.
— Ты боишься поцеловать меня по-настоящему.
— Я не хотел бы, Марта, иметь над тобой какую-нибудь иную власть, кроме той, которую имею, — Мейсон говорил абсолютно спокойно, избегая глядеть в глаза женщине.
— Ты прав, — вздохнула она, — мне и самой не хочется целоваться. Вот ты коснулся моих губ своими губами, а я не ощутила ровным счетом ничего, кроме благодарности тебе. И вообще, я ничего не чувствую. Это ты научил меня этому.
Марта Синклер распахнула дверцу, в салон ворвался свежий ветер и запахи ночного дождя.
Она тут же испуганно прикрыла дверь, оставив узкую щелочку.
— Ты боишься выходить, — улыбнулся Мейсон. — Думаешь, что растаешь, ледяная, под дождем.
— Нет, если бы можно было, я бы еще покаталась с тобой по городу.
— Хорошее лучше всегда оставлять на потом, иначе что мы с тобой будем делать завтра? К тому же я тебе очень благодарен, что не отказалась и пришла на эту встречу ночью.
— Для меня сейчас нет разницы, — возразила Марта, — ночь, вечер, день, утро. Все одинаково, всегда вокруг меня темнота. Но теперь вокруг меня и спокойствие. Ты научил меня по-другому смотреть на мир.
— Марта, а ты бы хотела, чтобы этот мрак рассеялся?
— Я не знаю, вдруг вместе с ним исчезнет и спокойствие. Станет ли мне от этого лучше?
— Ты подумай. Ты же жила раньше при свете, а теперь вокруг тебя темнота.
— Может быть, я и хотела бы, но я не знаю, как это сделать.
— Хочешь, я помогу тебе?
Женщина задумалась, она не спешила с ответом. И вдруг она сказала совсем неожиданное для Мейсона.
— Да, ты сможешь помочь мне в этом, я верю. Но кто тогда, Мейсон, поможет тебе? Ведь сейчас мы вместе, а тогда ты останешься совсем один. Один в темноте.
Мейсон пожал плечами.
— Ну, хоть ты выберешься из этого мрака.
— Я не хочу оставаться одна, даже если вокруг меня будет свет. Давай выбираться вместе.
Мейсон отрицательно покачал головой.
— Из этого ничего не получится. Я уже привык к темноте. К тому же, я не вижу для себя выхода, как ни пытаюсь его найти. Наверное, его просто не существует.
— Из каждого положения существует выход, — принялась убеждать его Марта.
— Из каждого, но не из этого. Ведь мы с тобой находимся подо льдом.
Марта приоткрыла щелку двери больше, и ветер снова ворвался в салон автомобиля, подхватил ее волосы и бросил на лицо женщины. Они прикрыли ей рот, нос, остались только глаза, и они преданно смотрели на Мейсона, женщина готова была последовать за ним повсюду.
В этих глазах не было любви в обычном ее понимании, но в них было что-то большее.
И Мейсон, глядя в глаза женщины, улыбнулся. Его улыбка была по-детски наивна.
Марта уткнулась лбом в его плечо и тут же, отстранившись, вышла из машины.
Мейсон, не закрывая дверцу, следил за тем, как она поднималась на крыльцо, как исчезла за дверью. Он знал, что она обязательно выглянет в окно, он ждал.
Наконец, занавеска шевельнулась, отошла в сторону и к стеклу приник силуэт женщины.
И Мейсону подумалось, что Марта сейчас напоминает рыбу, замерзшую во льду, настолько неподвижной и безжизненной был ее силуэт.
Он медленно отъехал от дома.

ГЛАВА 16

Параллельные линии на белом листке бумаги. Две подруги по разные стороны жизни. Несколько мыслей вслух. Бокал шампанского выпит до дна. Блестящий ключик, похожий на крестик. Автомобиль мчит к новой жизни.

Марта Синклер почти все время была в больнице одна.
Муж был занят выбиванием денег из авиакомпании, и поэтому женщина многое успела передумать.
Врачи удивлялись, как быстро она приходит в себя. В ней появилась какая-то непреодолимая тяга к жизни. Раны зажили почти моментально. На второй день она поднялась с кровати и без посторонней помощи медленно передвигалась по больнице. Прошло еще несколько дней — и Марта решила вернуться домой.
Она настояла на своем решении, как ни отговаривали ее врачи.
Наконец, переодевшись, чтобы выйти на улицу, Марта Синклер почувствовала себя окончательно свободной.
Но покинуть больницу, не повидав Мейсона, она не могла. После недолгих расспросов ей удалось разыскать своего друга.
Тот сидел во внутреннем дворике больницы в легком пластиковом кресле. В руках у него была небольшая дощечка с зажимом. Ветер шевелил листы бумаги на ней. Мейсон что-то сосредоточенно записывал, то и дело поглядывая на небо, словно бы там он что-то читал.
Марта долго смотрела на него, прислонившись плечом к шершавому стволу дерева. Мейсон действовал, как заведенный, словно был не человеком, а автоматом.
«Что же он пишет? — подумала Марта, — может, вспоминает прошлое, а может, думает о будущем».
Она неуверенно приблизилась к Мейсону и окликнула его. Он обернулся, внимательно посмотрел на женщину и произнес:
— Привет, Марта! Ты прекрасно выглядишь. Как дела?
— Спасибо. Отлично, — улыбаясь, сказала Марта и села в пустое кресло напротив Мейсона.
Они сидели на ярко-зеленой траве, над ними шумели кроны деревьев, дул легкий ветер.
— Что ты там пишешь? — спросила женщина.
Мейсон не стал скрывать, он протянул дощечку с прикрепленным к ней листом бумаги.
Марта посмотрела на лист — по нему тянулись ровные линии, аккуратные, параллельные одна другой. Ни одного слова, ни одного знака, лишь одни линии. Словно бы Мейсон расчерчивал лист бумаги для того, чтобы писать на нем.
— Но тут ничего нет, — удивилась Марта. — Что ты делаешь, Мейсон?
— Хочешь посмотреть мои предыдущие записи? — и он, улыбаясь, подал ей целую стопку таких же расчерченных ровными линиями листов.
— Это мои мысли, мои рассуждения о жизни, о смерти. Ты считаешь их неверными?
Марта дрожащими руками вернула ему листы.
— Нет, Мейсон, ты не должен этим заниматься, ты должен жить.
— Я уже жил когда-то, — снова улыбнулся мужчина. — А теперь мне хочется испробовать что-нибудь свежее.
Марта часто заморгала, подняла руку и прикоснулась кончиками пальцев к глубокому шраму на лбу Мейсона. Он даже не поморщился от боли.
— Не знаю, — пожал он плечами, — раны на мне почему-то не заживают. Чего уж только не перепробовали врачи.
— Это потому, — тихо сказала женщина, — что ты...
Она замолчала, не в силах произнести слова догадки.
— Да-да, Марта, именно поэтому. Потому что я мертв, а на мертвецах раны не заживают.
И тут Марта, словно обезумев, ковырнула длинным ногтем рану на лбу Мейсона. Из-под запекшейся корки выступила ярко-алая капля крови. Марта Синклер размазала кровь по своим пальцам и поднесла к глазам.
— Но кровь-то, ты видишь, она горячая, живая.
— Это ничего не значит, — покачал головой Мейсон.
И Марта, желая сама убедиться в том, что видит реальность, а не обман, поднесла пальцы к губам и слизнула кровь языком.
— Это кровь, Мейсон, это твоя кровь. Ты жив.
— Не нужно говорить об этом. Давай поговорим о тебе. Ты так прекрасно выглядишь в отличие от меня.
— Я благодарна тебе, — прошептала Марта, — благодарна за все.
— За что? — пожал плечами Мейсон, — я видел свет, куда нужно идти, а ты его не замечала. Я всего лишь показал тебе направление.
— Но ради меня ты рисковал своей жизнью.
— Ее уже нет. Мы с тобой привидения.
— Мейсон, опомнись. Я больше не привидение, я живу, — Марта протянула к нему свои руки и коснулась ладонями щек мужчины, — они такие горячие, неужели ты не чувствуешь, Мейсон? Я живу.
— Я рад за тебя, Марта.
— Но кто же спасет тебя? Кто вернет тебя к жизни? Кто укажет свет тебе?
— Я потому увидел свет, — улыбнулся Мейсон, — что находился по ту сторону жизни, а ты стояла на распутье. Я предложил тебе сделать выбор и не более. Ты предпочла жизнь. Я рад за тебя. Марта.
И женщина поняла, что ей не убедить Мейсона в своей правоте. Он никогда не согласится с ней в том, что он, Мейсон Кэпвелл, жив.
— Ты знаешь, куда я поеду сейчас после больницы?
— Догадываюсь.
— Я поеду на место катастрофы. Ведь тело моего ребенка так и не нашли.
— Может, не стоит этого делать? — озабоченно спросил Мейсон.
— Нет, теперь я найду в себе силы побывать там. Ведь это то же самое, что навестить кладбище.
— Как знаешь, — ответил ей мужчина.
— Но я не могу уйти просто так, — сказала Марта.
— Я не гоню тебя.
— Ты понимаешь, что не могу уйти одна, без тебя. Ведь ты же не бросил людей в самолете, ты вывел нас к свету, а сам вернулся назад и кроме меня больше некому тебя позвать.
— Не переживай. Марта, я погиб еще тогда в воздухе, во время падения я смирился с мыслью, что погиб и поэтому так трезво мыслил.
— Спасибо тебе за все, — сказала Марта, поднялась и положила свои ладони на его плечи.
Он прикрыл их своими руками, словно не хотел отпускать женщину.
— Ты хорошо все обдумала?
— Да, Мейсон. Теперь я счастлива. И лишь одно омрачает мое существование.
— Что же?
— Я не смогла вернуть к жизни тебя.
— Это не твоя обязанность, — ответил Мейсон, — если бы я знал путь к спасению, то вышел бы к свету.
— Ты доказал мне, что я не виновата в смерти своего ребенка, — сказала Марта, — но нельзя и самому не ценить собственную жизнь.
Мейсон покачал головой.
— Жизни уже нет. Мы с тобой призраки.
— До свидания, — прошептала Марта. — До свидания, Мейсон.
Она попыталась выдернуть свои руки, но Мейсон сжал их, и она оставила свою попытку. Они пристально смотрели в глаза друг другу.
Наконец, Мейсон произнес:
— Да, я поверил тебе, Марта. Я знаю, что сумел помочь тебе. Иди, я тебя не держу.
Он разжал пальцы, и Марта медленно поднесла свои руки к лицу.
— Мейсон, скажи мне «До свидания».
Мужчина молчал.
— Мейсон, скажи «До свидания», иначе я не смогу уйти.
Марта Синклер с мольбой глядела на него. Он улыбался и молчал. Она один за другим делала шаги, пятясь от Мейсона.
— Скажи мне «До свидания», иначе я не смогу уйти.
— Прощай, — сказал Мейсон.
— Нет, скажи «До свидания».
Мейсон пожал плечами.
— Как хочешь, до свидания, Марта, — он помахал ей рукой.
Марта, приблизив ладони к груди, словно боясь, что кто-нибудь увидит этот трогательный жест, несколько раз сжала и разжала пальцы, прощаясь с Мейсоном. Уже стоя в дверях, она послала ему воздушный поцелуй, прикоснувшись губами к пальцам, перепачканным в крови Мейсона.

У выхода из больницы Марту Синклер поджидал Питер Равински. Он приблизился к ней и вопросительно посмотрел в измученные глаза женщины.
— Как он? — спросил психиатр.
— Мне тяжело отвечать, доктор.
— Он все еще верит в то, что мертв.
— Да, — Марта кивнула, — и я не смогла поколебать в нем этой уверенности.
В глазах женщины блестели слезы. Она не в силах была больше говорить.
— Я счастлив, что вы, — произнес Питер Равински, — что вы вернулись к жизни.
— Но Мейсон... — всхлипнула Марта.
— Вы полюбили его? — негромко спросил психиатр. От этих слов женщина вздрогнула, прикрыла глаза рукой и бросилась прочь от Питера Равински. Он попытался ее догнать, но она, не оборачиваясь, махнула рукой.
— Погодите, миссис Синклер, — Питер Равински все-таки догнал ее.
— Что вы еще хотите? Я не хочу больше испытывать мучений. Оставьте меня в покое. Спасите Мейсона.
— Это можете сделать только вы, — твердо сказал психиатр.
И Марта Синклер, собрав всю свою волю в кулак, заставила себя посмотреть на психиатра.
— Как я могу это сделать? — спросила она.
— Вы должны поговорить с Марией Робертсон.
— Мария Робертсон? Но я никогда ее не видела.
— Это первая любовь мистера Кэпвелла, — уточнил психиатр. — Это, по-моему, единственная нить, пока еще связывающая его с жизнью. Вы, миссис Синклер, стали его единственной подругой по ту сторону жизни, а Мария Робертсон всегда оставалась по эту.
— Хорошо, мистер Равински, — грустно сказала Марта, — я сделаю все, что вы скажете.

Мария Робертсон, как ни странно, ощутила какое-то облегчение узнав, что Мейсон Кэпвелл попал в больницу. Она и сама бы не смогла выразить это свое странное чувство словами.
Конечно, она испугалась за жизнь друга, но если с ним случилась беда, значит он еще жив. Ведь и сама
Мария постепенно уверилась в его бессмертии. И теперь эта вера была поколеблена.
Мария сидела одна в гостиной своего дома и читала журнал.
В дверь дома еле слышно постучали, так, словно стучавший надеялся, что его не услышат и ему удастся уйти незамеченным.
Но Мария услышала этот тихий стук и крикнула:
— Войдите.
Дверь открылась, и в гостиную вошла молодая мулатка.
— Я Марта Синклер, — представилась она, оглядываясь по сторонам.
Пришедшая избегала смотреть на хозяйку дома.
— Да, я слышала о вас от Мейсона. Он много говорил о вас.
— Я понимаю, — сказала Марта, — мой визит вас вряд ли обрадует, миссис Робертсон. Но я не могла не прийти.
Мария спохватилась.
— Присаживайтесь, миссис Синклер. Сейчас я приготовлю кофе.
— Спасибо вам, — кивнула Марта, — я в самом деле, должна хоть несколько минут побыть одна, собраться с мыслями.
— Не буду вам мешать, — Мария вышла в кухню и принялась готовить кофе.
Руки ее дрожали, как ни старалась, она не могла унять эту предательскую дрожь, и поэтому насыпала слишком много кофе. Напиток получился слишком крепким, и Мария уже хотела сварить новую порцию, как в кухню вошла Марта Синклер.
— Это странное ощущение, миссис Робертсон, — произнесла она, — я пришла к вам, словно бы вы жена Мейсона.
Мария, стоя у плиты, тоже старалась не смотреть в глаза гостье.
— Я бы и сама не смогла точно определить свое положение, — сказала Мария, держа в руках поднос с дымящимися чашечками кофе. — Пойдемте в гостиную.
Женщины устроились на диване в разных концах его.
Мария поджала под себя ноги, удобно устроившись на подушках.
— Вы любите Мейсона? — наконец спросила Мария,
Глядя на то, как дрожит чашечка и расплескивается кофе на блюдце в руках Марты Синклер. Та, даже не раздумывая, ответила:
— Нет, в обычном понимании для наших отношений, наверное, нет подходящего слова. Во всяком случае, это не любовь.
— И он вас не любит? уже не понимая, что происходит, спросила Мария.
Она восприняла визит и первые фразы Марты, как желание женщины завладеть Мейсоном, которым она сама по-настоящему не владела.
— Нет, это не любовь, это нечто абсолютно другое, — не очень-то прояснила свою мысль Марта.
— А что бы вы хотели услышать от меня? — спросила Мария.
— Я хотела увидеть вас, — уточнила Марта, — мне важно было узнать, какой вы человек.
— И что, вы узнали? — несколько едко спросила Мария.
— Не знаю, сможете ли вы вернуть Мейсона к жизни.
Эти слова застали Марию врасплох. Она чуть не опрокинула кофе себе на юбку.
— Да, он приехал ко мне сразу после катастрофы. Он даже не позвонил родственникам, он живет у меня, — привела свой последний аргумент Мария.
Марта Синклер слегка усмехнулась.
— Этого мало, дорогая. Мейсону нужно совсем не это. Нельзя ходить возле него и бояться обидеть. Его нужно встряхнуть, вытащить из той черной ямы, в которой он оказался.
— Я не знаю, как это сделать, — честно призналась Мария, — Марта... Вы, миссис Синклер, знаете?
— Нет, — Марта тоже покачала головой. — Если бы я знала.
— Но ведь он рисковал из-за вас своей жизнью, — с укором произнесла Мария. — Он мог погибнуть.
— Но и это не вернуло его к жизни, — возразила Марта.
— Да, но вернуло к жизни вас.
— Да, я благодарна ему за это.
— Я не могу понять, почему все это свалилось мне на голову, — взмолилась Мария, — сперва после стольких лет отсутствия появился Мейсон Кэпвелл. Потом, когда я уже начала к нему привыкать, когда мне стало казаться, что он всегда жил в моем доме — эта нелепая авария, почти самоубийство. А теперь, когда я вновь капельку успокоилась, приходите вы, миссис Синклер, и говорите, что я должна кого-то спасать. Да, давно уже нужно спасать меня саму.
Марта криво усмехнулась.
— Вы, миссис Робертсон, еще до сих пор не поняли, что же происходит на самом деле.
— Да я не хочу знать, что происходит с другими, — выкрикнула женщина, — мне важно знать, что происходит со мной.
— А вы любите его? — спросила Марта Синклер без малейшей тени издевки.
И это сразу же привело Марию в чувство.
— До этого никому нет дела.
— Это все может изменить, — уточнила Марта.
— Мы когда-то любили друг друга, — уклончиво ответила Мария.
— Я не говорю, что вы должны полюбить его вновь, может, это и привело бы его в чувство, но поймите, Мейсон сейчас страшно одинок. А вы, как ни странно, и ваш сын только усугубляете его одиночество. Вы боитесь потревожить его, вы подыгрываете ему. И он верит в свое бессмертие.
— Я не могу понять, чего вы от меня добиваетесь?
— Я ничего от вас не добиваюсь. Я даже не советую, я всего лишь высказываю некоторые мысли вслух, нравятся они вам или нет.
— Что я должна делать? — спросила Мария.
— Вы должны всего лишь забрать его из больницы и почаще заглядывать ему в глаза.
— Но я же ему никто! — воскликнула Мария, — у него есть родственники, я не так давно говорила с его отцом по телефону. Мистер Кэпвелл-старший сказал, если Мейсон захочет, то он тут же перевезет его в Санта-Барбару и, быть может, привычная обстановка вернет его в чувство.
— Если захочет, — улыбнулась Марта, — в том-то и дело, что Мейсон никогда не захочет, пока не вернется к жизни. Я понимаю, миссис Робертсон, что вас удерживает.
— Что же? — напряженно покусывая губы, спросила Мария.
— Вы понимаете, что пока Мейсон не в себе, он останется с вами, а лишь только вернется к жизни, он покинет этот дом.
— Это неправда, — выкрикнула Мария.
— Подумайте хорошенько и согласитесь, что я говорю правду. Вы должны пожертвовать собой ради него, точно так же, как он жертвовал собой ради меня. Ведь, к сожалению, я, миссис Робертсон, не могу сама отдать ему этот долг.
— Могу вам пообещать, миссис Синклер, что Мейсон из больницы вернется ко мне домой, и я сделаю все, что смогу.
— Спасибо вам, Мария, — Марта отставила пустую чашечку из-под кофе и не прощаясь покинула дом Марии Робертсон.
Мейсон Кэпвелл не стал возражать, когда к нему в больницу приехала Мария Робертсон и заявила, что сегодня же заберет его домой.
Он покорно собрался и сел в ее машину.
— Может, поведу я, — предложил Мейсон, но увидев выражение глаз Марии, спохватился. — Хорошо, веди ты. Но я в полном порядке, ты не волнуйся.
— Да я понимаю, ты сделал это ради Марты.
— Что? Я ничего такого не делал.
— Но ты же разбил свою машину, ты сам чуть не погиб, чтобы спасти Марту Синклер.
— Ах да, — Мейсон улыбнулся, — я не думал, что ты это так близко примешь к сердцу.
Женщина, не решаясь еще о чем-либо спрашивать Мейсона, завела двигатель. Ее автомобиль медленно покатил в сторону Сан-Бернардино.
Садилось солнце, и пейзаж казался подчеркнуто нереальным. Скалы отбрасывали длинные тени, и без того красноватая земля сделалась темно-вишневой, дул сильный ветер, вздымая клубы пыли.
И поэтому, когда Мария включила фары, их свет стал пронзительно розовым.
Мейсон молчал, отбивая кончиками пальцев по крышке кейса довольно странную нескладную мелодию.
Мимо них проносились дома с зажженными окнами, выхватывались из темноты светом фар старые деревья.
Но Мейсона не занимало то, что происходило за окнами автомобиля. Он смотрел на свое отражение в полированной крышке кейса.
Наконец, блеснули огни Сан-Бернардино, и Мария въехала во двор.
— О тебе справлялся Ник Адамс, — сказала она, когда Мейсон стоял рядом с ней на газоне.
— Ты сказала ему, чтобы он не беспокоился, что все в порядке?
Мария кивнула.
— Да, но, по-моему, он мне не поверил.
— Хороший мальчишка, не правда ли?
— Он очень любит тебя.
— А где Дик? Почему его не видно? — спросил Мейсон.
— Наверное, уже спит, ведь довольно поздно, — Мария посмотрела на окно детской.
За шторой еле заметно мерцал ночник.
— Да, конечно же, он спит.
— Можно, я зайду к нему?
— Только не буди, — попросила Мария.
Мейсон исчез в доме, а Мария осталась стоять во дворе. Она словно боялась, что войдя в дом, не найдет там Мейсона, как будто он мог, войдя, тут же раствориться в нем, исчезнуть.
Но вот она увидела на занавесках детской его силуэт и облегченно вздохнула.
Мужчина стоял, склонившись над детской кроватью. Мария видела, как Мейсон поднял руку, словно хотел прикоснуться к ее сыну, но его ладонь так и зависла в воздухе.
Когда Мария зашла в гостиную, Мейсон сидел у стола. Его блестящий кейс стоял возле самой двери.
— Ты очень устало выглядишь, — сказала Мария.
— Ничего, у меня еще много времени впереди, чтобы отдохнуть.
Мужчина и женщина помолчали. Было слышно, как громко тикают часы на каминной полке.
— Может, зажечь огонь? — спросила Мария.
— Мне не холодно, — пожал плечами Мейсон.
— Но, может быть, тебе будет уютнее, когда в камине займутся огнем дрова? Или ты хочешь спать?
— Нет, я достаточно выспался в больнице. Больше там и делать-то нечего.
— А о чем ты думал? — спросила Мария.
— Я думал о тебе.
— И что? Если не секрет?
— Ты отличная женщина, и я тебя любил.
Это было так странно — слышать признание любви, но в прошедшем времени, словно ничего невозможно было вернуть. Нельзя было начать снова.
— Ты не хочешь съездить в Санта-Барбару?
— Нет.
— Ты в этом уверен?
— Абсолютно.
И вновь наступило молчание.
— Но нельзя же так прожить жизнь, — не выдержала Мария.
— Почему?
— Ты же в конце концов должен чем-то заняться. Должна существовать какая-то цель.
— Разве мало я натворил за последнее время? — попытался пошутить Мейсон, но улыбка сползла с его лица, настолько озабоченным сделалось лицо Марии.
Услышав звук мотора, Мария выглянула в окно.
— Кто-то к нам приехал? Удивилась она.
— А что, разве у тебя нет друзей?
— Таких, чтобы приезжали ночью, у меня уже давно нет.
Машина, подъехав к дому, остановилась, и Мария увидела темный мужской силуэт, спешащий к дому. Вспыхнул карманный фонарик, высветив столб с номером дома. Конус света выхватил и огромный букет роз в руках мужчины.
— Кто бы это мог быть? — спросила Мария.
— Не знаю, — ответил Мейсон, выглядывая в окно через плечо женщины.
В дверь постучали.
Мария и Мейсон одновременно прикоснулись к ручке и тут же рассмеялись.
На пороге возник адвокат мистер Лоуренс. Он посмотрел на Мейсона с напускной строгостью, но его лицо сияло от счастья.
— Как я рад, что нашел тебя здесь!
— Мария Робертсон, — представил хозяйку Мейсон, — а это мистер Лоуренс — мой адвокат.
— Мейсон, ты можешь мне объяснить, какого черта ты вышел сегодня из больницы?
— Я почувствовал себя хорошо и решил, что могу вернуться домой.
— Домой, домой, — передразнил его мистер Лоуренс, — если бы только слышал, в каких фразах я расписывал твое состояние? Нет-нет, можешь мне не возражать, я, конечно, понимаю, что я чудовище, но если бы ты сумел довести начатое до конца, если бы ты погиб...
— Ты желаешь моей смерти? — рассмеялся Мейсон.
— Так было бы проще вести дело, — ответил адвокат. — Вот если бы ты покончил жизнь самоубийством, я твое безумство представил как попытку самоубийства, то тогда бы денег и тебе, и миссис Синклер, и Саманте хватило бы до конца жизни.
Мистер Лоуренс, наконец-то, догадался вручить огромный букет хозяйке дома. Та тут же засуетилась, подыскивая вазу, способную вместить такое огромное количество цветов.
— Мейсон, я конечно, чудовище, но твое выздоровление — единственное, что не укладывается в мою схему. Ты извини меня, но я представил тебя окончательно выжившим из ума.
— Ну что ж, это твоя профессия, — криво улыбнулся Мейсон.
— Конечно же, я неплохой адвокат. Мейсон, я искал тебя повсюду. Я даже позвонил твоему отцу из больницы, как только узнал, что ты вернулся домой. Но если твой дом здесь, я не возражаю, — мистер Лоуренс без приглашения усаживался за стол.
Он достал из портфеля бутылку дорогого шампанского и поставил перед собой.
— А теперь мы выпьем за успех дела. Конечно, я понимаю, это не профессионально — отмечать успех, когда решение еще не вынесено и деньги не поступили на счет. Но, Мейсон, можешь быть спокоен, они никуда от меня не денутся. Деньги будут ваши, только не забудь о моих процентах.
Лоуренс весело рассмеялся.
— Миссис Робертсон, где у вас бокалы? Я не могу ждать.
Мария поставила вазу с цветами на каминную полку и вернулась к столу с бокалами. Ее прямо захлестнула энергия мистера Лоуренса.
— Вы говорите, оставшиеся в живых и семьи погибших получат большие компенсации? — спросила она.
— Конечно, миссис Робертсон. Я сделал невозможное. Ни одна авиакатастрофа не обходилась авиакомпаниям так дорого. Хотя буду точен — не обойдется, ведь все решится завтра, только ты, Мейсон, должен мне помочь.
— Делай, что хочешь, но не впутывай только меня, ведь я умалишенный, — Мейсон попытался подняться из-за стола.
Но Лоуренс вскочил и положил на плечо мистера Кэпвелла свою горячую ладонь.
— Сиди, сиди.
Он принялся откупоривать шампанское. Пробка выстрелила в потолок и искристое вино полилось в бокалы.
Мейсон не успел опомниться, как и у него в руке оказался бокал.
— За успех! — адвокат ловко коснулся своим бокалом бокалов Марии и Мейсона.
Хрусталь дважды мелодично прозвенел. Мейсон, еще не соображая, что делает, поднес бокал к губам и отпил глоток пенистого шампанского.
— Пей! Пей все! — кричал мистер Лоуренс.
Мейсон закрыл глаза и осушил бокал до дна.
Когда он открыл глаза, то ему показалось, что гостиная залита светом, хотя светильники работали в половину мощности. И Мейсон испугался.
«Я же не пил, я же не притрагивался к спиртному уже столько дней. Почему я выпил?», — он уставился на пустой бокал, по стенкам которого ползла пена.
Внезапно Мейсон понял, что испугался впервые за столько дней, испугался за себя, испугался из-за того, что вновь выпил спиртное. В голове у него разливалось приятное тепло.
«Почему я до сих пор здесь?» — недоумевал Мейсон, глядя на то, как мистер Лоуренс приглашает Марию Лоуренс на танец.
— Не расстраивайся! — кричал он Мейсону, — следующий танец — твой. Извини, я не могу удержаться, я счастлив.
Мария включила магнитофон, зазвучала быстрая музыка и мистер Лоуренс увлек ее на середину гостиной. Он отплясывал так, словно это был последний день в его жизни и он хотел выложиться в танце до конца.
Мария сначала двигалась неуверенно, то и дело посматривала на Мейсона. Женщина почувствовала, что что-то произошло в его душе, что-то надломилось.
Но когда мистер Лоуренс схватил ее за руку и принялся кружить возле себя, Мария словно забыла о существовании Мейсона.
А он, почувствовав себя чужим среди какого-то нервного напряженного веселья, взял свой сверкающий кейс и вышел в коридор.
Он уже собирался положить руку на звонок входной двери, как его остановил еле заметный зеленоватый свет, льющийся из детской.
Мейсон, осторожно ступая, приблизился к двери комнаты и заглянул внутрь. Ричард спал, подложив под голову кулак.
Над его кроватью покачивался самолет — модель пассажирского «боинга», подаренного мальчику на день рождения Ником Адамсом.
Мейсон качнул модель, и та принялась описывать круги над спящим мальчиком.
— Прости, — прошептал Мейсон, — но я ухожу, не прощаясь. Когда-нибудь мы еще увидимся. А сейчас я должен идти, меня ждут дела.
Проходя по коридору, Мейсон украдкой заглянул в гостиную. Мистер Лоуренс и Мария все еще танцевали.
Мейсон выскользнул на улицу и посмотрел на ночное шоссе.
Из-за холма поднималось сияние, оно росло, ширилось и вот две сияющие точки показались над зеркально-черным асфальтом. По шоссе мчалась запоздалая машина.
Мейсон, сжимая в руках кейс Ричарда Гордона, побежал к шоссе.
Он успел как раз вовремя, машина приблизилась к участку, проходящему недалеко от дома Марии Робертсон. Мейсон выскочил на середину шоссе и замахал руками. Автомобиль остановился.
Водитель, немолодой мужчина с седеющей шевелюрой с удивлением посмотрел на столь позднего попутчика.
— Вам куда, мистер? — с опаской крикнул он.
— На север, — ответил Мейсон, — садясь рядом с водителем.
— На север, так на север, — пробормотал тот и машина понеслась, набирая скорость.
— У вас красивый кейс, — сказал водитель, пытаясь завязать разговор.
— Да, это подарок моего лучшего друга.
— И, наверное, дорогой? — поинтересовался мужчина.
— В нем вся моя жизнь.
Пожилой водитель понял, что попутчик ему достался не из разговорчивых. Он решил сделать еще попытку разговорить его, когда проедут Сан-Бернардино.
А Мейсон обернулся и смотрел в заднее стекло на уменьшающийся дом Марии Робертсон.
— До свидания, Мария, — пробормотал он, опустил руку в карман и извлек маленький блестящий ключ от сейфа.
Он вертел его в пальцах и думал:
«Как все-таки этот маленький ключик похож на крестик, который носят на груди».
А машина, шелестя протекторами по сухому асфальту, уносила Мейсона на север.
Но едва выехав за город, Мейсон попросил водителя остановиться.
— Что-то случилось? Вам плохо? — осведомился водитель, но тут же выполнил просьбу Мейсона, и автомобиль съехал на обочину.
— Постойте немного, я выйду.
— Может быть, вам нужен врач?
— Нет, спасибо. Мне нужно побыть одному. Я хочу подумать.
— Что ж, воля ваша.
— Вот так будет лучше, — заметил Мейсон и выбрался из автомобиля.
На сиденье рядом с водителем остался лежать плащ. И поэтому водитель был спокоен.
Мейсон отошел от машины. Вокруг была ночь. На горизонте сияли, как рассыпанные щедрой рукой бриллианты, огни города.
Он долго смотрел на это сияние. Его мысли путались, он пытался сосредоточиться, но ему это никак не удавалось.
— Нельзя ли вернуться в город? — спросил Мейсон, садясь в машину.
— Как вам будет угодно, — водитель решил не перечить своему странному попутчику. Он почувствовал, что этот человек одинок и растерян.
— И еще. Не знаете ли вы, где можно взять машину напрокат? — спросил Мейсон.
— Почему не знаю? Знаю. Правда, уже поздновато.
— Так что, я не смогу достать машину?
— Попробуем, — водитель повернул ключ в замке зажигания и его автомобиль, взревев двигателем, резко развернулся на дороге и помчался в город.
— Мне обязательно нужна машина, — произнес Мейсон.
— Найдем, найдем, не беспокойтесь, — ответил водитель, поглядывая на задумчивый профиль своего пассажира.
Формальности по оформлению машины не заняли много времени. И вот уже через полчаса Мейсон сидел за рулем автомобиля.
Мейсон Кэпвелл крепко сжимал руль и вел свою машину дальше и дальше по городу, не понимая, куда и зачем он едет. Вокруг него мелькали огни, реклама, пылали фонари, мелькали желтым огнем светофоры.
Наконец он понял, что попал в район, где раньше никогда не был. Он остановил машину у тротуара и устало опустил голову на руль.
Он так сидел довольно долго и вдруг в лобовое стекло ему постучали.
Мейсон оторвал голову от руля и ничего не понимающим взглядом посмотрел на лицо немолодого полицейского.
— Что-нибудь случилось, мистер? Вам плохо? Может позвать врача?
Мейсон Кэпвелл ничего не ответил. Он покачал головой.
— Спасибо, все в порядке.
— Тогда извините, а то я подумал, что вас, может, ограбили.
— Нет, меня никто не грабил.
— Тогда хорошо. А то в этом районе это случается часто.
Полицейский еще раз обошел машину, на всякий случай запомнил ее номер и лишь только после этого неспеша удалился.
Мейсон посмотрел на руку, где должны были быть часы.
— Ах, да, — он сокрушенно вздохнул.
«Куда же мне сейчас?» — думал Мейсон, положив голову на руль.
Мейсон огляделся по сторонам, прикидывая, куда нужно ехать.
Наконец, он махнул на все рукой, запустил двигатель и поехал вперед.
Один квартал сменял другой, безжизненные стены домов, какие-то мусорные баки, корпуса заброшенных заводов. Все казалось безжизненным и пустынным.
А над городом всходила мертвенно-холодная луна, заливая все своим призрачным светом.
И вдруг свет фар его машины высветил из темноты портал небольшого старого неоготического собора.
Мейсон Кэпвелл резко остановил машину и посмотрел в небо на темнеющие силуэты крестов.
И тут он понял — это то, что ему сейчас нужно.
Ему не поможет никто — ни врач, ни друг. Лишь только священник, только он может облегчить его душу. Нужно обратиться к Богу.
И Мейсон с ужасом вспомнил, как давно он уже не был на исповеди, как давно не разговаривал со священником.
«Какой же я после этого верующий? — с горечью подумал он. — Может, поэтому со мной и случаются все эти несчастья? Но тогда бы они случались только со мной, а при чем здесь Марта, при чем здесь дети? За что на меня обрушились эти несчастья?
Мужчина сжал кулаки, потом потряс головой и снова взглянул на руку, где должны были быть часы.
«...Столько смертей? Несчастье должно делать человека чище, просветленнее. А ведь я, Мейсон Кэпвелл, нарушаю одну заповедь за другой».
Он выбрался из машины.
И медленно, тяжело ступая, стал подниматься по высоким ступеням, залитым серебристым лунным светом. Ступени были очень старыми, истоптанными тысячами прихожан.
«Сколько людей приходило сюда со своими бедами и несчастьями, горестями? И каждый из них надеялся и даже, быть может, находил успокоение, — думал Мейсон Кэпвелл. — Конечно находил, и я сейчас найду успокоение».
Его шаги гулко разносились под сводами пустынной галереи. Наконец, его рука нащупала тяжелое бронзовое кольцо и он, привалясь к двери, медленно толкнул ее.
Дверь со скрипом отворилась, и он увидел перед собой огромное распятие над алтарем. Вокруг распятия мерцало несколько свечей, и их живой теплый свет согревал душу и манил к себе.
Но Мейсон не нашел в себе сил дойти до алтаря. Он преклонил колено возле самого входа и осенил себя крестным знамением.
«Господи, спаси и помоги», — беззвучно зашептал молитву Мейсон Кэпвелл.
Но даже после молитвы он не посчитал себя достойным даже приблизиться к алтарю. Он стоял на коленях в проходе, закрывая лицо ладонями, и уже в который раз повторял слова молитвы.
Он обращался к Богу, прося о помощи.
Мейсон Кэпвелл шептал и шептал слова молитвы, изредка бросая взгляд на трепещущие огоньки свечи.
«Господи, помоги и спаси меня, спаси Марту, спаси детей, ведь я грешен, и я это знаю. Я каюсь в своих грехах и обещаю стать лучше, обещаю не нарушать твои заповеди, обещаю быть хорошим человеком».
Он исступленно, уже не вникая в смысл, бормотал слова.
Его мысли уносились куда-то далеко.
Он вдруг увидел себя маленьким мальчиком, которого впервые привели к причастию.
Он вспомнил своих родителей и только сейчас понял, насколько уже немолод и как много пережил в своей жизни, и как много дорогих ему людей ушли в иной мир.
«Господи, прости меня еще и за то, что я давно не был на кладбище, за то, что я давно не навещал могилы своих близких, забыл о них, как бы вычеркнул из своей жизни».
По широкому проходу центрального нефа, тяжело ступая, шел очень старый священник. Его седые волосы казались серебряным нимбом над большой головой. Пальцы неспешно перебирали четки.
Мейсон Кэпвелл склонился еще ниже перед священником. Тот, подойдя к нему, несколько мгновений смотрел на кающегося грешника, потом положил свою тяжелую ладонь на плечо.
— Сын мой, у тебя какая-то беда? — немного скрипучим голосом спросил священнослужитель.
— Да, да, святой отец, я грешен.
— Излей свою душу в молитве, излей, покайся, и Бог, возможно, простит тебя, поможет.
— Думаете, поможет?
— Да, он всемилостив, он прощает всем, — проскрипел где-то над головой Мейсона Кэпвелла старческий голос. — Но он прощает только тех, кто покаялся в совершенных грехах, искренне и честно.
— Искренне и честно, — повторил слова священника Мейсон Кэпвелл.
— Может быть, ты хочешь исповедоваться, сын мой? — спросил священник.
Мейсон Кэпвелл задумался. Он не мог сразу же признаться во всех своих грехах.
— Нет, святой отец, простите меня, я еще не готов к исповеди.
— Бог тебя простит, сын мой.
— Я не достоин, — поправился Мейсон Кэпвелл.
— Здесь, в храме, нет достойных и недостойных, нет избранных и отверженных, здесь все равны. Мы все перед Богом одинаковы — и старые и молодые, и мудрые, и глупые. Мы все равны, потому что Бог для всех один, он всемогущ.
— Я хочу верить.
— Так что же тебе мешает?
— Я и сам не знаю.
— А ты подумай, спроси у себя.
— Хорошо.
Гулко прозвучали тяжелые шаги старого священника. Мейсону даже показалось, что он слышит дыхание старика.
Священник отошел к алтарю и припал на колени. Они начали молиться вместе.
На душе у Мейсона становилось спокойнее и светлее. Казалось, он обретает умиротворение, мысли уже не разлетались в разные стороны, они нанизывались одна на одну и были ясными и понятными. Мейсон Кэпвелл задавал сам себе вопросы и тут же находил ответ. Ему показалось, что кто-то незримый и могущественный подсказывает и подсказывает их, шепчет на ухо.
И Мейсон продолжал молиться, не успевая изумляться тем изменениям, которые происходят с ним.
Наконец, старый священник тяжело поднялся с колен, вновь осенил себя крестным знамением, обернулся и в мерцающем свете алтаря двинулся к Мейсону Кэпвеллу.
Тот вновь склонился перед ним.
— Встань, сын мой.
Мейсон исполнил просьбу священнослужителя.
— Я вижу, ты уже немолод и очень много пережил.
— Да, святой отец, я действительно уже немолод.
— Но душа твоя еще жива, если ты нашел дорогу к храму.
Мейсон Кэпвелл стоял в проходе и озирался по сторонам.
В неверном свете он видел высокие витражи, возле колонн высились статуи епископов с длинными посохами в руках, со сводов на него смотрели детские улыбающиеся головки ангелов, осененные крыльями, и грозные лица сивилл.
— Возьми вот это, сын мой, — священник протянул Мейсону Кэпвеллу тяжелые истертые четки.
Мейсон с благодарностью припал губами к сухой руке священника.
— Спасибо, святой отец.
— Когда тебе будет тяжело, — промолвил священник, — они тебе помогут. Ты вспомни эту ночь, вспомни, как ты нашел дорогу к Богу. Ведь ты же не собирался в храм?
— Нет, не собирался, святой отец, — признался Мейсон Кэпвелл.
— Бог сам привел тебя сюда, — священник наставительно поднял указательный палец вверх.
Мейсон Кэпвелл проследил за этим движением и увидел большой треугольник на своде храма с всевидящим оком Господним.
Потом он осмотрелся.
Сквозь витражи пробивался свет беспокойного города и они казались живыми, они переливались, меняли форму и цвет. Они вибрировали в пространстве и казалось, весь собор наполнен их присутствием, шорохом одежд, звуками, дыханием людей, прошедших через эти своды.
И Мейсон Кэпвелл больше не чувствовал себя одиноким, он осознавал себя частью огромного правильного мира, созданного Господом. Он больше не считал себя хозяином положения, а лишь песчинкой, маленькой, но очень нужной в этом огромном космосе.
Он сжимал в руках каменные четки и чувствовал их прохладу, они придавали ему уверенность, уверенность в спасении, они наполняли его душу спокойствием.
И Мейсон Кэпвелл благодарно посмотрел на священника. Тот, как будто ничего между ними не было, обернулся и направился к алтарю, где вновь преклонил колени и принялся спокойно молиться. Мейсон слышал его неторопливый голос, тихие слова отчетливо звучали под сводами храма.
— Господи, я благодарю тебя за то, что ты привел под эти своды еще одного грешника и помог ему найти дорогу. Благодарю тебя за тот свет, который ты пролил на него. И еще я благодарю тебя за то, что ты вновь явил свое присутствие и показал свою силу, за то, что ты снова и снова убеждаешь меня в своем величии, за то, что ты помогаешь страждущим обрести веру.
Мейсон Кэпвелл, чувствуя себя уже лишним в храме, медленно удалился.
Но у самого порога он вновь остановился, словно какая-то невидимая сила задержала его. Он преклонил колени и поцеловал холодный истертый камень пола.
Мейсон медленно ступал по высоким истертым ступеням лестницы, залитой лунным светом. И больше этот свет не казался ему призрачным и мертвенным. Он был полон жизни, пусть пока еще неясной и робкой, но он был, как свет надежды, пролитый в его душу Господом.
Он сел за руль, прижал четки к лицу и заплакал. Горячие слезы касались холодного камня, и Мейсон Кэпвелл никак не мог заставить себя сдержать рыдания.
Наконец, он успокоился, откинул голову на изголовье и взглянул на себя в зеркальце. Оттуда на него смотрело абсолютно незнакомое ему лицо: нет, черты были прежними, но выражение глаз...
Мейсон давно не помнил себя таким, его лицо казалось омытым дождем.
— Хорошо, что я пришел сюда — как-то абсолютно буднично произнес он, садясь в машину и поворачивая ключ в замке зажигания.
Жизнь возвращалась в накатанную колею, но из нее Мейсону Кэпвеллу предстояло выбраться, и в этом уже никто не мог ему помочь ничем. Только он сам должен был сделать решительный шаг и выбраться из замкнутого лабиринта.
«Сколько еще я буду блуждать в потемках? — подумал Мейсон. — Но должен же быть где-то выход? Он ждет меня, сегодня я увидел свет, и теперь моя душа готова к борьбе. Она готова ко всему: к страданиям и радости. Главное — я сам не изменюсь в зависимости от обстоятельств и уже ничто не может меня сломить».
Мейсон запустил двигатель и медленно поехал по улице. И странное дело — он сразу же понял, куда ехать. Через пару минут он оказался на одной из центральных улиц, и его автомобиль, набирая скорость, помчался к новой жизни.

ГЛАВА 2

Сеймур-Сити — перевалочный пункт на пути к Нэшвиллу. Внимательность и еще раз внимательность — Мейсон едва не теряет свое последнее имущество. В Нэшвилле идет дождь. На перекладных — до Бостона, а потом в Нью-Йорк. Тайна стального кейса. Миллионер Лоуренс Максвелл оставляет все свое состояние Вирджинии Кристенсен, владелице художественной галереи. В одну и ту же воронку снаряд дважды не падает. Здравствуй, Нью-Йорк.

Мейсон проснулся из-за того, что кто-то толкал его в плечо.
— Эй, парень, проснись, приехали.
Открыв глаза, он увидел перед собой радостную улыбку водителя, который, указывая на дорожную табличку, сказал:
— Сеймур-Сити.
Мейсон поднялся и, взяв в руки чемодан, который он подковырнул себе под голову, спустился вниз на место рядом с водителем.
— Слушай, а здесь есть где-нибудь автобусная станция? — спросил он.
Шофер оживленно кивнул.
— Ну конечно. Сеймур-Сити большой город. Отсюда ходят автобусы даже до Нэшвилла.
Мейсон понимающе кивнул и, разглядывая мелькавшие по обоим сторонам дороги одноэтажные каменные дома середины прошлого века, как бы невзначай бросил:
— Интересно, а сколько же отсюда до Нью-Йорка, скажем?
Шофер на мгновение задумался, потом с улыбкой сказал:
— Думаю, что не больше дня пути. Но если в Нэшвилле сядешь на самолет, то будешь там еще быстрее.
Вполне удовлетворенный ответом, Мейсон попросил:
— Тогда довези меня до автобусной станции.
— А я бы и не мог отвезти тебя дальше, — снова улыбнулся шофер.
— Почему?
— Моя лесопилка находится рядом с ней, так что, можно сказать, что я тоже прибыл. Так что при всем желании я не мог бы ничем помочь тебе.
Затормозив возле не слишком большой площадки, заполненной большими сверкающими автобусами с надписью «Грейхаунд» на боку, шофер остановил грузовик и помог Мейсону открыть дверцу.
— Парень, там, насколько я вижу, стоит автобус до Нэшвилла. Если ты поторопишься, то вполне успеешь. Часа через три будешь уже там.
Мейсон торопливо полез во внутренний карман пиджака.
— Сколько я должен?
Шофер улыбнулся, показав крепкие белые зубы и, покачав головой, сказал:
— Ты за кого меня принимаешь? Это я сам должен был бы платить тебе.
Мейсон неподдельно удивился.
— Почему?
— Потому что, если бы не ты, я бы наверное, уснул на дороге. Ты не представляешь, как шоферу-дальнобойщику нужен напарник. Правда, от того места, где я загружаюсь до Сеймур-Сити всего лишь семьдесят миль, потому напарник мне не положен. Поэтому я радуюсь любому встречному, кого можно подвезти. В наших краях это большая редкость. Мало кто путешествует по таким глухим районам. Правда, летом иногда бывает подвезешь пару студенточек, которые на папины и мамины деньги развлекаются тем, что едут с одного конца штата на другой. Кстати, ты знаешь, как они расплачиваются?
Он так недвусмысленно загоготал, что Мейсон поторопился выйти из кабины.
— Спасибо, приятель, — на прощание сказал он и, махнув рукой, захлопнул дверцу.
Спустя несколько мгновений он уже открывал ручку дверцы большого серебристого автобуса, за рулем которого сидел высокий седовласый негр в форменной одежде и фуражке.
— Добрый день, сэр, — учтиво поздоровался он с Мейсоном, на мгновение приподняв фуражку.
— Добрый день, — улыбнулся Мейсон.
— До какого населенного пункта вы едете?
Мейсон на мгновение задумался.
— А какой конечный?
— Нэшвилл.
— Я еду до конца, — без тени сомнения ответил Кэпвелл. — Сколько это будет стоить?
— Сорок два доллара пятьдесят центов.
Мейсон отсчитал необходимую сумму и, оставив водителю на чай пятьдесят центов, с розовым корешком билета в руке направился к ближайшему свободному месту.
— Сэр, вы забыли, — услышал он за спиной голос водителя автобуса.
Обернувшись, Мейсон от досады едва не хлопнул себя ладонью по лбу, однако удержался. Шофер показывал на блестящий металлический чемоданчик, который Мейсон оставил на полу неподалеку от места шофера, когда полез в карман за деньгами. Хорошо еще, что он не забыл кейс в грузовике лесовоза. Тогда ему действительно пришлось бы понервничать.
Рассыпаясь в благодарностях, Мейсон вернулся за чемоданчиком и, прижимая его к груди словно ребенка, направился к избранному им месту. С облегчением бухнувшись в кресло, он положил чемодан на колени, опустил до максимально возможного уровня спинку сиденья и, не дожидаясь, пока автобус отправится в путь, снова предался сну.
После полуторанедельного запойного пьянства ему требовалось как можно больше спать, чтобы восстановить силы.
Нэшвилл — столица кантри-музыки и мекка всех ковбоев Америки — встретил Мейсона без особой любезности. Во-первых, шел проливной дождь. Во-вторых, автовокзал, куда прибыл экспресс автобусной фирмы «Грейхаунд», из Сеймур-Сити, оказался на противоположной от аэропорта стороне города. А потому Мейсону пришлось истратить еще полтора десятка долларов для того, чтобы пересечь на такси весь Нэшвилл и прибыть в аэропорт.
К сожалению, Мейсон прибыл в Нэшвилл слишком поздно. Последний рейс на Нью-Йорк был полчаса назад, а следующего нужно было дожидаться целую ночь до семи тридцати утра.
— Все-таки этот Нэшвилл — глухая деревня, — в сердцах выругался Мейсон, изучив расписание полетов, висевшее на стене аэровокзала.
Между прочим, даже в этом ощущалась некая провинциальность и захолустный шарм — вряд ли в каком-то другом аэропорту Америки можно было бы встретить такое довольно допотопное табло вместо обыкновенных нормальных компьютеров.
Правда, нельзя не признать и того, что компьютеры в аэропорту Нэшвилла все-таки были. Однако располагались они в столь укрытых от глаз непосвященного пассажира, такого как Мейсон, местах, что ему и в голову не пришло бы искать их там.
Учитывая, что перед ним открывалась малоприятная перспектива снова тащиться в гостиницу, Мейсон решил на всякий случай еще раз изучить расписание полетов. Спустя мгновение он уже радостно улыбался.
Заметив, что через двадцать минут отправляется самолет из Нэшвилла в Бостон, Мейсон понял, что у него еще не все потеряно, и сегодняшнюю ночь вполне можно будет встретить на Манхэттане. Вспомнив, что из Массачусетса до Нью-Йорка не больше часа полета, Мейсон тут же направился в кассу и взял билет на самолет, улетающий рейсом таким-то в Бостон.
Возможно, виной тому было продолжавшее действовать на Мейсона пиво, возможно, то, что он уже оправился от последствий авиакатастрофы, однако Мейсон чувствовал себя вполне нормально, ступая на борт боинга семьсот тридцать семь, направлявшегося на Восточное побережье.
Лишь когда загудели турбины двигателей и самолет плавно покатился по взлетной полосе, Мейсон стал ощущать нарастающее чувство тревоги. Правда, несколько мгновений спустя он понял, что причиной тому было ощущение «дежа вю», а не настоящая реальная озабоченность.
Он вспомнил, как начинался тот рейс. Охватившая его тоска была столь глубока, что Мейсон поторопился обратиться мыслями к чему-нибудь другому. В данной обстановке любые воспоминания были для него сейчас болезненными, потому оставалось только одно — отполированный до зеркального блеска металлический кейс с двумя кодовыми замками.
— Черт, — вполголоса выругался Мейсон, вспомнив о том, что даже не знает шифра от кодовых замков.
После того, как сидевший в соседнем кресле пассажир с удивлением посмотрел на него, Мейсон несколько поумерил пыл, и, наморщив лоб, стал напряженно размышлять над этой неразрешимой, казалось, задачей.
Постаравшись сосредоточиться и положившись на свою зрительную память, Мейсон закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Он вспоминал, как во время своего последнего полета его друг, нью-йоркский адвокат, открывал кодовый замок. Разумеется, длительное увлечение алкоголем не могло не сказаться. Однако несколько раз прокрутив в памяти эту сцену, Мейсон вспомнил комбинацию цифр и, тут же установив ее на замке, убедился в том, что память его не подвела.
В чемодане оказалось несколько бумаг, касавшихся операций с недвижимостью в различных районах Нью-Йорка и в штате Нью-Джерси, которые вел теперь уже его клиент Лоуренс Максвелл.
На самом дне чемодана лежал текст завещания Лоуренса Максвелла, датированный пятнадцатым июля. Мейсон постарался вспомнить, какое же сейчас число. Однако на сей раз усилия его памяти оказались тщетными.
Так ничего не сообразив, он был вынужден обратиться к пассажиру в соседнем кресле:
— Будьте добры, какое сегодня число? — спросил он.
Сосед, высокий сухопарый мужчина с чопорным английским выражением лица, посмотрел на Мейсона, но не выразив на словах никакого удивления, ответил:
— Двадцать девятое.
Этот ответ удовлетворил Мейсона не полностью.
— А какой месяц?
Все также сухо его сосед ответил:
— Июль.
Этого было вполне достаточно, и Мейсон снова обратился к изучению текста завещания. Из бумаги следовало, что восемь миллионов долларов мистер Лоуренс Максвелл оставил некой Вирджинии Кристенсен, владелице галереи на сорок седьмой стрит.
Еще ничего не зная о Вирджинии Кристенсен, Мейсон вдруг почему-то подумал о Джине Кэпвелл. Собственно, он даже не мог понять, почему ему на ум пришла эта мысль. Если бы сейчас кто-то спросил у него об этом, он так и не смог бы ответить ничего внятного. Вполне вероятно, что это продиктовал ему жизненный опыт. А может быть, виной всему было лишь некоторое сходство имен: Вирджиния, Джина.
Как бы то ни было, Мейсон внимательно изучил документ и, не найдя в нем ничего предосудительного, положил его на место. Сейчас его больше интересовали сделки с недвижимостью, которые проворачивал мистер Максвелл, и потому Мейсон погрузился в изучение закладных и текстов договоров.
Учитывая, что Мейсон был не слишком хорошим специалистом в области купли-продажи недвижимости, ему пришлось изрядно попотеть, прежде чем он убедился в том, что договоры составлены вполне грамотным юристом, и никаких ловушек для его клиента не содержат. Прочитав все, Мейсон положил бумаги назад в кейс и захлопнул крышку.
Его недоумение было вызвано тем, что документы были в полном порядке. Да, да, именно поэтому Мейсон не мог понять, что имел в виду его приятель, говоря о том, что в чемодане у него находятся бумаги огромной важности. Очевидно, купля-продажа нескольких домов могли принести занятому этими делами адвокату пару сотен тысяч долларов, но ведь в виду явно имелось не это. Может быть, что-то не так с завещанием. Максвелл составил его по всем правилам, и никаких вопросов оно не должно было вызывать. Возможно, его приятель все-таки имел в виду деньги...
Немного поразмыслив, Мейсон решил, что особого повода для беспокойства у него нет. Скорее всего, ему действительно придется заняться так называемым адвокатским надзором, то есть, проследить до конца за завершением сделок по недвижимости и, возможно, решить еще несколько подобных вопросов.
Еще немного поерзав в кресле, он в конце концов откинулся на спинку и, закрыв глаза, постарался уснуть. Вполне возможно, что все его опасения были напрасными, а потому наилучшим выходом из положения сейчас будет отдых. Окончательно успокоившись, Мейсон задремал.
Очевидно, в запойном пьянстве все-таки есть какой-то положительный момент, потому что за все время полета Мейсон ни разу не обратился мыслями к той ужасающей авиакатастрофе, в которой ему посчастливилось выжить.
Тем не менее, когда самолет коснулся колесами земли, Мейсон облегченно вздохнул. «Слава Богу, — подумал он, — есть истина в поговорке — снаряд дважды в одну и ту же воронку не падает».
Бостон в отличие от Нэшвилла встретил Мейсона вполне гостеприимно. Несмотря на то, что уже была половина девятого вечера, здесь все еще светило солнце. Правда, его предзакатные лучи уже едва освещали взлетную полосу, но нагретый за день бетон излучал такое тепло, что Мейсону даже пришлось расстегнуть верхние пуговицы рубашки.
Здесь было настоящее лето, и если бы Мейсон не поставил себе целью сегодня же к ночи попасть в Нью-Йорк, то наверняка он не удержался бы от желания побыть немного в этом уютном старинном городе, названном колыбелью американской цивилизации.
Еще в годы своей учебы в университете Мейсон часто навещал Бостон, где у него с тех пор осталось немало друзей.
Однако по странному парадоксальному стечению обстоятельств он не знал, что дворецкий дома Кэпвеллов Перл, он же Майкл Болдуин Брэдфорд-третий, был отпрыском одного из самых богатых и зажиточных семейств Бостона, что в северо-американском высшем обществе было равносильно наличию миллиардного состояния. Бостонские аристократы были для Соединенных Штатов сродни английским лордам.
Впрочем, Мейсон не знал о столь высоком происхождении Перла, потому данный вопрос мало интересовал его. Если в первые несколько минут пребывания в Бостоне его еще мучило желание позвонить кому-нибудь из своих друзей, то, услышав в здании аэровокзала объявление диктора о том, что через четверть часа заканчивается посадка на самолет, следовавший рейсом в Нью-Йорк, он мгновенно забыл об этих своих намерениях и бросился в кассу за билетом. Получив заветную синюю книжицу, Мейсон с сожалением посмотрел на три последние сотенные бумажки и, засунув их подальше в нагрудный карман пиджака, зашагал к посадочному терминалу; на сей раз Мейсон был совершенно уверен в том, что теперь с ним ничего не случится.
Так оно и оказалось. Самолет благополучно приземлился в аэропорту Ла-Гуардиа, и Мейсон, выглянув в иллюминатор, вполголоса сказал:
— Здравствуй, Нью-Йорк.

ГЛАВА 4

Утро в отеле «Билдмор» приносит Мейсону несколько приятных мгновений. Радость не может продолжаться долго. Звонок в адвокатскую контору «Эрл Карлайн энд Коддингтон». Мейсона давно ждут. Встреча с мистером Коддингтоном окутана завесой таинственности. Тревога в душе Мейсона нарастает, Лоуренс Максвелл по указанному адресу отсутствует. Жаркий летний день приносит один сюрприз за другим. Адвокатская контора обеспокоена по поводу завещания мистера Лоуренса Максвелла. Мейсону не суждено надолго задержаться в Нью-Йорке. Место назначения — Бриджпорт, штат Нью-Джерси.

Крепко выспавшись, Мейсон поднялся с постели в номере отеля «Билдмор», когда огромные стенные часы показывали начало одиннадцатого. Лениво поднявшись с постели, он отправился в ванную и ближайшие полчаса посвятил тому, чтобы окончательно стереть с лица следы продолжительного запоя. Ему удалось сделать это благодаря широкому выбору парфюмерии.
Закончив с утренним, а точнее уже с дневным туалетом, Мейсон вышел из ванной и заказал в номер завтрак. С аппетитом поглотив несколько салатов и яичницу, Мейсон с чашечкой кофе в руке удобно расположился в кресле возле столика с телефоном и стал разрабатывать план дальнейших действий. Во-первых, ему необходимо было позвонить в контору Эрла Карлайна и договориться о встрече с одним из компаньонов. Во-вторых, неплохо было бы узнать что-нибудь о своем будущем клиенте — миллионере Лоуренсе Максвелле. В-третьих, Мейсон намеревался найти парочку своих старых друзей, с которыми весело проводил время в нью-йоркских барах во времена своего студенчества.
Узнав в справочной службе номер телефона адвокатской конторы «Карлайн энд Коддингтон», Мейсон немедленно позвонил туда. Секретарша любезно ответила, что мистер Карлайн находится в отпуске где-то на Гавайских островах, а вот с мистером Джозефом Коддингтоном он может переговорить.
— Добрый день, — сказал Мейсон. — Мистер Коддингтон?
В трубке послышался хрипловатый голос, который явно принадлежал мужчине предпенсионного возраста:
— Да, чем могу служить?
Мейсон немного замялся, словно не зная с чего начать. Собственно, так оно и было. Ну, в самом деле, не говорить же ему, что у него в руках кейс с документами мистера Максвелла. Прежде нужно хотя бы представиться.
— Меня зовут Мейсон Кэпвелл, — сказал он не слишком уверенным голосом.
На этом его энтузиазм иссяк и он умолк, напряженно думая о том, как продолжить. Однако мистер Коддингтон, к его удивлению, обрадованно произнес:
— Ну наконец-то, мистер Кэпвелл. Мы уже начали беспокоиться.
Мейсон удивленно поднял брови, но постарался, чтобы его голос выглядел как можно более беззаботным:
— А разве вам что-то известно обо мне?
— Ну разумеется, — уверенно сказал его собеседник. Затем мистер Коддингтон немного помолчал и, пока
Мейсон не успел еще задать следующего вопроса, ответил:
— Ваш безвременно погибший коллега и товарищ звонил перед отлетом. Поскольку никого из ответственных лиц компании не оказалось на месте, он оставил сообщение на автоответчике.
— Да? — удивленно сказал Мейсон. — Что же он сообщил?
— Он представил вас как опытного искушенного адвоката, который будет заниматься делами нашего клиента мистера Максвелла. Правда, с тех пор прошло уже несколько недель и мы опасались, уж простите за такую откровенность, что вы погибли в этом злосчастном самолете.
— Нет, нет, — успокаивающе сказал Мейсон, — со мной все в порядке. Просто были кое-какие неотложные дела, а к тому же, сами понимаете, после такого происшествия...
Он многозначительно умолк. Мистер Коддингтон также выдержал паузу и сочувственно произнес:
— Да, разумеется, вам пришлось нелегко. Но теперь, надеюсь, все в порядке?
— Да, — ответил Мейсон. — Я готов встретиться с вами в любое удобное для вас время.
Спустя мгновение Мейсон услышал в трубке шелест, как будто его собеседник перелистывал свое расписание.
— Да, — после некоторой паузы ответил мистер Коддингтон, — думаю, что мы сможем встретиться и поговорить по интересующему нас делу сегодня в три. Что вы скажете?
— Я готов, — не задумываясь ответил Мейсон. — Надеюсь, в телефонном справочнике есть адрес вашей конторы?
Коддингтон вдруг замялся.
— Вы знаете, мистер Кэпвелл, я не уверен в том, что наш офис подходящее место для такой встречи.
— Почему? — удивленно спросил Мейсон.
— Дело нашего клиента настолько щекотливое, что мне хотелось бы поговорить с вами в более непринужденной обстановке. Честно говоря, у нас есть некоторые сложности и я хотел бы предложить вам несколько необычное занятие. Точнее, оно вполне нормальное, то есть не выходящее за рамки вашей специализации.
— Так в чем же дело? — заинтригованно спросил Мейсон.
Коддингтон поначалу промычал что-то неопределенное, а потом уже более твердым голосом сказал:
— Давайте встретимся в три часа пополудни в каком-нибудь ресторане.
— Ну что ж, — немного помолчав, ответил Кэпвелл. — У меня есть предложение. Я остановился в отеле «Билдмор», здесь очень хороший ресторан с прекрасной кухней. Приезжайте сюда, я буду вас ждать.
— Ну что ж, договорились, — обрадованно, как показалось Мейсону, произнес мистер Коддингтон. — Я буду в три в ресторане отеля «Билдмор».
Прежде, чем Мейсон повесил трубку, Коддингтон торопливо воскликнул:
— Погодите, мистер Кэпвелл. Я забыл спросить вас о самом главном.
— Да, — сказал Мейсон.
— Все документы, касающиеся дел мистера Лоуренса Максвелла, хранились в небольшом металлическом кейсе. Документы у вас?
— Разумеется, — подтвердил Мейсон. — Можете не беспокоиться. Там тексты нескольких договоров и завещание Максвелла.
— Ну слава богу, — выдохнул Коддингтон. — Я боялся, что исчезнет подлинник завещания. К сожалению у нас осталась только копия, которая фактически не является юридическим документом, поскольку это обыкновенная ксерокопия. Ну что ж, об остальном поговорим при встрече. Всего хорошего.
— Увидимся в три, — сказал Мейсон и положил трубку.
Разговор с Коддингтоном вызвал у Мейсона самые противоречивые чувства. Что означают все эти таинственные намеки? Почему адвокатскую контору интересует именно завещание Лоуренса Максвелла? Возможно, его будущий клиент тяжело заболел и лежит при смерти? А может здесь скрыты какие-то иные причины? В любом случае Мейсону необходимо было разобраться в этом прежде, чем он мог бы приступить к своей непосредственной работе.
Поэтому следующее, что сделал Мейсон, это был звонок в справочную службу с просьбой дать телефон мистера Лоуренса Максвелла, торговца недвижимостью. Оказалось, что в Нью-Йорке Максвеллов и, к тому же, Лоуренсов около трех десятков. В справочной не знали, кто из них торговец недвижимостью, а потому посоветовали навести предварительные, более подробные справки об интересовавшем его человеке в адресной службе.
После довольно продолжительного сидения на телефоне, Мейсону удалось выяснить, что интересовавший его Лоуренс Максвелл снимает квартиру в шикарном доме на Парк-Авеню.
Мейсон прекрасно знал этот район. Расположенный между Ист-ривер и Пятой авеню. Верхний Ист-Сайд был один из самых фешенебельных районов Соединенных Штатов. Многие богатейшие люди Америки с гордостью указывали адреса на Парк-авеню, Симптон-плейс и Пятой авеню как место своего основного проживания. Здесь находились фешенебельные жилые дома, множество дорогих магазинов и небольших уютных, но дорогих ресторанов. Аристократическое общество Пятой авеню и примыкавших к ней районов было завсегдатаем премьер в «Метрополитен Опера», активным участником дорогих выставок-распродаж ювелирных изделий, устраивало приемы и балы, на которых Мейсону приходилось бывать несколько раз, пользуясь славой и известностью своего отца.
По указанному в справке телефону долгое время никто не отвечал. Это немало удивило Мейсона, поскольку он был уверен в том, что за огромной квартирой на Парк-авеню требуется постоянный уход и присмотр. Возможно, экономка или слуга отправились по магазинам за покупками — так объяснил для себя Мейсон это молчание в трубке телефона. Решив перезвонить попозже, он поднял глаза и, взглянув на стену, с изумлением отметил, что часы показывают уже начало третьего.
— Да, мистер Максвелл, — пробормотал он, — я еще даже не успел заняться вашими делами, а уже угробил полдня. Что же будет дальше?
Мейсон привел себя в порядок, одел костюм и бабочку, и, убедившись перед зеркалом, что имеет вполне достойный вид для разговора с мистером Коддингтоном, вышел из номера.
Спустя несколько минут, он спустился на лифте на первый этаж отеля и, пока еще было время до встречи, вышел прогуляться по улице. Однако, выйдя из кондиционированного, наполненного свежим воздухом вестибюля гостиницы, Мейсон окунулся в такую ужасную жару, что, проведя на улице перед отелем не более четверти минуты, заторопился назад. Манхэттен днем всегда производил на него ужасающее впечатление. А сегодня, лишний раз убедившись в этом, он решил не рисковать собственным здоровьем и отправился в ресторан.
Усевшись за столиком в углу, он заказал «Кампари» и, неторопливо потягивая густой напиток с кубиками таявшего льда, дожидался появления мистера Коддингтона.
Демонстрируя похвальную пунктуальность, его визави появился в ресторане ровно в назначенный срок. Первоначальные догадки не обманули Мейсона.
Мистер Коддингтон оказался не слишком высоким, начинавшим полнеть мужчиной, с густой проседью в волосах. Слегка озабоченное выражение его обрюзгшего и не слишком привлекательного лица сразу не понравилось Мейсону. Он понял, что ничего хорошего от этого разговора ожидать не придется.
Коддингтон остановился рядом с Мейсоном и протянул ему для рукопожатия свою толстую потную ладонь.
— Здравствуйте, мистер Кэпвелл, очень рад вас видеть, — деловито сказал он.
Мейсон без особого энтузиазма пожал беловатую мокрую ладонь и, в знак приветствия, чуть привстал на стуле.
— Здравствуйте, мистер Коддингтон. На всякий случай я заказал обед, но распорядился, чтобы его принесли только тогда, когда я буду за столиком не один.
Его собеседник удовлетворенно кивнул.
— Благодарю вас, мистер Кэпвелл. Вы поступили очень разумно, я изрядно проголодался, а потому с удовольствием пообедаю.
— Ну что ж, прекрасно.
Мейсон поднял руку и сделал знак метрдотелю, который кивнул головой и в свою очередь что-то сказал проходившему мимо официанту. Спустя несколько минут на столе перед Мейсоном и мистером Коддингтоном уже стояли чашки с бульоном, а также целая батарея приправ и соусов в ожидании второго.
Кроме всего прочего, Коддингтон заказал себе двойной виски, что возбудило у Мейсона дополнительные подозрения. Когда официант принес стакан с темно-коричневой жидкостью, Коддингтон, нервно улыбаясь, заметил:
— Врачи когда-то сказали мне, что небольшие дозы спиртного, если принимать его перед обедом или ужином, улучшают пищеварение.
Мейсон тут же хотел заметить, что двойную порцию виски вряд ли можно назвать небольшой дозой спиртного, но решил промолчать, дав собеседнику возможность высказаться.
— Я хотел бы выпить за знакомство с вами, мистер Кэпвелл, — сказал его спутник. — Надеюсь, что оно окажется приятным.
— Я тоже искренне надеюсь на это, — ответил Мейсон, поднимая собственный бокал.
Он заметил, что рука Коддингтона немного дрожит. Окончательно запутавшись в происходящем, Мейсон решил, что самым благоразумным для него сейчас будет просто сидеть и ждать. Судя по виду Коддингтона, то, что он собирается сообщить Мейсону, имеет большое значение, и он наверняка не станет тянуть.
И действительно, отставив в сторону чашку с бульоном, мистер Коддингтон, опершись на локти, наклонился через стол и, заговорщицки оглянувшись, спросил:
— Документы с вами?
Мейсон пожал плечами.
— Нет. А что, мне следовало захватить их сюда с собой?
На лице Коддингтона выразилось явное неудовольствие.
— Ну разумеется, — слегка огорченным тоном сказал он. — Это очень важные документы, и мне не хотелось бы, чтобы они пропали.
Мейсон уже не скрывал своей подозрительности.
— А что, вы думаете, что они кого-то интересуют кроме нас с вами и мистера Максвелла? — прищурившись, спросил он.
Коддингтон тяжело вздохнул.
— Боюсь, что да.
— Что вы имеете в виду?
— У нашей адвокатской конторы возникли некоторые подозрения в связи с завещанием мистера Максвелла, — ответил Коддингтон. — Дело в том, что он изменил завещание совсем недавно, и мы испытываем по этому поводу не слишком приятные чувства.
Мейсон пожал плечами.
— А что в этом особенного?
— Сумма завещания слишком велика. А сами понимаете, в подобных случаях...
Он умолк, заставив Мейсона теряться в догадках.
— В адвокатской практике это обычное дело, — сказал Мейсон. — И я пока не вижу причин, по которым следовало бы так волноваться.
— Возможно, вы и правы, — осторожно заметил Коддингтон, — однако в нашей практике случались случаи, когда наши клиенты меняли завещание таким образом, что в это дело вмешивалась полиция.
— А какое отношение к этому может иметь полиция? Если все законно и на документах присутствуют подписи, подтверждающие, что завещание было сделано в здравом уме и доброй памяти, то никаких проблем возникать не должно.
— Так-то оно так, но все-таки нам хотелось бы, чтобы вы немедленно встретились с мистером Максвеллом и выяснили все подробности этого дела.
Мейсон кисло усмехнулся.
— Именно этим я и хотел заняться до встречи с вами, однако по телефону, который мне удалось раздобыть, никто не отвечает.
— Вы звонили в его квартиру на Парк-авеню? — озабоченно спросил Коддингтон.
Мейсон кивнул:
— Да.
Коддингтон нервно улыбнулся.
— Дело в том, что мистер Максвелл здесь не живет. Он пользуется этой квартирой только тогда, когда приезжает в Нью-Йорк по делам.
— А где же он живет? — удивленно спросил Мейсон.
— В Бриджпорте, штат Нью-Джерси, — ответил Коддингтон. — Это в пятидесяти милях к северу от Нью-Йорка. Надеюсь, что вас не затруднит отправиться туда.
Мейсон немного помолчал.
— Конечно, это несколько меняет дело, но не на столько, чтобы я мог отказаться от него, — наконец ответил он. — У вас нет его адреса в Бриджпорте?
Коддингтон покопался в чемоданчике, который принес с собой и, вытащив оттуда толстую записную книжку, пролистал несколько страниц и, обнаружив адрес Лоуренса Максвелла, сказал:
— Вашингтон-авеню, семнадцать. Вам записать?
Мейсон отрицательно покачал головой.
— Не нужно, я запомню. Вашингтон-авеню, семнадцать, — повторил он. — Я отправлюсь туда завтра же утром.
— Очень хорошо, — с явным облегчением вздохнул Коддингтон, — только не забудьте документы.
Остаток обеда собеседники провели в почти полном молчании. На все вопросы Мейсона, который пытался хоть как-то выяснить у Коддингтона о причинах его беспокойства, тот довольно неуклюже отшучивался и переводил разговор на другие темы, которые, впрочем, интересовали Мейсона так же мало, как цены на замороженный апельсиновый сок урожая будущего года. Расстались они как-то прохладно и, что больше всего не понравилось Мейсону, Коддингтон все время боязливо оглядывался, словно шпион, приходивший на встречу со своим резидентом.
Из этой встречи Мейсон выяснил только одно — в деле Лоуренса Максвелла что-то не чисто, но что — ему еще предстояло выяснить, в любом случае, завтра утром ему предстояло отправиться в небольшой городок Бриджпорт, штат Нью-Джерси, что в пятидесяти милях севернее Нью-Йорка.
А пока этого не произошло, Мейсон спокойно сидел в зале ресторана отеля «Билдмор» и, неспешно потягивая «Кампари», заглядывался на сидевших за соседними столиками девушек.

ГЛАВА 6

Лоуренс Максвелл скончался. Ужасающие слухи будоражат маленький город. Полиция Бриджпорта начинает расследование по факту смерти одного из самых богатых людей города. Помощник окружного прокурора Торренс Мессина испытывает подозрения в связи с происшествием на старинной вилле. Любопытная видеозапись. Сексуальное разнообразие скрашивало жизнь больного миллионера. Полиция обнаруживает в спальне покойного улики, свидетельствующие о приверженности Лоуренса Максвелла садомазохистскому сексу. Любовью можно заниматься и в наручниках. Труп обнаружила секретарша покойного богача Кэтлин Фримэн. Первый свидетель обвинения. В смерти Лоуренса Максвелла подозревается его возлюбленная Вирджиния Кристенсен.

Хотя наступившее утро можно было с полной уверенностью назвать приветливым и теплым, кое-кого в Бриджпорте это отнюдь не радовало. Возле виллы миллионера Лоуренса Максвелла было суетно и многолюдно.
Стояло несколько полицейских машин, автомобили скорой помощи, собрались вокруг любопытствующие разного рода и обязательные, всенепременные журналисты. Они суетились вокруг виллы, пытаясь всеми доступными способами проникнуть за оцепление, однако встреченные строгими взглядами стоявших в оцеплении полицейских, миролюбиво вскидывали руки и, пятясь спиной, словно раки, наталкивались друг на друга.
Поскольку ничего существенного их фотокамеры и микрофоны запечатлеть не могли, разнообразные представители журналистской братии снимали все подряд, действуя по принципу «лучше что-нибудь, чем ничего».
Корреспонденты снимали сновавших туда-сюда экспертов-криминалистов. Большой популярностью пользовалась также сцена «бригада скорой помощи бессильна помочь престарелому миллионеру». Снимок действительно получился выразительным — несколько человек в белых халатах, растерянно пожимая плечами, выходили из дома. Среди собравшихся вокруг дома зевак упорно циркулировал слух о том, что миллионера Лоуренса Максвелла убили.
Правда, способы зверского преступления были совершенно противоположными в разных концах толпы. Одни полагали, что он был задушен в собственной спальне жестокими грабителями, которые покушались на многочисленные художественные и ювелирные ценности, хранившиеся на вилле. Другие были уверены в том, что Лоуренс Максвелл покончил с собой, вскрыв вены в своей шикарной, покрытой плитками зеленоватого мрамора ванной комнате. Воспаленное воображение некоторых обывателей рисовало также длинную веревку, подвешенную к крюку люстры в просторном холле, а в затянутой на шее петле висел, высунув язык и затянув глаза, еще живой вчера миллионер.
Очевидно, многие были бы разочарованы, узнав, что ничего особенного с Лоуренсом Максвеллом не случилось. Он просто умер, остановилось сердце.
Однако многие обстоятельства этого дела требовали присутствия полиции. Следственная бригада уже несколько минут работала на месте происшествия, куда ее вызвали ранним утром.
Спустя некоторое время возле охваченного суетой дома остановился новый, черный форд помощника прокурора округа Терри Мессины. По своей внешности Мессина был бы вполне пригоден на роль главаря местного отделения итальянской мафии. Он был немного полноват, что наверное, свойственно всем чиновникам, проработавшим на прокурорской должности в течение восьми лет. Густые черные волосы, спадавшие на лоб, Мессина то и дело откидывал рукой назад.
Итальянец по происхождению, Мессина как бы всю жизнь старался подчеркнуть, что не все американские итальянцы — мафиози. Он отличался особым рвением в учебе, когда в свое время посещал занятия в Гарвардском университете. На своем примере Мессина как бы стремился показать, что американская система, которую он считал самой лучшей и демократичной в мире, способна рождать не только итальянских гангстеров, но и итальянских блюстителей законности. За глаза Терри Мессину иногда называли крестным отцом, однако отнюдь не в дурном смысле. Правда, когда сам Мессина однажды услышал об этом прозвище, данным ему сотрудниками окружной прокуратуры, он сильно разозлился, а потому при нем старались помалкивать. Не всякому хотелось получить взбучку за слишком распущенный язык. По возрасту Мессина был ровесником Мейсона Кэпвелла. Они даже учились в одном учебном заведении, однако Терри поступил туда немного позже Мейсона, а потому, они могли быть знакомы лишь чисто визуально.
Впрочем, в этот день им предстояло познакомиться воочию. Но это случится только спустя несколько часов, а сейчас Терри Мессина неторопливо вышел из машины и, аккуратно поправив элегантный черный костюм, осмотрелся по сторонам.
Убедившись в том, что полицейские, поставленные в оцепление, работают профессионально, не пропуская никого из любопытствующих журналистов в дом, он удовлетворенно кивнул и, справившись о чем-то у ближайшего полисмена, направился к двери дома неторопливой походкой. Он уже давно привык к ранним вызывай на происшествия, которые, тем не менее, по-прежнему раздражали его. Мессина прекрасно отдавал себе отчет в том, что основная часть происшествий и преступлений случается по ночам, но встречать новый день с таких неприятных известий особого удовольствия не доставляло.
Мессина был уже в двух шагах от крыльца, когда на пути в дом его перехватил один из сотрудников управления полиции Бриджпорта — немолодой, в очках с тонкой серебристой оправой, немного взлохмаченный мужчина в безупречно выглаженном костюме и белой рубашке с галстуком. Это был Уоррен Стивене, опытный криминалист, который в силу специфики своей работы, всегда оказывался на месте происшествия раньше, чем помощник окружного прокурора.
— Ну что, Терри, — сказал Уоррен, взяв Мессину под руку. — Поганое сегодня выдалось утро, не правда ли?
Его слова так не гармонировали с солнечным светом, заливавшим окрестности, и ярко-синим небом, что Терри не нашелся, что ответить. Он лишь промычал что-то неопределенное и пожал плечами. Уоррен махнул рукой в сторону виллы Лоуренса Максвелла.
— Терри, ты уже наверное понял, зачем мы все здесь собрались. Да, это именно Максвелл, Лоуренс Максвелл, — сказал сотрудник полиции своему знакомому сотруднику прокуратуры.
Мессина тяжело вздохнул и привычным движением снова откинул непослушные черные волосы со лба.
— Ты постригся? — беззаботно улыбаясь, сказал Стивене. — Или ты хочешь быть похожим на Аль Пачино?
Мессина нахмурился.
— А я и так на него похож, — без особого энтузиазма ответил он. — Ладно, что тут случилось?
Стивене в ответ развел руками.
— Пока ничего определенного сказать не могу. Судя по первым признакам, у него остановилось сердце, однако точно можно будет сказать только после заключения судебного медицинского эксперта. Никаких повреждений на теле нет, если не считать пары-другой следов от поцелуев на шее и царапин на груди.
— Это было вчера? — тут же оживился Мессина.
— Что? — не понял Стивене.
— Он занимался любовью вчера? — уточнил помощник окружного прокурора.
Стивене снова пожал плечами.
— Вполне возможно. Но я пока с этим не разбирался.
— Ну ладно, — хмуро пробурчал Мессина и махнул рукой. — Поднимусь в дом, надо в конце концов собственными глазами посмотреть на место происшествия.
Мужчины разошлись в разные стороны. Мессина, сунув руки в карманы брюк, направился к парадному входу виллы. А эксперт полиции, увидев как двое человек в белых халатах выкатывают из дома носилки, поторопился за ними.
Санитары, очевидно, привыкли вкатывать в автомобиль скорой помощи, потому что большой пищи для работы стервятникам-корреспондентам не досталось. Санитары, не удосужившись обратить внимание на вспышки фотокамер и жужжание телевизионной аппаратуры, сделали свое дело в течение нескольких секунд. Хлопнула дверь, и спустя несколько мгновений машина неторопливо — а куда уже было спешить — выехала на середину улицы и покатила к городу, даже не включив сирену.
В данном случае сирена не требовалась — тело миллионера Лоуренса Максвелла везли на вскрытие.
Теперь уже секретов в доме Максвелла ни для кого не было. Виллу заполнили люди в полицейской форме, а также сотрудники окружной прокуратуры в штатском.
Помощник окружного прокурора Терри Мессина неторопливо поднялся по широкой мраморной лестнице, с любопытством разглядывая обстановку. Внимание его привлекли античная статуя на невысоком бронзовом постаменте и несколько картин, от одного взгляда на которые у Терри перехватило дыхание.
— Да, — вполголоса пробормотал он, — этот парень умел жить широко. Интересно, откуда у него было столько денег?
Внимательно изучив старинный гобелен, висевший в коридоре на втором этаже, Мессина двинулся дальше, раскланиваясь со своими знакомыми налево и направо, как на светском приеме.
— Привет, Боб.
— Привет, Терри. Как дела?
— Нормально.
Хотя Мессина не знал расположения комнат в доме Максвелла, о том, где находится спальня, не трудно было догадаться, глядя на все умножавшееся число суетившихся полицейских и людей в штатском. Однако Терри решил на всякий случай спросить молодого сержанта полиции, который также, как и он сам, остановился перед старинным гобеленом.
— Где это произошло? — спросил Терри, едва заметно повернув голову в сторону сержанта.
— Это прямо по коридору, в спальне, — торопливо ответил тот, стараясь скрыть краску смущения, заливавшую его лицо.
Очевидно, по его представлениям, полицейский не имел право интересоваться произведениями искусства. А то, что его застал за подобным занятием помощник окружного прокурора, наверное, показалось молодому полисмену верхом позора.
— Я вас проведу туда, сэр, - внезапно засуетился он.
Однако Мессина остановил его, взяв за локоть.
— Не нужно, я сам. Можете рассматривать дальше.
Оставив смущенно опустившего голову молодого полицейского на его месте, Мессина прошел длинным коридором, то и дело поворачивая голову по сторонам. Он уже не задерживался ни возле картин, ни около ваз, расставленных на темных дубовых подставках, лишь автоматически отмечая про себя: Китай, двенадцатый век; похоже, Рембрандт; похоже, древняя Греция...
Наконец, он остановился у распахнутых дверей спальни, где уже суетились прибывшие уже с четверть часа назад сотрудники отдела по расследованию убийств полицейского управления Бриджпорта.
Полицейские осматривали все, что только могли осмотреть. Они вытряхивали шкафы, перебирали бумаги на спальной тумбочке, заглядывали в выдвижные шкафчики. Один из полицейских внимательно изучал сваленную грудой на столе почту. Многие из конвертов были не распечатаны. Очевидно, в последние дни Лоуренс Максвелл совершенно позабыл о своих делах и даже не считал нужным вскрывать письма, направленные на его имя.
В комнате работал телевизор. Крутилась в видеомагнитофоне все та же кассета все с той же записью.
Та же пышногрудая блондинка, но уже в другой позе сидела поверх покойного миллионера. Она точно так же вздыхала, стонала, прикусывала губы и сексапильно раскачивала свою грудь прямо перед лицом Лоуренса Максвелла. Его лицо покрывала испарина, волосы были растрепаны, глаза прищурены. Он точно также тяжело вздыхал, изгибался. На каждое его движение девушка отвечала сладострастными извиваниями своего прекрасного тела.
Один из сотрудников прокуратуры, подойдя к стоявшему рядом с экраном своему сослуживцу Эдварду Гарфилду, несколько мгновений смотрел на экран, а затем с двусмысленной ухмылкой заметил:
— А ничего у нее задница, я бы от такой не отказался.
Увидев вошедшего в спальню помощника окружного прокурора, тот же самый сотрудник прокуратуры сделал серьезное лицо и, махнув рукой Мессине, заметил:
— Неплохое качество записи, не правда ли? Привет, Терри, — после небольшой паузы, добавил он.
Прокурор широко расставил ноги и сунул руки в карманы брюк. На лице его было написано выражение некоторого отвращения.
— Ничего записи, — еще раз проговорил сотрудник прокуратуры.
На сей раз, не скрывая своей брезгливости, помощник окружного прокурора отвернулся. Увиденное на самом деле не доставляло ему ни малейшего удовольствия. Первое, что он сейчас уяснил для себя — дело окажется наверняка не таким простым, как хотелось бы того ему, но оставалось с этим мириться.
Терри Мессина прошелся по комнате, остановившись возле сотрудника технической экспертизы полицейского управления Бриджпорта — средних лет мужчины в немного измятом пиджаке, который рассматривал лежавшие на тумбочке у стены странные приспособления — блестящую никелированную цепочку с двумя прищепками.
Криминалист руками в белых перчатках аккуратно приподнял эту штуковину, поднес к своему лицу и рассматривал с большим вниманием, как бы не понимая, что может означать эта вещь и каким образом она оказалась в спальне всем известного миллионера Максвелла. Остановившийся за спиной помощники окружного прокурора Эдвард Гарфилд снова тронул Мессину за рукав.
— Видишь, Терри, как бывает? Лежал человек, смотрел себе эти фильмы и умер. Инфаркт, сердце остановилось. Как тебе нравится такая смерть? Не каждому на старости лет выпадает такое удовольствие — умереть в собственной постели, наблюдая за тем, как по тебе ездит такая куколка.
Помощник окружного прокурора без особого энтузиазма пожал плечами.
— Не знаю пока, что и ответить тебе, приятель, — уклончиво сказал он. — Возможно, все не так просто, как нам кажется.
На лице криминалиста, разглядывавшего странное приспособление, вдруг появилась лукавая улыбка.
Увидев эту улыбку, Терри Мессина не удержался от вопроса.
— А что это такое? — спросил он. Криминалист повертел приспособление в руках.
— Это? Это — замечательная штука, прокурор, — сказал он таким тоном, как будто застал самого Терри за непристойным занятием. — Это — зажимы для сосков. Знаете, как они применяются?
— А вам-то откуда известно? — таким же язвительным тоном спросил Мессина. — Вы что, специалист в области нетрадиционного секса?
Улыбка не сходила с губ криминалиста.
— Ну, я-то знаю многое... — хитро ответил он. — Я же из Лос-Анджелеса... Я в свое время насмотрелся и не на такие штучки.
— Ах, из Лос-Анджелеса?.. — понимающе протянул Мессина. — Похоже, местом вашей последней работы был секс-шоп.
Обменявшись дружелюбными колкостями в адрес друг друга, помощник окружного прокурора и криминалист громко рассмеялись.
После этого сотрудник полиции раздвинул зажимы и попытался прицепить их к своему пиджаку.
— Ну что, нравится? Из этого могли бы получиться неплохие украшения...
— Главным образом для женщины, — добавил Терри.
— Что ж, женщины отнюдь не самые угнетенные существа в нашем обществе, — своеобразно выразил свое отношение к женской эмансипации криминалист. — Думаю, что изобретателем подобной штуки была женщина. Им же нравится видеть мужчин страдающими и молящими о пощаде. Кстати говоря, у меня складывается такое впечатление, будто наш подопечный, мистер Максвелл, на старости лет проявил явную склонность к садомазохистскому сексу.
Помощник окружного прокурора недоверчиво посмотрел на криминалиста.
— Почему ты так думаешь?
— А ты посмотри повнимательнее. В этой комнате многое говорит о том, что в конце жизни мистеру Максвеллу пришлось пострадать.
Сняв цепочку с зажимами с лацкана пиджака, он, как бы взвешивая найденное приспособление, подбросил его вверх на руке несколько раз. Но, заметив недовольный взгляд помощника окружного прокурора, двумя пальцами осторожно опустил цепочку в пластиковый пакет и заклеил его липкой лентой.
Следуя совету криминалиста, Терри Мессина прошелся по комнате. Внимание его привлекла большая просторная кровать из мореного дуба.
Остановившись возле внушительной спинки, Мессина нагнулся и внимательно осмотрел хорошо заметные повреждения.
Знаком подозвав к себе оператора полицейского управления, который с видеокамерой в руках фиксировал все обнаруженное в комнате, Мессина сказал:
— Снимите для меня вот это.
— Что?
Мессина показал пальцем на глубокие, как бы выгрызенные, вмятины на полированной спинке кровати.
— Для того, чтобы произвести такие повреждения, очевидно, требовались крепкие зубы... Похоже, что эту спинку кто-то жевал... — изумился Эдвард Гарфилд, останавливаясь рядом с помощником прокурора. — Я уже не в первый день работаю в прокуратуре, но прежде мне не приходилось видеть такого странного проявления любви к дубовой мебели.
Терри махнул рукой.
— Да нет. Скорее всего этот Максвелл действительно был поклонником нетрадиционного секса.
— Что ты имеешь в виду? — удивился Гарфилд.
— Видимо, он очень любил трахаться в наручниках, — ответил Мессина. — Только от них могли остаться такие следы. Очевидно, он просовывал руки вот сюда, в дырки, а потом его партнерша застегивала наручники на его запястьях...
На лице Гарфилда появилась гримаса непритворного изумления.
— Так что, это она надевала на него наручники?..
Мессина неопределенно пожал плечами.
— Ну, это кому как нравится... — уклончиво ответил он. — Знаешь, у людей бывают разные предпочтения.
Помощник окружного прокурора прошелся по комнате, внимательно изучая расположение мебели и разнообразные мелкие детали.
— Так кто нашел труп? Кто его обнаружил? — спросил он уже более серьезным тоном.
Гарфилд немного помедлил с ответом. Очевидно, его все-таки что-то смущало. Однако, он пытался делать вид, что происшествие не относится к разряду серьезных.
— В полицию позвонила его секретарь, — наконец, сказал Гарфилд. — Это она зашла сюда сегодня утром и обнаружила хозяина мертвым. Терри, ты, наверное, хочешь поговорить с ней?
Мессина кивнул.
— Ну, разумеется... Чем быстрее — тем лучше.
— По-моему, в этом деле нет ничего странного, — торопливо произнес Гарфилд. — Судя по тому, что нам удалось узнать, Максвелл был довольно серьезно болен и у него просто остановилось сердце. Я не вижу в этом ничего удивительного. Особенно, если учесть, какие фильмы он просматривал на ночь. Наверное, миллионер просто излишне возбудился и не смог успокоиться. Вот сердце и не выдержало. Все это дело должно очень быстро закрыться. Во всяком случае, никаких особенных обстоятельств, принуждающих нас к тому, чтобы заваривать кашу, нет. Скорее всего, тебе будет достаточно разговора с этой дамочкой. Я распорядился, чтобы ее отвели вниз.
Это сообщение вызвало удивление у помощника окружного прокурора.
— А что, разве секретарша Максвелла сейчас находится в доме? — недоверчиво спросил он.
Гарфилд нервно усмехнулся.
— Да она никуда отсюда и не уходила... Когда мы приехали сюда, она стояла внизу с таким видом, как будто умер кто-то из ее близких.
— Она молода?..
— Да не слишком, лет, наверное, тридцать шесть... Похоже, она была сильно привязана к своему хозяину, потому что мне еще не приходилось встречать секретаршу, которая так горячо горевала по поводу смерти своего босса. Скорее, можно встретить проявление совершенно обратных чувств. Похоже, что этот Максвелл при жизни был для нее чем-то большим, чем просто хозяин. Честно говоря, поначалу, я подумал, что она работает экономкой в этом доме, но сама она представилась как секретарша. Пока мы только осваивались в доме, она неотступно следовала за нами, — Эдвард криво улыбнулся. — Наверное, боялась, что мы украдем столовое серебро...
Мессина мрачно взглянул на подчиненного.
— И правильно боялась...
Гарфилд снова нервно рассмеялся.
— Терри, мы же — сотрудники прокуратуры, а не шайка бандитов.
Мессина покачал головой.
— Эдвард, мне не нравится, что ты сегодня излишне нервничаешь. Каким бы сложным не оказалось это дело — не стоит так переживать. В конце концов, Максвелл не был твоим родственником. Или я ошибаюсь?..
— Нет, ну что ты... — принужденно рассмеялся Гарфилд. — Я предпочел бы иметь своим дядюшкой Ли Харви Освальда. По крайней мере, тот не трахался в наручниках и не умирал в постели при просмотре порнографических фильмов с собственным участием.
На сей раз тон голоса Гарфилда был ровным и спокойным, из чего Мессина сделал вывод, что сотрудник его департамента разделяет убеждения своего шефа. Мессине иногда доводилось сожалеть о том, что перед законом равны все граждане Соединенных Штатов — независимо от пола, вероисповедания, имущественного и социального положения.
Однако, закон есть закон, и Мессина исполнял свой служебный долг с неизменным рвением, касалось то нечестных деловых партнеров или квартирного ограбления. Для него пострадавший всегда был пострадавшим вне зависимости от того, проводил ли он свои дни в сытой праздности, либо работал в поте лица.
Сегодняшний случай был из категории тех, которыми Мессине приходилось заниматься не слишком часто.
Смерть миллионера на собственной вилле при довольно загадочных обстоятельствах нельзя было назвать рядовым событием.
Здесь от помощника окружного прокурора требовались повышенное внимание и особая осторожность, потому что в ходе расследования могли всплыть необычные обстоятельства, которые не стоило выносить на суд широкой публики.
Мессина автоматически отметил про себя, что журналистов надо будет держать подальше от этого дела. По крайней мере до тех пор, пока не будут расследованы все обстоятельства, и в руках прокуратуры не будет надежных фактов и доказательств.
Пока он пребывал в размышлениях, его подчиненный, Эдвард Гарфилд внимательно ждал. Очевидно, решив, что из состояния глубокой задумчивости помощника окружного прокурора уже пора выводить, Гарфилд осторожно наклонился и спросил:
— Так что, Терри, ты будешь говорить с ней? Мессина встрепенулся, как будто мысленно возвращался откуда-то издалека на место происшествия.
— Что-что?.. — переспросил он.
— Она уже здесь, — добавил Гарфилд. — Если хочешь, можешь поподробнее расспросить ее.
Мессина торопливо кивнул.
— Конечно, конечно...
Увидев жест подчиненного, он обернулся и не без удивления посмотрел на только что открывшиеся двери, которые вели в личный кабинет Лоуренса Максвелла.
Мессина еще не успел ознакомиться с расположением комнат в доме, и поэтому не знал, что личный кабинет миллионера вместе с шикарной библиотекой находится по соседству со спальней.
В ожидании помощника окружного прокурора, едва заметно прислонившись к дверному косяку, стояла еще не старая, но уже и не молодая женщина.
Окинув ее быстрым, проницательным взглядом, Мессина подумал, что насчет ее возраста Гарфилд не ошибся. Ей действительно было около тридцати шести — тридцати семи лет.
Главным образом об этом говорили ее глаза — немного усталые и больные. А вот лицо ее, наверное, как у каждой секретарши богатого человека, было достаточно привлекательным. Очевидно, она прилагала немало усилий для того, чтобы скрыть морщины и складки на лице.
— Можешь познакомиться, Терри, — сказал Гарфилд. — Ее зовут Кэтлин Фримэн. Она уже давно работает секретаршей у Максвелла.
Неотрывным взглядом изучая внешность миссис Фримэн, Мессина автоматически уточнил:
— Работала.
— Ну, да. Работала... — поправился Гарфилд. Поскольку разговор шел о ней, женщина направилась к помощнику окружного прокурора.
Мгновенно разобравшись в ситуации, она едва заметно, с чувством собственного достоинства кивнула и представилась.
— Кэтлин Фримэн.
— Терри Мессина — помощник окружного прокурора. Я буду вести дело о смерти вашего босса.
Она посмотрела на экран телевизионного приемника, где по-прежнему стонала и закатывала глаза грудастая блондинка, а Максвелл все сильнее стонал, извивался и выгибал спину.
Секретарша с ненавистью смотрела на экран, а затем неожиданно сказала:
— Ее зовут Вирджиния Кристенсен. Таково ее настоящее имя... Я знаю эту женщину.
Словно не желая смотреть на экран, она демонстративно отвернулась, затем посмотрела прямо в лицо Терри Мессине и уже изменившимся голосом строго и официально сообщила:
— Это она, Вирджиния Кристенсен, убила его.
Помощник окружного прокурора еще ничего не успел спросить, как миссис Фримэн развернулась и направилась к выходу из спальни.
По ее сгорбившейся, шаркающей походке Мессине нетрудно было определить, что ей очень тяжело находиться здесь. Этой, еще нестарой, но уже терявшей привлекательность женщине было очень тяжело слушать стоны своего хозяина и видеть светящийся экран телевизора. Похоже, она действительно испытывала по отношению к своему хозяину чувства гораздо большие, чем обыкновенная привычка.
Терри Мессина с сожалением и сочувствием посмотрел на удаляющуюся секретаршу. Когда она покинула комнату, он повернулся к Гарфилду.
— Ты слышал, что она сказала? Мы должны тщательно проверить ее слова и собрать все возможные улики. Эдвард, ты должен немедленно выяснить все, что касается этой Вирджинии Кристенсен, и представить мне информацию сегодня к полудню. Воспользуйся полицейскими архивами, а если там ничего не удастся найти — обратись в ФБР.
— Думаю, что нам не понадобится этого делать, — ответил его помощник. — Вирджиния Кристенсен — довольно известная в городе личность. Когда-то ей принадлежала небольшая галерея в Нью-Йорке, но несколько месяцев назад, она переехала в Бриджпорт и перевезла всю свою коллекцию, надо сказать — не слишком богатую. Я постараюсь выяснить подробности у коллег из Нью-Йорка.
Мессина кивнул.
— Что ж, хорошо. Продолжайте. Я еще осмотрю дом и переговорю с начальством о возбуждении уголовного дела. Обратите особое внимание на лекарство, которое принимал покойный, и переговорите с его лечащим врачом. Когда будут известны результаты экспертизы?
Гарфилд пожал плечами.
— Об этом тебе лучше справиться у Стивенса. Он отправился на вскрытие.

ГЛАВА 8

Мейсон Кэпвелл знакомится с помощником окружного прокурора Бриджпорта Терренсом Мессиной. Властям становится известно содержание завещания покойного Лоуренса Максвелла. Мейсон намерен заняться адвокатской практикой. Изучив подробности дела, новоиспеченный адвокат принимает решение взять в подзащитные Вирджинию Кристенсен. Похороны Лоуренса Максвелла привлекли большое внимание. Мейсон знакомится со своей первой клиенткой. Вирджиния Кристенсен ожидает обвинения в убийстве миллионера. Мейсон не сомневается в том, что его подзащитную ожидают крупные неприятности. Мисс Кристенсен заявляет о своей невиновности.

В дверь кабинета помощника окружного прокурора Терри Мессины постучали.
Хозяин кабинета, сидевший за столом в дальнем углу комнаты и склонившийся над какими-то бумагами, неохотно поднял голову.
— Кто там? Входите! — крикнул он, отрываясь от изучения бумаг.
Увидев перед собой элегантного мужчину в темном двубортном костюме со сверкающим металлическим блеском полированным кейсом в руке, Мессина поднялся из-за стола.
— Чем могу служить?
— Здравствуйте, мистер Мессина, — поздоровался с ним посетитель. — Меня зовут Мейсон Кэпвелл. Я — адвокат Лоуренса Максвелла.
— Покойного Лоуренса Максвелла... — уточнил Мессина, демонстрируя свою склонность к точности формулировок.
Мейсон утвердительно кивнул.
— Да, именно так. К сожалению, мой клиент скончался. Но я обязан довести до конца дела, связанные с его завещанием и наследством.
Мессина широко улыбнулся.
— Прекрасно. Именно вас мы и ожидаем. К сожалению, наши сотрудники проявили известную нерасторопность, не поставив вас в известность о смерти клиента.
Мейсон остановился рядом со стулом.
— Вы не возражаете, если я присяду? — спросил он. — Разумеется-разумеется, — гостеприимно сказал Мессина, — присаживайтесь. Нам нужно о многом поговорить.
Мейсон спокойно уселся на стул и, положив на колени кейс, объяснил:
— Дело в том, что адвокатом мистера Максвелла был мой покойный друг. Перед самой смертью в трагическом авиаинциденте он попросил меня довести до конца дела своего клиента. И я нахожусь здесь, собственно, только благодаря его воле. Среди документов, доставшихся мне, есть и завещание мистера Максвелла. Думаю, что вам будет весьма полезно ознакомиться с ним.
— Ну, разумеется, — тут же ответил Мессина. — Могу сказать, что меня это сейчас интересует не меньше, чем причины смерти Лоуренса Максвелла.
Мейсон щелкнул замками и открыл верхнюю крышку чемодана.
— Что ж... В таком случае — прочтите.
Он протянул помощнику окружного прокурора бланк завещания, на котором стояла подпись Лоуренса Максвелла.
Мессина бегло просмотрел текст завещания и, не скрывая своего изумления, присвистнул.
— Ого! Восемь миллионов — Вирджинии Кристенсен?..
Спустя мгновение он вернул бланк с текстом завещания Мейсону и, задумчиво прохаживаясь по кабинету, произнес:
— А чему я, собственно говоря, удивляюсь?.. Именно этого мне и следовало ожидать.
— Что вы имеете в виду? — непонимающе спросил Мейсон.
— Думаю, что вам, мистер...
Он умолк, позабыв фамилию Мейсона.
— Кэпвелл...
— Да-да. Извините, мистер Кэпвелл. Думаю, что вам необходимо ознакомиться с обстоятельствами смерти вашего клиента. Я так понимаю, что вы, очевидно, из Нью-Йорка?
— Да, — кивнул Мейсон. — Последней точкой моего пребывания был Нью-Йорк.
Такой ответ вполне удовлетворил помощника окружного прокурора.
— Вы давно прибыли в наш город?
Мейсон посмотрел на часы, висевшие на стене.
— Полтора часа назад, — ответил он. — И пока что я не имел возможности узнать об обстоятельствах смерти моего клиента.
— Ну, что ж. Если коротко, — сказал помощник окружного прокурора, — то выглядит все примерно так: приблизительно в семь тридцать утра сотрудники полиции получили звонок от миссис Кэтлин Фримэн — лично секретаря Лоуренса Максвелла. Она сообщила о том, что утром пришла в спальню своего босса и обнаружила его в постели мертвым. По ее предварительному заключению у него остановилось сердце. Наши сотрудники были на месте происшествия через десять минут после звонка. Мистер Лоуренс Максвелл лежал в своей постели совершенно обнаженным и, по первым впечатлениям, умер от остановки сердца. Мы немедленно связались с его лечащим врачом, и оказалось, что у Максвелла действительно было больное сердце. Однако, об этом мало кто знал. Поскольку текст его завещания хранился у вас, мы до сих пор не знали, кому достанутся миллионы из его наследия. Теперь выяснилось, что они будут принадлежать его любовнице, Вирджинии Кристенсен. У нас есть некоторые сведения, говорящие о том, что вчера вечером Вирджиния Кристенсен была в доме Лоуренса Максвелла. Вполне возможно, что она провела у него ночь. Правда, точных подтверждений этого у нас пока нет. В любом случае нам придется обратить на нее пристальное внимание. Кстати, мистер Кэпвелл, каков стаж вашей адвокатской деятельности? — неожиданно спросил Мессина.
Мейсон на мгновение задумался.
— В общем, мне не приходилось прежде заниматься адвокатурой, — не слишком уверенно сказал он. — Прежде я работал в службе окружного прокурора.
Брови Терри Мессины удивленно поползли вверх.
— Вот как? Интересно, и чем же вы там занимались?
Мейсон едва заметно усмехнулся.
— Похоже, что тем же самым, чем и вы, мистер Мессина, — ответил он. — Я представлял в суде сторону обвинения. Так что мне достаточно хорошо известна специфика этой деятельности.
Мессина удивленно покачал головой.
— Да, это весьма любопытно. И очень неожиданно... Я не ожидал встретить в вашем лице коллегу.
— В этом деле мы, вполне вероятно, окажемся по разные стороны баррикад, — уклончиво ответил Мейсон. — Не знаю, понравится ли вам это или нет, однако, скорее всего я буду вынужден, во всяком случае — на первых порах, защищать интересы Вирджинии Кристенсен — как наследницы моего клиента. Если, конечно, у нее нет своего адвоката.
Мессина остановился в дальнем углу комнаты и с мгновенно появившемся подозрением в глазах взглянул на Мейсона.
— Насколько мне известно — нет, мистер Кэпвелл, — сразу же перейдя на официальный сухой тон, заявил он.
Мейсон поднялся со своего места и, не скрывая сожаления, сказал:
— Очевидно, в этот раз мне придется примерить непривычную для себя мантию адвоката. Думаю, что вам, мистер Мессина, придется нелегко, потому что у меня достаточно опыта в вашей области.
За ночь погода неожиданно изменилась. Утро следующего дня было пасмурным и прохладным.
На одном из самых престижных кладбищ города, неподалеку от стены небольшой церквушки над раскрытой могилой стояла небольшая группа людей в черных траурных одеждах. Все пришедшие на похороны Лоуренса Максвелла выглядели элегантными и очень богатыми.
У ограды кладбища стояли длинной чередой шикарные лимузины. Водители машин, в ожидании окончания траурной церемонии и появления хозяев, собрались небольшой группой, обсуждая происшедшие в последние дни события. Хозяев этих автомобилей заставила собраться на кладбище смерть известного в городе миллионера Максвелла.
В руках собравшихся у могилы умершего были приличествующие случаю букеты желтых хризантем. Мужчины сжимали в руках черные фетровые шляпы, на лицах женщин были опущенные черные вуали.
Немолодой седеющий священник читал отходную молитву. Вокруг тесной группой столпились журналисты разнообразных печатных изданий, телевидения и радио Негромко жужжали телевизионные камеры, фиксируя происходящее для выпусков вечерних новостей.
Все шло своим чередом. Процедура похорон на городском кладбище была отработана до мелочей. Беззвучно закрутились никелированные валики машинки для плавного опускания гроба в могилу. Посыпалась сверху земля. Священник окропил могилу святой водой.
Когда в яму полетели первые комья земли, к ограде кладбища подъехала довольно приличная, но все же менее дорогая, чем все остальные, машина. Мейсон Кэпвелл взял ее на прокат в местном бюро по найму автомобилей.
Мейсон вышел из машины, запахивая полы новенького серого плаща, который был куплен им по дороге на кладбище. Эту ночь он провел в доме Элизабет Тимберлейн, которая, не скрывая своей надежды возобновить прежние отношения с Мейсоном, пригласила его пожить пока в своем доме. Он не нашел в себе сил отказаться.
Мейсон огляделся, словно разыскивая в группе провожающих покойного в последний путь кого-то из знакомых. Однако так и не обнаружив человека, который его интересовал, Мейсон приблизился к стоявшему с краю репортеру и шепотом спросил у него:
— Извините, не подскажете ли вы, где я могу найти Вирджинию Кристенсен?
Репортер криво усмехнулся и показал на женщину в черном, которая стояла, склонив голову, над самым краем могилы. Из-под черной косынки, которой была покрыта ее голова, выбивались белокурые волосы.
Мисс Кристенсен медленно нагнулась и бросила в могилу горсть земли. Священник в белых траурных одеждах, отставив в сторону сосуд со святой водой, произнес последние слова одной молитвы:
— Во имя отца, сына и святого духа. Аминь. Благослови могилу эту и пришли сюда ангела своего, чтобы был здесь. Забудь о грехах брата нашего, чье тело предаем мы земле. Прости ему его прегрешения и препроводи его на небеса за упокой его души. Да успокоится он в мире с Христом.
При последних словах священника Вирджиния Кристенсен неторопливо повернулась и, низко наклонив голову, отделилась от группы людей в черных официальных одеяниях. Она направилась к выходу с кладбища.
Мейсон, который терпеливо дожидался, пока она освободится, немного упустил момент и теперь, чтобы нагнать ее, должен был бежать за ней. Ему удалось нагнать Вирджинию в тот момент, когда она уже покидала кладбище.
— Мисс Кристенсен! — бросил он на ходу. — Извините, я немного опоздал.
Женщина в траурной косынке обернулась и внимательно посмотрела на Мейсона. Встретившись взглядом с переполненными грустью глазами Вирджинии Кристенсен, Мейсон немного смутился и опустил голову. Однажды он уже встречался с подобным взглядом и тогда не смог совладать с собой. У мисс Кристенсен был такой же взгляд, и такое же выражение лица, как у Джины — немного самоуверенный, даже нагловатый, хотя она и пыталась прикрыть его маской грусти и печали.
— А вы Мейсон Кэпвелл, не правда ли? — проницательно спросила она.
Мейсон попытался улыбнуться.
— А как вы догадались?
Без особой радости она показала на группу людей в черном, столпившихся возле могилы.
— Ну а кто еще здесь будет разговаривать со мной? — с грустью ответила она. — Ведь друзья Лоуренса считают, что мне вообще здесь не место. По их мнению мне не стоило приходить на кладбище. И вообще, многие здесь желали бы, чтобы мне было запрещено появляться на этой церемонии. Но, слава богу, таких законов не существует. А что касается моего вопроса, к сожалению, я появилась вчера вечером дома слишком поздно и поэтому не смогла перезвонить вам. Однако я выслушала ваше сообщение на автоответчике. Значит, вы вели дела моего покойного друга, Лоуренса?
— Примерно так, — уклончиво ответил Мейсон. — Теперь я буду заниматься вашими делами.
— У вас большой опыт адвокатской работы? — поинтересовалась Вирджиния.
Мейсон пожал плечами.
— Вообще-то я закончил юридический факультет и работал в службе окружного прокурора, но мне знакома работа и адвоката.
Вирджиния с любопытством посмотрела на Мейсона.
— И что, вы будете защищать меня?
Мейсон недоуменно пожал плечами.
— Но насколько мне известно, мисс Кристенсен, против вас еще не возбуждено уголовного дела?
Вирджиния бросила последний, полный неприязни и отчуждения, взгляд на собравшихся возле могилы Лоуренса Максвелла и медленно зашагала по мощенной гравием дорожке. Мейсон пошел следом за ней.
— Да, вы правы, — спокойно сказала она, — пока что против меня не возбуждено уголовное дело, однако вы, как адвокат, должны прекрасно понимать, что они не оставят меня в покое. Разумеется, нет против меня никаких улик, однако было бы наивным полагать, что они упустят такой удобный случай.
Мейсон непонимающе смотрел на нее.
— Кого вы имеете в виду под словом они? Вирджиния криво усмехнулась.
— Во-первых, знакомую вам службу окружного прокурора, там у них есть один весьма рьяный тип по фамилии Мессина, который готов рыть землю, лишь бы усадить подозреваемого за решетку, — грубовато ответила она. — Думаю, что мне нужно ждать предъявления обвинения в убийстве Лоуренса Максвелла в любую минуту.
Они немного помолчали, глядя одни на другого. Вирджиния смотрела испытующе: что может сделать полезного для нее этот мужчина, казавшийся не очень-то уверенным в себе. Мейсон также с любопытством смотрел на мисс Кристенсен. У нее действительно было какое-то внешнее сходство с Джиной Кэпвелл, особенно проявлявшееся во взгляде. Мейсон не мог сказать, что ему было приятно взять Вирджинию в свои подзащитные, но с первого же взгляда на нее он почувствовал какое-то неуловимое, почти запретное влечение к ней. Даже при особом желании Мейсон не смог бы объяснить самому себе, что кроется за этим желанием. Он знал лишь, что она уже притягивает его, хотя они были знакомы всего несколько минут. Возможно, какие-то раньше пережитые чувства всколыхнулись в нем, заставляя испытывать к Вирджинии Кристенсен повышенное любопытство. В конце концов он не выдержал и широко улыбнулся.
Вирджиния неверно расценила улыбку Мейсона.
— Неужели вы думаете, что это я его убила? — с внезапно появившейся сухостью в голосе сказала она.
Улыбка тут же сползла с лица Мейсона.
— Почему вы так решили?
— Я прочитала это в ваших глазах. Вы смотрите на меня так, как будто вам уже приходилось встречаться с подобными случаями
Мейсон медленно покачал головой.
— Нет, мисс Кристенсен, вы ошиблись. Улыбаюсь я потому, что вы напомнили мне одну мою старую знакомую. А что касается вашего вопроса...
Он немного подумал, а затем, решительно вскинув голову, твердо заявил:
— Задавать подобные вопросы клиентам не мое дело. Если уж я взялся вести ваше дело, то должен защищать вас, чего бы то мне это ни стоило. Я уже не первый год работаю в юридической системе, а потому одобряю принятые там правила игры. Если человек выступает на стороне обвинения, значит, он должен делать все, чтобы доказать вину подозреваемого. Если же я играю на стороне защиты, значит, моя задача — защищать вас, без всяких реверансов в сторону «если» и «в случае». Кроме того, — продолжил он, поплотнее запахнув полы плаща, чтобы укрыться от порыва налетевшего со стороны Атлантики ветра, — обвинение должно еще доказать, что вы его убили.
Вирджиния остановилась в стороне от вереницы машин и задумчиво отвернулась в сторону. Она некоторое время молчала, и Мейсон не прерывал паузы, стараясь быть как можно тактичней. Какими бы ни были ее отношения с Лоуренсом Максвеллом, вряд ли его смерть должна была доставить ей удовольствие. Во всяком случае, Мейсону казалось, что в данный момент больше должна говорить она, и то лишь в том случае, если ей этого захочется.
— Я любила его, — как бы обращаясь к кому-то третьему, кого не было рядом с ними, сказала она.
Голос Вирджинии был тихим и спокойным. Мейсон едва заметно двинул плечами.
— Все это, конечно, вполне естественно, — сказал он, — однако, раз уж я взялся играть роль вашего адвоката, считаю своим долгом предупредить вас, мисс Кристенсен.
— О чем?
Мейсон тяжело вздохнул.
— Думаю, что вам никто не поверит. Во всяком случае, мне кажется, что общественное мнение в этом городе не на вашей стороне. Конечно, я могу ошибаться, однако мой опыт говорит мне именно об этом. Поэтому рекомендую приготовиться вам к худшему. Конечно, с моей стороны я постараюсь сделать все возможное, чтобы никаких вопросов в связи с вашим наследством не возникло. Однако вряд ли все пройдет так гладко.
Вирджиния подняла брови.
— Вы не могли бы объяснить все более подробно?
Мейсон задумчиво потер подбородок.
— Да, вынужден признать, что вы оказались правы. Я уже встречался с подобными случаями в своей жизни.
— Вы из Нью-Йорка? — торопливо перебила его Вирджиния.
Мейсон пожал плечами.
— Думаю, что это не имеет особого значения. Давайте будем считать, что из Нью-Йорка. Дело в том, — продолжил он, возвращаясь к прерванной теме, — что вы молодая, красивая женщина.
Вирджиния кисло усмехнулась.
— А что, разве это грех?
— Нет, дело не в этом. Вы меня не дослушали. Когда такую женщину, как вы, выбирает такой богатый человек, как Лоуренс Максвелл, неизбежно возникают разные слухи и домыслы. Ведь всем известно, что у мистера Максвелла огромное состояние. Разумеется, для большинства людей это само по себе предмет притяжения. Средний обыватель никогда в жизни не поверит вам, если вы будете утверждать, что любили миллионера совершенно бескорыстно, не имея в виду его громадное состояние. Простой обыватель, из которых, между прочим, набираются присяжные заседатели, увидят за этим лишь холодный расчет и желание завладеть деньгами. Вот поэтому никто и не поверит вашим словам о том, что вы любили его. Молодая девушка и старик — любви в таком случае, по мнению большинства, быть не может. Во всяком случае, это не укладывается в понятие обывателей, в норму.
Вирджиния скептически посмотрела на Мейсона.
— Я не считала его стариком.
Сухой, колкий тон ее голоса говорил о том, что Мейсон вторгся в запретную зону и тем самым совершил ошибку. А потому он торопливо произнес:
— Извините, что я сказал такое.
Вирджиния с нескрываемой горечью прикрыла рукой глаза.
— Судьба и так отобрала у меня часть жизни, украла, похитила, — говорила она. — Я никогда не понимала, почему, когда двое любят друг друга, все остальные считают своим долгом влезть в это. Измазать чистое своими грязными руками. Мне всегда это было отвратительно. А сейчас я даже должна буду оправдываться, как будто совершила преступление, полюбив человека старше себя. Наверное, вы должны понимать, в каком положении я оказалась. Вы пытались не обидеть меня, однако сама я могу сказать об этом гораздо резче. Я знаю, что сейчас ни один человек в этом городе не сочувствует мне. Все они захотят обвинить меня в смерти Лоуренса и будут потирать руки, следя за ходом судебного процесса, и ни одни из них не подаст мне руку помощи.
Мейсон прищурился.
— А как же я?
— Вы — единственный человек, на которого мне теперь придется надеяться, — без особой теплоты в голосе сказала Вирджиния, — и только вам я могу доверять. Очевидно, все ближайшее время мне придется общаться только с вами. Сами понимаете, это не слишком весело.
Мейсон сочувственно посмотрел на эту красивую, но в одну минуту оказавшуюся такой одинокой, женщину. Ему было даже жаль ее, но он сразу же постарался подавить в себе это чувство, потому, что нормальному обычному адвокату не должно быть жаль своего клиента, точно также он не должен испытывать к нему противоположных чувств, вроде ненависти. Он должен просто защищать его, даже если клиент не нравится ему. В любых условиях он должен делать свою работу.
Однако, помимо жалости и сочувствия, Мейсон испытывал к Вирджинии Кристенсен какое-то другое, глубоко скрытое и не проявившееся до конца чувство. Оно было сродни любопытству, но любопытству какому-то запретному, сопровождавшемуся тягой к чему-то порочному.
Он еще ничего не знал о сексуальных наклонностях своей клиентки, о ее мазохистской ориентации, о ее тяге доминирования над мужчинами, но подсознательно чувствовал все это и не мог побороть в себе тягу к этой женщине. Он еще не понимал, чем это может закончиться, но, видимо, было в его душе нечто такое, что заставляло сердце Мейсона сжиматься, когда он смотрел на Вирджинию Кристенсен.
Мейсон попытался что-то сказать, однако она перебила его:
— Пусть вы даже и не спрашивали меня об этом, — сказала Вирджиния, поправляя выбившиеся из-под траурного черного платка белокурые локоны, — но я его не убивала.

ГЛАВА 10

Первая встреча Вирджинии Кристенсен и ее адвоката с помощником окружного прокурора Терренсом Мессиной. Подозреваемая вынуждена отвечать на не слишком приятные вопросы. Терри Мессина не скрывает своих намерений довести дело до суда. В штате Нью-Джерси употребление кокаина преследуется по закону. В организме покойного Лоуренса Максвелла обнаружены следы употребления наркотиков. Мужчины часто врут — так говорит Вирджиния Кристенсен. Помощника окружного прокурора очень интересуют подробности интимной жизни покойного. Мисс Кристенсен, не садомазохистка ли вы? Мейсон проиграл первый раунд — его подзащитная арестована, несмотря на отсутствие улик. Помощник окружного прокурора намерен использовать тело обвиняемой в качестве вещественного доказательства. Восемь миллионов долларов — вполне достаточный повод для убийства. Вирджинии Кристенсен придется провести ночь в тюремной камере, а Мейсон наслаждается жизнью. Суп из акульих плавников способствует повышению сексуального желания.

На свою первую встречу с помощником окружного прокурора Терренсом Мессиной Вирджиния Кристенсен пришла со своим адвокатом Мейсоном Кэпвеллом. Когда Мейсон сказал о том, что работал раньше на той же должности, что и Мессина, тем самым он получил в его лице еще одного противника.
Сейчас он чувствовал, что ввязывается в какой-то незримый спор, соревнование: кто из них будет более совершенен и изощрен в своем искусстве. Они должны были вложить в это дело все свое умение, весь свой талант, весь опыт, полученный как на юридическом факультете университета, так и в конкретной работе с подзащитными и обвиняемыми.
Эта борьба должна была показать, кто из них на что способен. Мейсон не рассматривал это дело, как последнюю схватку, а вот о Мессине этого сказать было нельзя.
Он настроился на расследовании смерти миллионера Максвелла так, как будто убили его родного дядю. Он намеревался приложить все свои силы к тому, чтобы подозреваемая в смерти Максвелла Вирджиния Кристенсен была осуждена, не смотря на все усилия и талант ее адвоката.
Каждый, кто видел бы сейчас словесной спор Терренса Мессины и Мейсона Кэпвелла, поразился бы той непримиримой агрессивности, с которой помощник окружного прокурора набрасывался на своих противников.
Вирджиния Кристенсен чувствовала себя не слишком уютно. Она выглядела очень скованной, сидя за большим столом прямо напротив помощника окружного прокурора. Мейсон сидел слева от нее.
Еще перед началом разговора Мейсон попросил Вирджинию не отвечать самостоятельно ни на какие вопросы помощника прокурора. Он сказал, что на все вопросы будет давать ответ сам, а Вирджиния будет говорить тогда, когда он ей позволит. Недолго поразмыслив над этим предложением, Вирджиния согласилась, решив, что так будет лучше.
Действительно, учитывая, что окружной прокурор твердо вознамерился упрятать Вирджинию Кристенсен за решетку, у нее не оставалось другого выхода, как целиком положиться на помощь своего адвоката. В этом городе ей больше не на кого было положиться. Мейсон не предлагал своей подзащитной быть с ним абсолютно искренней. Он рассчитывал, что это станет понятным само собой. В противном случае, ему придется исключительно тяжело. Ее сейчас могла спасти только предельная искренность в отношениях со своим адвокатом.
Кроме помощника окружного прокурора Терренса Мессины, на встрече был еще сотрудник прокуратуры Эдвард Гарфилд и представитель полицейского управления Бриджпорта.
Однако разговор вели, в основном, помощник окружного прокурора и адвокат. Остальные присутствовали в качестве сторонних наблюдателей.
Беседа началась с прямого вопроса помощника окружного прокурора:
— Накануне смерти мистера Лоуренса Максвелла в восемь часов тридцать минут вечера вас, миссис Кристенсен, видели входящей в дом мистера Максвелла. Это правда?
Мейсон спокойно выдержал взгляд Мессины и с легкой улыбкой на устах ответил:
— А никто и не отрицает, что моя клиентка входила в этот дом.
Очевидно, этот ответ застал помощника окружного прокурора врасплох, потому что он на некоторое время задумался, переводя испытующий взгляд то с адвоката, то с подозреваемой.
Мейсон по-прежнему открыто смотрел в глаза помощнику прокурора, ожидая нового каверзного вопроса, и Мессина не заставил себя ждать. Плотно сжав губы, он сухим голосом спросил:
— Вы приковывали покойного наручниками к постели?
И хотя Мейсон несколько раз перед началом слушания просил свою подзащитную не отвечать ни на какие вопросы помощника окружного прокурора без его разрешения, она, словно тут же забыла об этом предупреждении, и также быстро, как был задан вопрос, ответила на него:
— Да.
На ее лице была написана даже некоторая гордость. Мейсон повернулся к своей клиентке и, зло сверкнув глазами, сказал:
— Вот этого не нужно было делать. Не нужно было отвечать на этот вопрос.
Чтобы подтвердить решительность своих намерений, он даже взял Вирджинию за руку.
Стараясь не упустить удачный момент, помощник окружного прокурора мгновенно задал следующий вопрос:
— У вас после этого был секс с мистером Максвеллом?
Вновь откровенно игнорируя указания Мейсона, Вирджиния Кристенсен спокойно ответила:
— Да.
Мейсону оставалось лишь проскрипеть зубами. Тяжело вздохнув, он сказал:
— Мистер помощник прокурора, я не думаю, что это имеет отношение к делу. А вы, мисс Кристенсен, вообще не обязаны отвечать на подобного рода вопросы. Я думаю, что они выходят за рамки расследования.
Мессина растянул свои губы в ухмылке:
— Почему же? Что ей от нас скрывать? Мы очень ценим сотрудничество, которое проявляют наши подопечные и честность.
Мейсон отмахнулся:
— Все это полная ерунда.
Помощник окружного прокурора демонстративно проигнорировал это замечание адвоката подозреваемой и снова обратился к ней с вопросом:
— Когда вы ушли от покойного?
Вирджиния Кристенсен вела себя так спокойно, как будто присутствовала на каком-то спектакле, а не на разбирательстве, которое могло решить всю ее судьбу. Она даже демонстрировала живое участие в вопросах помощника окружного прокурора, как бы подтверждая слова о сотрудничестве и честности.
— Я ушла от него где-то около двенадцати, — быстро ответила она, — как мне кажется.
Гарфилд поторопился поддержать своего начальника:
— А нельзя ли поточнее, мисс Кристенсен?
Она пожала плечами и, скривив губы в гримасе полного презрения, сказала:
— Вели бы я знала, что это будет иметь такое значение, я бы специально ради этого посмотрела на часы. Я же не знала, что Лоуренс Максвелл умрет этой ночью.
Мейсон снова схватил ее за руку, стараясь привести в чувства.
— Мисс Кристенсен, я же просил вас не отвечать на вопросы без моего согласия.
Вирджиния, не скрывая своей неприязни, посмотрела на адвоката.
— Хорошо, отвечайте за меня, — недовольно тряхнула она головой.
Помощник окружного прокурора наклонился над столом, словно пытаясь пристальным взглядом заставить Вирджинию ошибиться в показаниях, либо уличить ее во лжи.
Сотрудник прокуратуры Эдвард Гарфилд демонстрировал служебное рвение, явно стараясь выслужиться перед своим начальником.
— Мисс Кристенсен, — голосом судебного обвинителя сказал он, — вы потребляете кокаин?
Выполняя указания Мейсона, Вирджиния на этот раз молча опустила глаза. Немного подумав, Мейсон уверенно ответил:
— В штате Нью-Джерси это запрещено.
Его решительный тон произвел впечатление на помощника окружного прокурора, который, однако, не удовлетворился таким односложным ответом.
— Я и сам знаю, что запрещено, а что разрешено в штате Нью-Джерси, — поморщившись от неудовольствия, сказал он.
— Я хотел бы узнать, мисс Кристенсен, вы нюхаете кокаин?
Прежде чем ответить, Вирджиния посмотрела на Мейсона и он кивнул ей головой. Тогда она не спеша сказала:
— Я никогда не нюхала кокаин в штате Нью-Джерси.
Этот ответ вызвал замешательство у помощника окружного прокурора и его спутников. Они недоуменно переглядывались друг с другом, сопровождаемые торжествующей улыбкой Вирджинии Кристенсен и ее адвоката.
На сей раз она поступила совершенно разумно. Мейсон демонстративно посмотрел на часы и подбодрил помощника окружного прокурора:
— Ну, что же вы, продолжайте задавать свои вопросы. У моей клиентки ограничено время.
Мессина тяжело вздохнул и, взглянув на мисс Кристенсен исподлобья, спросил, уже заранее зная ответ:
— Скажите, мисс Кристенсен, а Лоуренс Максвелл нюхал кокаин?
Словно опасаясь, что она снова ловко увернется, он добавил:
— В штате Нью-Джерси?..
Она снова посмотрела на Мейсона, и после того, как он утвердительно кивнул головой, ответила:
— Я не знаю. Во всяком случае, при мне он никогда не занимался этим.
Но тут Мессина оживился, словно полководец, который выдвигает из резерва свежую артиллерию, и быстро сказал:
— У меня есть для вас неприятное сообщение, мисс Кристенсен. Эксперт-токсиколог, которого мы вызвали из Вашингтона, после вскрытия обнаружил, что Максвелл употреблял кокаин, и к тому же в больших дозах.
Мейсон думал, что этот вопрос заставит его подзащитную надолго задуматься. Однако, она, как ни в чем не бывало, выпалила:
— Если вас это так сильно интересует, то мне совершенно нечего скрывать — вместе с ним мы никогда не употребляли наркотики.
Победоносно улыбнувшись, Мессина откинулся на спинку стула.
— У меня есть основания не верить вам, мисс Кристенсен.
Но тут настал черед Мейсона возмутиться:
— Моя клиентка уже сказала вам — она никогда не употребляла наркотики.
Мессина скептически усмехнулся.
— Но, тем не менее, некоторые лекарства содержат наркотики, — сказал он. — Мистер Лоуренс принимал лекарства?
Вирджиния как ни в чем не бывало улыбнулась и развела руками.
— Ну, разумеется, — сказала она. — Лоуренс страдал сердечным заболеванием.
Это заявление вызвало у помощника окружного прокурора радостную улыбку.
— Так вы знали, что он сердечник? — обрадованно спросил он. — И вам было известно, что он принимает лекарства?
Она пожала плечами.
— Конечно, знала. Но это еще ничего не значит. Лоуренс говорил, что его болезнь несерьезна. У него была просто аритмия.
На лице Мессины появилась возмущенная гримаса.
— Это звучит довольно странно, мисс Кристенсен. Как это — несерьезна? У Максвелла было тяжелое сердечное заболевание.
Вирджиния хмыкнула.
— А он говорил, что это — несерьезно, — возразила она. — Как, по-вашему — я должна была ему верить?
Словно охотник в предвкушении добычи, помощник окружного прокурора потер руки.
— Интересно, а с какой это стати Максвелл стал бы обманывать вас? По-поему, ему не было смысла скрывать от вас серьезность своей болезни.
Она сокрушенно вздохнула и, обменявшись взглядами с Мейсоном, немного помолчала.
— Мужчины часто врут, — наконец, сказала она и обвела глазами всех присутствующих, среди которых была единственной женщиной.
При этих словах Мейсон задумчиво потер лоб и отвернулся. Не надо было обладать особой проницательностью, чтобы заметить, как злорадствовал помощник окружного прокурора и его спутники.
Мейсон сейчас оказался в положении одинокого прохожего, на которого посреди ночи набросилась толпа хулиганов.
— Кстати, врут не только мужчины, — зло сказал Мессина. — Врут и женщины...
Эти слова помощника окружного прокурора не смутили подозреваемую.
— Я не знаю, почему вес врут. Наверное, потому, что им задают идиотские вопросы.
Мейсон в душе восхитился ее самообладанием и выдержкой. Наверное, на месте Вирджинии он не смог бы так спокойно парировать агрессивные выпады обвиняющей стороны.
В любом случае Мейсону оставалось надеяться на то, что и в дальнейшем Вирджиния Кристенсен будет вести себя столь же благоразумно и не позволит разыграться чувствам.
— Ну, ладно. Вернемся к делу, — сказал помощник окружного прокурора. — Сейчас мы выясняем подробности не только этого злосчастного вечера. Предваряя протесты адвоката, я хотел бы заметить, что мои вопросы не преследуют целью лично оскорбить его подзащитную, либо каким-то другим способом вывести ее из себя.
Мейсон ответил на это замечание вопросительным взглядом.
— Итак, мисс Кристенсен, вы любите доминировать над мужчинами? — спросил Мессина.
Мейсон непонимающе мотнул головой.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду сексуальные склонности определенного рода.
Вирджиния вопросительно посмотрела на Мейсона, но в ответ тот лишь пожал плечами. Вопрос был несколько странным, и адвокат и его подзащитная не знали, как на него ответить.
Тогда помощник окружного прокурора перешел в лобовую атаку.
— Я хотел спросить, — продолжил он, — не садомазохистка ли вы?
Но тут адвокат не выдержал и вспыльчиво воскликнул:
— Ну, все!
Хлопнув рукой по столу, он поднялся.
— Слушание закончено! Я и моя клиентка уходим. Если вы хотите возбудить дело, мистер окружной прокурор...
— Вот именно, — отрезал помощник окружного прокурора, — постарайтесь в дальнейшем обращаться ко мне таким образом.
Мейсон едва сдержался от обидного замечания.
— Ну, хорошо, мистер окружной прокурор, — с подчеркнутой любезностью, которая сама по себе есть оскорбление, сказал он. — Я и моя клиентка уходим.
Он подошел к стоящей в углу кабинета вешалке, сиял плащ Вирджинии Кристенсен и подал его своей подопечной.
— Если вы захотите связаться с моей клиенткой, то, пожалуйста, делайте это через меня.
Таким образом он подвел черту под этим разговором.
— Хорошо, — мстительным голосом сказал Терренс Мессина, — прежде чем вы, господин адвокат, — он подчеркнуто официально произнес эти слова, — покинете мой кабинет, я хотел бы сделать одно замечание. Думаю, оно вам понравится гораздо меньше, чем все мои предыдущие вопросы.
Не обращая внимания на его слова, Мейсон и Вирджиния уже направлялись к двери. Однако, в тот момент, когда Мейсон открыл дверь перед своей клиенткой, Мессина поднялся со своего места и громко, официальным тоном сказал:
— Вирджиния Кристенсен, вы арестованы. Вам предъявлено обвинение к убийстве мистера Максвелла. Помните, что все сказанное вами в ходе предварительного дознания и судебного заседания может быть обращено против вас. Считаю своим долгом также сказать, что у вас есть право хранить молчание.
Мейсон стоял как оглушенный, растерянно хлопая глазами. Такого хода от помощника окружного прокурора он не ожидал и не мог ожидать. Ведь никаких улик против его подзащитной у прокуратуры не было, и это заявление о задержании со стороны помощника окружного прокурора было по меньшей мере авантюрным.
В принципе, власти, конечно, имели право задержать Вирджинию Кристенсен, предъявив ей формальное обвинение. Однако, до суда Мейсон мог добиться освобождения своей подопечной под залог.
Вирджиния растерянно озиралась по сторонам, из ее глаз потекли слезы.
Мейсон испытывал безграничное сожаление по поводу того, что произошло в этом кабинете. Однако, сейчас он чувствовал себя абсолютно бессильным.
Вирджиния приоткрыла губы, но так ничего и не сказала. Растерявшийся Мейсон взял ее за руку и сказал:
— Мисс Кристенсен, я обязательно освобожу вас. И поверьте мне, это произойдет очень быстро. Они не смогут продержать вас в тюрьме больше двадцати четырех часов. Я сделаю все, что от меня зависит, но добьюсь нашего освобождения.
Демонстрируя служебное рвение, Эдвард Гарфилд высвободил руку Вирджинии и, не обращая внимания на Мейсона, повел ее по коридору.
— Вирджиния, я освобожу вас! — кричал ей вслед Мейсон. — Я обязательно освобожу вас!
А помощник окружного прокурора Терри Мессина, довольно улыбаясь, сложил разложенные на столе бумаги и спрятал их в папку.
Мейсон, поняв, что на данном этапе он проиграл, вернулся в кабинет. Его губы дрожали, когда он обвиняющим голосом бросил:
— Это нечестный ход.
Мессина, мстительно улыбаясь, направился к выходу из кабинета, но Мейсон преградил ему дорогу. Самообладание покинуло его, и он закричал:
— Очевидно, вы решили прославиться и попасть на первые полосы газет! Однако, то, что вы проделали, было грязной уловкой!.. Почему вы не сообщили мне о результатах экспертизы, проведенной токсикологом? У меня вообще не было на руках никаких результатов вскрытия! Между прочим, по законодательству Соединенных Штатов адвокат и прокурор должны располагать одинаковыми документами, касающимися дела. С самого начала я был поставлен в заведомо невыгодное положение. Вы лишили меня информации, скрыв многие важные факты. Я не собираюсь молчать, и подам официальную жалобу.
В ответ на эти гневные фразы Терри Мессина лишь едва заметно пожал плечами.
— Мистер Кэпвелл, — с легким удивлением сказал он, — по-моему, вы слишком лично все это воспринимаете. И, не скрою — это меня удивляет.
Мейсон понял, что в его положении не стоит напирать на эмоции, а потому постарался взять себя в руки.
— Послушайте, мистер Мессина, — немного успокоившись, сказал он, — учитывая, что я довольно много времени проработал помощником окружного прокурора со стороны обвинения, я прекрасно понимаю, какие чувства вы сейчас испытываете по отношению к Вирджинии Кристенсен. Но мне кажется, что дело еще и в другом — вы слишком много времени проводите с преступниками. Вы привыкли видеть в каждом обвиняемом злодея. Но ведь вы прекрасно понимаете, что нет никаких причин подозревать Вирджинию в убийстве Лоуренса Максвелла.
Нагло улыбаясь прямо в лицо Мейсону, помощник окружного прокурора медленно произнес:
— Как это — нет? У меня как раз таки есть такие основания. Кому, как не вам, мистер Кэпвелл, должно быть известно, что Лоуренс Максвелл в своем завещании отписал этой красотке восемь миллионов долларов. Как вы считаете, это веское основание или нет?
Мейсон умолк, не в силах ничего говорить, а помощник окружного прокурора Мессина, удовлетворенный сказанным, похлопал адвоката по плечу и, аккуратно обойдя его, вышел из кабинета и зашагал по длинному коридору.
Мейсон направился за ним.
— Это, конечно, веский аргумент, — торопливо говорил он. — Однако, этот факт еще ничего не значит. На основании того, что кому-то по завещанию оставлена большая сумма денег, еще нельзя делать вывод, что наследник обязательно убийца.
Мессина бессильно махнул рукой.
— Как это — ничего не значит? Восемь миллионов — большие деньги, из-за которых любой может пойти на преступление.
Мейсон нервно рассмеялся.
— Может, но совсем не должен, — возразил он. —  Ведь у вас же нет никаких улик.
Этот аргумент отнюдь не убедил помощника окружного прокурора. С ехидной улыбкой он ответил:
— Улика есть. Между прочим в протоколе осмотра места происшествия, который я предоставил вам, было указано, что в спальне обнаружили цепочку с зажимом для сосков и еще кое-какие вещественные доказательства.
Мейсон не унимался.
— Например? Какие это доказательства?
Мессина торжествующе улыбался.
— Следы от наручников на дубовой спинке кровати, например... — ответил он. — Что, или для вас это тоже не улика?
Мейсон нервно махнул рукой.
— Да это же полная ерунда! Мистер Мессина, вы же прекрасно понимаете, что это полнейшая чепуха! Такие вещи никак нельзя зачислить в вещественные доказательства, этому не поверит ни один присяжный!
Помощник окружного прокурора, как всегда, приберег решающий аргумент в свою пользу напоследок.
— Есть еще кое-что, — отозвался он. — Хотя такого прецедента в судебной практике не было, однако, я собираюсь его создать.
Мейсон ошеломленно остановился.
— По-моему, кто-то из нас двоих совершенно спятил, — не слишком любезно сказал он. — И, по-моему, это — не я. Неужели вы собираетесь зачислить в качестве улики тело Вирджинии Кристенсен?
Мессина победоносно улыбался.
— Знаете, мистер Кэпвелл, мне все ее тело абсолютно ни к чему. Я запишу в качестве вещественного доказательства только одну часть ее тела, и вы сами прекрасно понимаете, какую.
Мейсон издал звук, который при большом желании можно было бы назвать смехом.
— На это я могу ответить только одно — полная чушь, — дрожащим голосом сказал он. — Такие вещи, по-моему, годятся только для того, чтобы создать себе положительный имидж у журналистов и пару раз мелькнуть в вечерних новостях. Доказательства должны быть конкретными. Если это не вещественные улики, то заключения экспертов, результаты исследований и анализов.
Мессина пожал плечами.
— Я не понимаю, почему нельзя назвать тело обвиняемой уликой, если с его помощью она совершала преступления. Кстати, насчет других вещественных доказательств — их тоже вполне достаточно, и как раз таких, которые вы требуете, мистер Кэпвелл. Не знаю, как там у вас в Нью-Йорке, или где вы там еще работали... Но у нас, в Нью-Джерси, вполне достаточно кокаина, который она подсунула больному человеку. В таком случае, уликой вполне достоин стать труп Лоуренса Максвелла. Или вас это тоже не устраивает?
Мейсон возмущенно взмахнул руками.
— А кто может доказать, что именно Вирджиния Кристенсен сунула кокаин Максвеллу?
Они прошли по коридору и остановились у дверей, ведущих на улицу.
— Насчет обвинения в убийстве по неосторожности вы, мистер Кэпвелл, сильно заблуждаетесь, — холодным сухим тоном сказал помощник окружного прокурора, останавливаясь у двери. — Я докажу, что это было умышленное убийство. В лучшем случае, ваша клиентка отделается двадцатью годами тюрьмы, а на вашей юридической карьере вы сможете поставить крест, это я вам обещаю. Во всяком случае, это дело вам не выиграть.
Мейсон опешил от такого поворота событий и растерялся. Прямо перед самым его носом Мессина хлопнул дверью и вышел на улицу.
Немного опомнившись, Мейсон снова заторопился за ним.
— Подождите, мистер Мессина-Помощник окружного прокурора остановился на ступеньках здания Верховного Суда, где располагалась окружная прокуратура.
— Мне уже надоел этот разговор, — не слишком любезно сказал он. — Если вас так сильно волнует судьба вашей подзащитной, то, так и быть, попробую подсластить горькую пилюлю. Если ваша клиентка будет вести себя в тюрьме очень хорошо, то из двадцати лет, которые ей припаяют в суде, она отсидит семь... Но это лишь в том случае, если она будет вести себя как ангел. А я в этом сильно сомневаюсь.
Не дожидаясь ответа, Мессина зашагал вниз по ступенькам.
Мейсон проводил его взглядом и, плотно сжав губы, выругался:
— Мать твою!..
Ситуация для него действительно складывалась не лучшим образом. Во-первых, его оставили без результатов вскрытия и судебно-медицинской экспертизы. Во-вторых, помощник окружного прокурора явно настроился на то, чтобы не дать приезжему адвокату достойно провести дело.
Ситуация осложнялась также этим злосчастным завещанием, которое на самом деле было большим плюсом для стороны обвинения.
Однако, как бы ни обстояли дела, сейчас для Мейсона было главным вытащить Вирджинию Кристенсен из тюрьмы. Это было ему вполне по силам, потому что магическое число «8» могло произвести впечатление на любого человека. Под такую сумму завещанного наследства можно было пойти на любой залог.
Мейсон развернулся на ступеньках и быстро вошел в здание Верховного Суда, решив обратиться к судье. Однако, к сожалению, а точнее, к несчастью Вирджинии Кристенсен, судьи на месте не оказалось. Секретарша в приемном помещении ответила, что судья миссис Флоренс Кингстон сегодня отсутствует и появится на работе только завтра утром. А потому дело по освобождению мисс Кристенсен под залог до судебного заседания откладывалось на завтра.
Смирившись с этой мыслью, Мейсон решил отправиться в кафе «Красный заяц» и, вытащив оттуда Бетти, провести вечер в каком-нибудь из ресторанов с рыбной кухней.
Ресторан «У Джеффри» порадовал Мейсона и Бетти богатым выбором рыбных блюд. Они заказали барбекю из осетрины, семгу, изрядную порцию икры. На первое был суп из акульих плавников, а в дополнение к салату из мидий были креветки, сильно сдобренные лимонным соком.
— Суп из акульих плавников может осилить не всякий, — плотоядно облизываясь, сказал Мейсон, придвигая к себе тарелку.
После этого гастрономического пиршества Мейсон и Бетти отправились домой, где предались лишенной особого смысла плотской любви...

ГЛАВА 12

Мейсон нуждается в помощи профессионала. Деннис Уотермен — вот человек, который сейчас нужен адвокату. Информация — то, чем занимается частный детектив. Мейсон намерен узнать все, что касается Лоуренса Максвелла. Адвокат и частный детектив присутствуют на допросе главной свидетельницы обвинения. Кэтлин Фримэн знала многое из личной жизни покойного миллионера. Секретарша Максвелла считает Вирджинию Кристенсен убийцей и наркоманкой. Белый порошок всегда похож на кокаин. Мейсон снова проиграл. Адвокату хочется выместить свою злость на клиентке. Визит в галерею Вирджинии Кристенсен. Обвиняемая не признает себя виновной.

Своим распоряжением помощник окружного прокурора предоставил Мейсону, как адвокату, ведущему дело, которое находится в стадии предварительного рассмотрения, офис в помещении здания Верховного суда.
Это было обыкновенная комната, вроде той, которая находилась в распоряжении Мейсона Кэпвелла, когда он работал помощником окружного прокурора в Санта-Барбаре. Обычный офис, и ничего больше. Кроме большого письменного стола и нескольких стульев, в комнате стояли увесистый сейф для бумаг, платяной шкаф и невысокая пальма в глиняной кадке. Из окна открывался вид на утренний город с медленно катящим свои воды океаном, медленно ползущими автомобилями по широким автострадам.
Мейсон прохаживался у большого, на половину степы, окна. То и дело поглядывая на пыхтевший у берега буксир, Мейсон покусывал во рту ручку. Сейчас он был в кабинете не один. Возле рабочего стола сидел темнокожий частный детектив Деннис Уотермен.
Сегодня утром, прежде чем отправиться в свой офис, Мейсон заглянул в телефонный справочник и, наугад ткнув пальцем в список частных детективов, выбрал Уотермена. Сейчас Мейсон отчаянно нуждался в информации. Только информация могла помочь ему выиграть процесс и добиться освобождения своей подзащитной.
Мессина в их заочном споре пока шел на целый корпус впереди, если выражаться языком скачек. Его ведущее положение объяснялось именно большей свободой в выборе информации.
Если бы у Мейсона было хоть немного больше времени, он смог бы докопаться до интересующих его фактов самостоятельно. Однако сейчас, когда он находился в цейтноте, нельзя было пренебречь никакой помощью со стороны.
Частный детектив — вот то, что сейчас было необходимо Мейсону. Ему нужен был человек, который быстро и профессионально сумел бы выудить интересовавшую Мейсона информацию.
Наверняка Лоуренс Максвелл оставил после себя немало следов. В первую очередь, требовались факты его биографии, а также подробности личной жизни. Не имея на руках даже таких элементарных сведений, Мейсон был бы заведомо обречен на поражение. Взыгравшее в нем профессиональная гордость не позволяла оставить дело и умыть руки. К тому же, он испытывал к Вирджинии Кристенсен чувства, несколько большие, чем те, которые диктовал ему служебный долг.
Прежде чем звонить Уотермену, Мейсон поинтересовался у Элизабет, не слыхала ли она такую фамилию. Та в ответ лишь пожала плечами и сказала, что кажется имя Уотермена пару раз упоминалось в судебных сводках. Из этого Мейсон сделал вывод, что у мистера Уотермена имеется кое-какой профессиональный опыт.
Еще в те времена, когда он работал помощником окружного прокурора в Санта-Барбаре, Мейсон и сам не раз пользовался услугами частных детективов, в отличие от официальных органов, они обладали одним неоспоримым преимуществом — привлекали к себе меньше внимания
Деннис Уотермен оказался высоким темнокожим здоровяком, больше похожим на профессионального футболиста.
— Добрый день, мистер Кэпвелл, — сказал он, входя в кабинет и протягивая Мейсону руку для приветствия.
Мейсон осторожно пожал широкую, как лопата, ладонь.
— Здравствуйте, мистер Уотермен, — поздоровался он в ответ. — Вы случайно не занимались раньше спортом?
Уотермен улыбнулся такой обворожительной улыбкой, на которую способны только негры.
— Раньше я играл за университетскую команду в бейсбол, — довольно протянул он.
Мейсон уловил в его голосе какой-то едва уловимый, необычный акцент. Словно почувствовав это, Уотермен продолжил:
— Вообще-то я сам из Джорджии. Но так получилось, что теперь живу и работаю здесь. Сами понимаете, судьба.
По-прежнему широко улыбаясь, он развел руки. Мейсону понравился этот веселый, судя по всему, добродушный парень, который уже успел приобрести себе в городе довольно приличную репутацию.
— Я адвокат, — сказал Мейсон, — занимаюсь делом Вирджинии Кристенсен, которой предъявлено обвинение в убийстве мистера Лоуренса Максвелла. Вы наверняка слышали об этом деле.
Уотермен кивнул:
— Да.
Поскольку разговор перешел к делу, улыбка исчезла с лица Уотермена, и он уселся на стул, достав из кармана и положив на колени толстый блокнот. Держа в руке авторучку, он делал какие-то пометки в блокноте.
Мейсон расхаживал по комнате, рассказывая Уотермену о некоторых подробностях дела.
— Думаю, что вам должно быть также известно, мистер Уотермен, что никаких особенных улик против моей подзащитной у стороны обвинения нет. Думаю, что все, на чем будет построен процесс — это умозрительные заключения, сделанные помощником окружного прокурора Терренсом Мессиной.
Уотермен на мгновение поднял взгляд и с опаской, как показалось Мейсону, сказал:
— Мессина — сильный противник, если вы хотите играть против него. Мне уже несколько раз приходилось сталкиваться с этим упрямым итальянцем и, скажу я вам, этот парень своего не упустит. Если он захочет засадить вашу подопечную за решетку, то будьте уверены, земля будет лететь у него из-под ног. Этот парень всю жизнь старается показать себе и другим, что из итальянцев получаются не только бандиты, точно так же, как из чернокожих — не только баскетболисты.
Мейсон улыбнулся.
— А что, вы мистер Уотермен, стремитесь доказать, что удел темнокожей части населения не только спорт? — неудачно попытался шутить он.
Но Уотермен добродушно махнул рукой:
— Именно. Не знаю, как вам, мистер Кэпвелл, а мне всю жизнь приходилось бороться за место под солнцем. Джорджия, знаете ли, южный штат, и к таким, как я, там относятся точно так же, как до гражданской войны.
Уотермен сделал выразительный жест рукой, демонстрируя пренебрежительное отношение жителей южных штатов к своим черным согражданам.
— Эй ты, нигер, принеси еще пива! Эй, черномазый, поскорее убирай кафе, мы закрываемся! Вы понимаете, о чем я говорю?
— Да, — без особого энтузиазма сказал Мейсон. — Хотя там, где я жил, ко всем относятся одинаково, вне зависимости от цвета кожи.
— Позвольте узнать, откуда вы приехали?
И затем, словно боясь, что Мейсон не станет отвечать, Уотермен добавил:
— Если вам не хочется, то можете ничего не говорить. Просто, я всегда хочу поближе познакомиться с людьми, на которых работаю.
Мейсон улыбнулся.
— Совершенно понятное желание. Я жил раньше в Санта-Барбаре, это в Южной Калифорнии, недалеко от мексиканской границы. Рядом — Лос-Анджелес, чуть в стороне — Сан-Франциско. Сами понимаете, что это за места. В Сан-Франциско больше китайцев, чем в Шанхае. А у нас в Санта-Барбаре каждый второй — мексиканец. Правда, не могу сказать, что подобные обращения с людьми, отличающимися но цвету кожи, у нас совсем не попадаются. Но, в общем, там спокойнее. Мне там очень нравится.
— А что вы делали у себя в Санта-Барбаре? — спросил Уотермен. — Адвокатская практика?
Мейсон мгновение помолчал, а затем, хитро улыбнувшись, сказал:
— Я работал Терри Мессиной.
Уотермен недоуменно мотнул головой.
— Что, что?
— Я работал помощником окружного прокурора, — объяснил Мейсон, — у меня была та же самая должность, что у вашего знакомого Терренса Мессины. В мои служебные обязанности входило представлять обвиняющую сторону на судебных процессах.
Уотермен комично захлопал глазами.
— Вот это да. Так, значит, нашла коса на камень?
Он отложил блокнот и ручку в сторону и возбужденно потер ладони.
— Вы не представляете, мистер Кэпвелл, как это здорово.
Мейсон непритворно удивился:
— Почему?
Уотермен вскочил со стула и стал так же, как и Мейсон, расхаживать по кабинету.
— Знаете, наш помощник окружного прокурора очень резвый и энергичный парень. Однако временами он перегибает палку, и это видно даже невооруженным глазом. Честно творя, иной раз мне даже хотелось, чтобы кто-нибудь поставил его на место. Ну, знаете, не в плохом смысле, конечно, все-таки прокурор должен быть прокурором, иначе, кто же будет обвинять преступников? Но когда такой парень, как Мессина, видит преступника в каждом человеке, то хочется, чтобы он обломался. Ведь не все, кто попадает в поле зрения прокуратуры, заслуживают наказания.
— А что, помощнику окружного прокурора кажется наоборот?
Уотермен кивнул:
— Вот именно. Он бы, конечно, с удовольствием посадил в тюрьму всех, кто не согласен с ним.
Мейсон ненадолго задумался, посматривая в окно на, сновавший туда-сюда у берега, буксир.
— Да, судя по делу моей клиентки, — наконец сказал он, — господин прокурор не остановится ни перед чем, чтобы добиться ее осуждения. Что же касается меня, то я не уверен, что смогу достойно противостоять ему, если у меня не будет достаточного количества информации. Я, слава Богу, поработал на месте Мессины и прекрасно знаю, чего лишается адвокат, у которого нет в руках фактов и доказательств. Сейчас меня интересует только информация.
Уотермен снова взял своими толстыми, как подушки, пальцами блокнот и ручку.
— Именно этим я и занимаюсь, — предупредительно сказал он, взглянув на Мейсона. — Вы не ошиблись, что обратились ко мне, мистер... Кэпвелл.
Мейсон автоматически отметил про себя, что в этом городе никто не может сразу запомнить его фамилию. Интересно, что бы это значило? Может, Атлантика влияет?
— Я сделаю все, что могу, — продолжал Уотермен. — За то время, пока я работаю в Бриджпорте, у меня появились кое-какие связи и возможности. И не только здесь. Я наладил сотрудничество с ребятами из Нью-Йорка и в случае чего они помогают мне информацией.
— Ну что ж, мистер Уотермен, — медленно протянул Мейсон.
Темнокожий детектив вдруг перебил его:
— Можете обращаться ко мне — просто Деннис, раз уж мы решили сотрудничать.
Мейсон кивнул:
— Хорошо, Деннис. Думаю, что мой гонорар станет вполне достойным вознаграждением за ту работу, которую тебе придется провести.
Уотермен вдруг замахал руками.
— Нет, нет, мистер Кэпвелл, я придерживаюсь принципа: вначале работа, потом деньги. Если мне удастся сделать то, о чем вы меня просите, то мы наверняка сумеем договориться о взаимоприемлемых условиях.
— Кстати, Деннис, меня зовут Мейсон.
Уотермен обрадованно улыбнулся.
— Отлично, Мейсон. Я вижу, ты хороший парень. Думаю, что мы сработаемся. К тому же, если говорить по-честности, мне уже сильно надоело следить за неверными мужьями и заниматься выяснением подробностей того, как жены вешают рога своим безмозглым мужьям. Так что, работа по твоему заказу будет для меня чем-то вроде отдыха и развлечения.
Мейсон повернулся к темнокожему детективу и, решительно взмахнув рукой, сказал:
— Ну что ж, перейдем к делу. Я, хоть и занимался некоторое время делами покойного Лоуренса Максвелла, не знаю о нем практически ничего. Меня интересует все, что только возможно раскопать. Деннис, ты должен узнать о Максвелле как можно больше — как он нажил свои миллионы, где жил, кто были его деловые партнеры. Все, понимаешь?
Уотермен кивнул:
— Ясно. Тебя интересует только его деловая жизнь, либо что-то еще?
Мейсон поднял вверх руку.
— А вот тут мы подходим к основной точке моего интереса. Меня не менее, чем его деловая жизнь, интересует личная жизнь Лоуренса Максвелла. Ты должен узнать максимально возможно о всех его предыдущих связях. И даже то... — Мейсон сделал многозначительную паузу и, заговорщески оглянувшись по сторонам, продолжил:
— Когда, сколько и с кем он трахался. Ты должен знать о нем все, и это должен знать я. Иначе, нам не выиграть дело. Найди список всех его родных, близких. Может быть, остались какие-нибудь родственники. К сожалению, в его завещании упомянута только Вирджиния Кристенсен. А мне нужно знать всех.
Частный детектив подробно записал все в свой толстый блокнот, а затем вытащил из нагрудного кармана свежий накрахмаленный платок и вытер лоб и шею.
— Да, нелегкая задача, — протянул он, отдуваясь. — Я хоть и не первый день занимаюсь своим делом, но могу сказать, что эта работа не из легких. Миллионеры не любят афишировать свою жизнь. Конечно, мне будет очень нелегко узнать, где, как и когда пересекались пути Лоуренса Максвелла и еще двухсот миллионов жителей Соединенных Штатов.
Мейсон понимающе кивнул.
— Если тебе понадобится идти на какие-то расходы, можешь не стесняться, все будет возмещено.
Мейсон отошел от окна и остановился прямо напротив частного детектива.
— Да, и еще, Деннис. Ты должен обратить особенно пристальное внимание на тех, кого, возможно, Максвелл прижал в общественной и частной жизни. Может быть, он обошел кого-то из своих деловых партнеров, может, сманил у кого-то жену. В общем, меня интересуют именно такие подробности. Ну, ты понимаешь.
Уотермен вздохнул.
— Да, тут придется попотеть. Мейсон задумчиво потер подбородок.
— Деннис, я могу тебе даже подсказать, с кого следует начать. Даю руку на отсечение, что очень многое из личной и деловой жизни Лоуренса Максвелла известно его личной секретарше, Кэтлин Фримэн. Если, конечно, — он мгновение помолчал, — она захочет рассказать.
Уотермен заулыбался.
— Ну уж я тут постараюсь. Наверняка смогу что-нибудь из нее выудить.
— Кстати, ты не знаком с ней? — спросил Мейсон. — Судя по моему первому впечатлению, ей известно очень многое. Твоя задача — вытащить ее на откровенный разговор.
Уотермен аккуратно записал имя и фамилию секретарши покойного и, сунув блокнот во внутренний карман пиджака, сказал:
— Частный детектив, как хорошая собака, должен лишь напасть на след. А потом уже все пойдет как по маслу. Если у этой миссис Фримэн есть какие-то секреты, то можешь быть уверен, от меня она их не утаит.
Мейсон удовлетворенно кивнул.
— А теперь, в знак нашего знакомства, я предлагаю пойти выпить кофе со сладкими булочками.
Уотермен рассмеялся.
— Сладкие булочки я обожаю, поэтому, наверное, я такой большой. Но ты можешь не беспокоиться, Мейсон, тебе тоже кое-что перепадет. А то жена и так уже стала доставать меня из-за величины моего живота. Честно говоря, я всегда завидовал таким, как ты, Мейсон. Мы с тобой вроде бы одного возраста, а тебе удалось сохранить фору. Наверное, бегаешь побольше моего. Хотя, не могу сказать, чтобы у меня была уж слишком сидячая работа.
Мейсон похлопал темнокожего толстяка по плечу.
— Дело не в этом, — сказал он с улыбкой. — Есть один отличный способ сохранить форму.
Уотермен удивленно поднял брови.
— Какой же?
Мейсон сделал хитрое лицо.
— Нужно побольше спать с женой. А еще лучше, в наручниках, как покойный Максвелл.
Уотермен криво усмехнулся.
— Знаешь, я не хочу быть покойником, пусть даже и очень богатым.
Мейсон одобрительно похлопал его по плечу.
— Ну тогда оставайся таким, какой ты есть, и не завидуй ни чужой фигуре, ни чужим деньгам. Зависть — бесплодное чувство.
— Так и быть, — улыбнулся Уотермен, — думаю, что я и так смогу похудеть, если активно займусь делом, которое ты мне поручил. Тут наверняка придется побегать.
— Ты сам этого хотел, когда выбирал профессию частного детектива, — слукавил Мейсон, — так что, теперь не жалуйся.
Уотермен и в самом деле был хорошим частным детективом. Мейсон уже и не спрашивал, как и какими средствами Деннис добился того, что помощник окружного прокурора Терри Мессина допустил его и Уотермена на допрос одного из главных свидетелей обвинения — Кэтлин Фримэн, секретарши покойного миллионера Лоуренса Максвелла.
Они сидели в уютном кабинете прокурора, расположенном в том же здании Верховного суда, что и офис Мейсона, только этажом выше. Потому из окна мистера Мессины было видно побольше.
На столе стояла ваза со свежими сладкими булочками, но Уотермен сейчас, казалось, и не думал о них. Положив на колени свой толстый блокнот и вытянув шею, он внимательно слушал разговор, боясь пропустить хоть одно слово из сказанного миссис Фримэн.
Мейсон тоже был весь во внимании, но старался понапрасну не встревать в разговор.
— Итак, миссис Фримэн, вы давно знакомы с покойным Лоуренсом Максвеллом? — спросил Терри Мессина.
— Я работала у него семь лет, — спокойно ответила Кэтлин Фримэн, глядя прямо в глаза окружному прокурору.
Она сидела посреди комнаты, положив ногу на ногу и теребила в руках тонкий шелковый платок. Было видно, что она чувствует себя довольно уверенно, хотя нельзя было сказать, что б она была в хорошем расположении духа. Очевидно, смерть босса, действительно, причиняла ей душевную боль, потому что каждый раз, когда помощник окружного прокурора упоминал фамилию Максвелла, в ее глазах появлялась выражение какой-то неизбывной тоски.
— Как вы можете охарактеризовать ваши отношения с мистером Максвеллом? — продолжал спрашивать ее прокурор.
Она мгновение помолчала.
— Мы не были слишком близкими людьми, однако могу с уверенностью сказать, что Лоуренс доверял мне. Но многих вопросах у него не было от меня секретов.
На лице Мессины появилось заинтересованное выражение. Он тут же уцепился за последние слова миссис Фримэн и спросил:
— Вы имеете в виду деловые вопросы?
Она отрицательно покачала головой.
— Не только. Иногда мистер Максвелл был откровенен со мной и в том, что касалось его личной жизни.
Мессина, который присутствовал на допросе вместе со своим помощником Эдвардом Гарфиллом, бросил на него торжествующий взгляд и снова повернулся к Кэтлин Фримэн. Ерзая на стуле, он спросил:
— Вы были осведомлены о его отношениях с Вирджинией Кристенсен?
Сейчас окружной прокурор напоминал охотничью собаку, которая почуяла дичь и теперь мчится за ней по следу.
— Да, я знала, что между ними роман, — ответила секретарша. — Мне это сразу не понравилось. Я не скрывала своего отношения к этому от мистера Максвелла.
— А почему вам это не понравилось? Вы считали, что мисс Кристенсен не подходящая пара для вашего покойного босса?
Ни секунды не задумываясь, Кэтлин Фримэн ответила:
— Она была не просто неподходящей парой для Лоуренса. Она была для него опасна.
— Почему же? — быстро спросил Мессина.
— Во-первых, у них была слишком большая разница в возрасте. Во-вторых, он был для нее слишком богат, а это, как вы понимаете, сразу вызывает подозрение.
Окружной прокурор не скрывал своего удовлетворения. Ответы миссис Фримэн на его вопросы несомненно подтверждали его теорию о том, что Вирджиния Кристенсен самым банальным образом совратила пожилого миллионера для того, чтобы завладеть его богатствами. Такая версия, тем более подкрепленная свидетельствами человека, весьма близко знавшего покойного, должна была произвести впечатление на присяжных заседателей.
Мейсон пока был спокоен, потому что все заявления секретарши Максвелла были пока что не опасны для его подзащитной. В общем, это простые измышления не подкрепленные конкретными фактами и доказательствами. Опытному адвокату не составит ни малейшего труда в пух и прах разнести обвинение, построенное на подобных голословных утверждениях.
Однако нельзя было ни на секунду расслабляться. Миссис Фримэн пока что, действительно, не сказала ничего такого, что можно было бы на самом деле считать опасным для дела, которым занимался сейчас Мейсон. Однако у него не было уверенности в том, что не всплывут какие-либо подробности, которые помощник окружного прокурора решит использовать в собственных интересах.
Тем временем Мессина продолжал выпытывать у миссис Фримэн подробности личной жизни покойного миллионера.
— Как давно продолжался роман между мисс Кристенсен и мистером Максвеллом? — спросил он.
Она пожала плечами.
— Не знаю, насколько тесными были их взаимоотношения раньше, но, насколько мне известно, они познакомились не более года назад.
Это сообщение Кэтлин Фримэн почему-то не вызвало удовлетворения у помощника окружного прокурора. Возможно, он рассчитывал услышать от нее нечто иное — например, что они знакомы три дня. Очевидно, по мнению Мессины, чем более коротким был срок знакомства и романа Вирджинии Кристенсен с Лоуренсом Максвеллом, тем больше это подтверждало его теорию о том, что обвиняемая совершила преступление.
Оставив в стороне этот вопрос, Мессина вернулся к теме, которая интересовала его значительно больше.
— Мистер Максвелл не говорил вам ничего о своей интимной жизни с мисс Кристенсен? — уже напрямую спросил он.
Она подняла голову и с оскорбленным видом поджала губы.
— Я не спрашивала его об этом, — с чувством собственного достоинства ответила миссис Фримэн, — но могу сказать совершенно определенно, это был ненормальный секс.
Вот это уже касалось клиентки Мейсона, и он не удержался от язвительного замечания:
— Извините, миссис Фримэн, а откуда вы знаете, какой у них был секс?
Это ничуть не смутило ее.
— Я, конечно, не подглядывала за ними в замочную скважину, — уверенно сказала она, — но знаю. Я отвечаю за все свои слова. Если я говорю, что это был ненормальный секс, значит, так оно и было на самом деле.
По поведению помощника окружного прокурора Мейсон понял, что именно на показаниях этой женщины Терренс Мессина собирается строить основные обвинения против его подзащитной.
— И все-таки, миссис Фримэн, откуда вам об этом известно? — допытывался Мейсон.
Она сделала обиженное лицо.
— Между прочим, я была личной секретаршей мистера Лоуренса Максвелла и заходила к нему домой, чтобы решить многие деловые вопросы. У него ведь было больное сердце, и он не слишком часто появлялся на работе. Я приносила на подпись бумаги, биржевые сводки и видела у него на столе всякие приспособления и игрушки... — она многозначительно сделала ударение на последних словах.
— Простите, а вы заходили к нему в спальню? — поинтересовался Мейсон.
— Да.
Секретарша потупила взор.
Мейсон почувствовал, как его начинает охватывать некоторое раздражение. Было заметно, что личная секретарша покойного миллионера была крайне отрицательно настроена по отношению к его подзащитной. Человек, испытывающий такие настроения, всегда будет интерпретировать происходящее вокруг него событие совершенно непредсказуемым образом.
Во всяком случае, иметь свидетелем обвинения такого человека для помощника окружного прокурора было крайне выгодно. Практически любое ее показание в глазах присяжных заседателей порочило Вирджинию Кристенсен. Тяжело вздохнув, Мейсон спросил:
— Признайтесь, миссис Фримэн, ведь вы негативно относитесь к моей клиентке?
Она гордо подняла голову и, сверкнув глазами, — сказала:
— Да, я не люблю наркоманок.
А вот это уже было серьезно, и волей неволей Мейсону пришлось насторожиться.
— Простите...
— Я вам уже сказала — ненавижу наркоманок и развращенных тварей вроде Вирджинии Кристенсен, — веско ответила Кэтлин Фримэн.
Мейсон попытался перевести разговор на менее угрожающий лад.
— А вы точно знаете, что она употребляла наркотики? — с недоверчивой улыбкой спросил он.
Помощник окружного прокурора, который, воспользовавшись наступившей для него небольшой паузой в разговоре с секретаршей Максвелла, потянулся за сладкой булочкой, стоявшей в вазе на столе. Однако, услышав последние слова миссис Фримэн, он отказался от своего намерения и, весь обратившись во внимание, стал слушать показания секретарши.
— Почему вы так утверждаете? — спросил Мейсон. — Вы лично видели, как моя подзащитная Вирджиния Кристенсен употребляла наркотики?
С видом оскорбленной добродетели Кэтлин Фримэн обвела всех присутствующих в комнате взглядом и с нажимом сказала:
— Я лично видела, как она запихивала себе в нос кокаин чуть ли не лопатой.
Мейсон сделал ошибку, попытавшись высмеять показания миссис Фримэн.
— Ну конечно, Вирджиния Кристенсен делала это прямо на глазах у секретарши Максвелла, — обращаясь к помощнику окружного прокурора, иронично сказал Мейсон.
Он не почувствовал, что в данной ситуации ирония была не уместна. Это было, действительно, серьезное заявление, которое во многом меняло картину предстоящего судебного процесса. Мало того, что адвокату вообще не положена ирония, в данной ситуации поведение Мейсона выглядело как обыкновенный непрофессионализм. Этого не преминул заметить помощник окружного прокурора, однако пока что он воздерживался от замечаний, предпочитая ждать, пока Мейсон провалится сам.
Кэтлин Фримэн совершенно спокойно выслушала замечание Мейсона и, не дожидаясь, пока в разговор вступит Мессина, ответила сама:
— Нет, Вирджиния Кристенсен занималась этим не у меня на глазах.
— Но ведь вы же говорите, что не подсматривали в замочную скважину, — гнул свою линию Мейсон, — откуда же вы тогда знаете о наркотиках? Кокаин — это ведь не травка какая-нибудь.
Кэтлин Фримэн выдержала паузу и веско сказала:
— Однажды вечером я пришла к мистеру Максвеллу по срочному делу. Его не было в спальне и я подумала, что он находится в ванной. Я прошла по коридору в ванную комнату и, заглянув туда, увидела Вирджинию Кристенсен.
— И, конечно, она вас не заметила? — с прежней иронической миной спросил Мейсон.
— Да, она меня не заметила, — спокойно сказала Кэтлин Фримен. — Вирджиния Кристенсен была слишком занята своим делом. Она заталкивала себе в нос из пробирки белый порошок.
Уверенно чувствуя за собой правоту, Кэтлин Фримэн посмотрела на Мейсона. Он вдруг занервничал и стал суетливо ерзать на стуле.
— И вы, конечно же, сразу пошли и все рассказали Максвеллу? — спросил он.
Она отрицательно покачала головой.
— Нет, не пошла и не рассказала.
Мейсон усмехнулся.
— Интересно, почему?
Ни минуты не задумываясь, она ответила:
— Мне просто хотелось сохранить работу, ведь в наше время, вы сами понимаете, с работой не очень легко.
Мейсон пожал плечами.
— Но это не объяснение.
Кэтлин Фримэн едва не потеряла самообладание.
— А что, по-вашему, я должна была говорить своему хозяину о том, что его подружка — шлюха, которая нюхает кокаин? Как, по-вашему, это было очень удобно? — нервно сказала она. — В мои обязанности не входит извещать своего начальника о подобных сюрпризах.
Лицо помощника окружного прокурора расплылось в довольной улыбке и он с какой-то странной, одновременно скептически веселой улыбкой, подмигнул своему сопернику.
Мейсон почувствовал, что совершил ошибку и опустил голову, ссутулившись в кресле.
Увидев замешательство своего соперника, Терри Мессина удовлетворенно сунул в рот сладкую булочку, а затем взял вазу и протянул ее Мейсону.
— Угощайтесь, мистер Кэпвелл. Всего одна булочка осталась.
— Да не хочу я ваших сладких булочек, от них только толстеешь, — сердито ответил Мейсон и встал с кресла, направляясь к выходу.
Через несколько минут в плаще нараспашку он вскочил в свой автомобиль и, резко отпустив сцепление, понесся по городским улицам. Он спешил в галерею Вирджинии Кристенсен, чтобы высказать ей все, что он чувствовал.
Он хотел бросить прямо в глаза этой женщине, что она нагло обманывает его, все время ставит его в неловкое положение, что она относится к нему не как к своему защитнику, а как к врагу, сообщнику прокурора. Она все время о чем-то не договаривает, утаивая правду. В любой другой подобной ситуации он не придавал бы этому значения, но сейчас он поставил себе целью выиграть это дело, доказать себе и окружающим, что способен на настоящую адвокатскую работу.
В первую очередь, конечно, в этом нуждался он сам, а потому, забыв о правилах приличия и хороших манерах, он всю дорогу ругался, нервно нажимая на педали, когда ему приходилось останавливаться на красных сигналах светофоров.
— Тварь, тварь, животное, — ругался он, сам до конца не понимая, к кому относятся эти слова.
Остановив машину возле невысокого двухэтажного строения, в котором располагалась галерея Вирджинии Кристенсен, Мейсон выскочил из автомобиля и бросился к двери.
Хотя это был всего лишь маленький дом с несколькими не слишком большими комнатами, его по праву можно было бы назвать картинной галереей. Чувствовалось, что хозяин приложил немало усилий к тому, чтобы стены и полы, окна и двери приобрели какой-то неуловимый, неощутимый сразу налет утонченности и хорошего вкуса.
Мейсон все больше и больше убеждался в том, что эта женщина обладает тем, что должно быть у каждой настоящей наследницы Евы — тайной. У Вирджинии Кристенсен была своя тайна.
Мейсон не мог еще этого понять, однако в глубине души он ощущал, что скоро ему придется познакомиться с Вирджинией гораздо ближе.
Во всяком случае, все шло именно к этому. Торопливо пробежав по коридору, Мейсон свернул в самый большой зал галереи и, не обращая внимание на висевшие на стенах картины и гобелены, направился к хозяйке галереи, которая стояла в дальнем углу зала на невысокой раздвижной лестнице и вешала на стену полотно, довольно изуверски раскрашенное абстрактными фигурами.
Мейсон поначалу даже подумал, что это испорченный строителями кусок полотна. Он не знал, что это картина одного из самых модных молодых авангардистов. Однако сейчас это его совершенно не волновало.
Мисс Кристенсен аккуратно повесила картину и, словно не обращая внимания на присутствовавшего в галерее Мейсона Кэпвелла, стала спокойно спускаться вниз по лестнице.
— Вирджиния, — грозно сдвинув брови, сказал он, — почему вы мне ничего не сказали?
Ее движения были размеренными и неторопливыми, как будто он совершенно не интересовал ее. Мейсону вдруг захотелось рвануть за лестницу, чтобы его клиентка со всего размаха грохнулась на пол, и тогда бы он топтал ее ногами, бил и истязал, вымещая всю свою злость. Она не должна была вести себя так.
Кроме того, что она обманывала своего адвоката, не говорила ему всей правды, она еще и игнорировала его. Это больше всего раздражало Мейсона. Он, наверное, мог бы снести любое, самое плохое отношение, но ужасно не любил, когда его игнорировали. Из-за этого Мейсон часто ссорился с отцом, который предпочитал не замечать сына.
Она, наконец, почтила его вниманием, спустившись с лестницы.
— Вирджиния, как вы могли так поступить? — едва сдерживаясь от негодования, воскликнул Мейсон. — Ведь вы же на корню подрубаете мне вашу защиту!.. Я просто не знаю, что теперь делать.
Она непонимающе мотнула головой.
— Что вы имеете в виду?
Мейсон дышал так тяжело, как будто путь от здания Верховного суда до галереи, в которой сейчас находилась Вирджиния, ему пришлось проделать не на автомобиле, а на своих двоих.
— На первом слушании вы должны были говорить правду и только правду, либо вообще молчать. Ведь наш разговор с помощником окружного прокурора фиксировался на пленку. И теперь эту запись можно использовать в качестве улики.
Она недоуменно пожала плечами.
— А при чем здесь разговор у окружного прокурора? Я ему ничего такого не говорила.
Мейсон засопел.
— Да? А насчет кокаина?
Вирджиния насмешливо фыркнула.
— А что насчет кокаина?
— Мессина задавал вопрос — нюхали ли вы кокаин, а вы сказали, что не делали этого. Помните?
Она пожала плечами.
— Помню. А я и на самом деле не нюхала, — спокойно ответила она. — Почему я должна отказываться от своих слов?
Мейсон едва не застонал от изнеможения.
— Нет!.. Вы по-прежнему не понимаете, о чем я говорю, мисс Кристенсен! Я говорю о том, что вы употребляли кокаин. А вот сейчас у окружного прокурора есть доказательства того, что ты занимаешься подсудными делами — употребляешь наркотики.
Вирджиния удивленно подняла брови.
— Вот как? Где же это я принимаю наркотики? — поинтересовалась она.
Мейсон разочарованно махнул рукой.
— Если бы ты принимала их у себя дома, то это было бы еще полбеды, там как-нибудь еще можно было бы отмазаться. А вот то, что ты занималась этим в доме Лоуренса Максвелла, гораздо хуже. Теперь вы понимаете, куда мы с вами вляпались, мисс Кристенсен?
Как ни странно, это сообщение отнюдь не произвело на Вирджинию ошеломляющего эффекта. Она лишь презрительно улыбнулась и спросила:
— И ты веришь показаниям Кэтлин Фримэн?
Мейсон оторопело опустил руки.
— Откуда вы знаете, что это сказала Кэтлин Фримэн? Я ничего об этом не говорил...
Вирджиния рассмеялась.
— А вы могли бы не говорить этого. Такую гадость про меня могла сказать только она. Только она могла увидеть меня в доме Максвелла.
— Почему?
— Потому что туда имели право входить только я и она.
Мейсон в отчаянии схватился за голову.
— Вирджиния, вы понимаете, что это означает? Вас обнаружили в доме человека, страдающего сердечными заболеваниями, с наркотиками в руках!
Мисс Кристенсен беспечно махнула рукой.
— У Лоуренса была всего лишь аритмия. А то, что болтает там этот помощник окружного прокурора о какой-то серьезной сердечной болезни — полная ерунда. Это во-первых. А во-вторых...
Она не успела договорить. Мейсон не выдержал и, кипя от ярости, закричал:
— А во-вторых, вас вполне могут посадить в тюрьму только на основании показаний Кэтлин Фримэн! Вы понимаете, что лучше бы вас увидели с дымящимся пистолетом в руке, чем с этим дерьмом! За наркотики в этом штате вам припаяют такой срок, что вы даже не успеете свое наследство получить! Сейчас в руках окружной прокуратуры имеются показания фактически одной единственной свидетельницы, а у меня на руках мет ничего! Я сейчас ничего не могу! Понимаете? Ничего!.. Наркотики, слабое сердце — это уже почти приговор.
Вирджиния по-прежнему спокойно и даже слегка насмешливо слушала Мейсона, едва заметно улыбаясь кончиками губ.
Выражение ее лица еще больше бесило его, и он вдруг поймал себя на мысли, что действительно хочет наброситься на нее с кулаками.
Когда он умолк и медленно начал приходить в себя, она спокойно отодвинула лестницу в угол зала и, направляясь к выходу, произнесла:
— Это все — полная ерунда. Не надо пугаться, господин адвокат, ни мне, ни вам еще ничего не угрожает.
Мейсон уже устал нервничать, он лишь с сожалением махнул рукой.
— Ну, что значит — полная ерунда? Это — официальные свидетельские показания, они записаны на пленку... К тому же у них есть и запись разговора с вами, где вы отрицаете, что когда-либо употребляли кокаин.
— ...В штате Нью-Джерси, — с улыбкой уточнила она.
— Да, в штате Нью-Джерси, но это не имеет особого значения. Вы явно солгали на предварительном следствии, и это будет говорить отнюдь не в вашу пользу. Это все, что я хотел сказать.
На сей раз Вирджиния не выдержала и громко рассмеялась.
— Я еще раз вам говорю, что это — полная ерунда, — сказала она. — Показания Кэтлин Фримэн они могут засунуть себе в одно место! Она была просто влюблена в Лоуренса... А ты ей веришь, этой дуре!.. Она же все врет!
Мейсон мрачно усмехнулся.
— По-моему, я уже когда-то слышал это выражение, только там первым словом было «мужчины». Ты говорила, что мужчины всегда врут, теперь я слышу от тебя совершенно противоположное. Мне это не нравится, Вирджиния. Если так будет продолжаться дальше, то я не смогу тебя защищать.
Она обернулась и ласково посмотрела ему в глаза.
— А я говорю тебе, что эта Кэтлин Фримэн была влюблена в Лоуренса. И не понимаю, почему ты не веришь мне, но веришь ей...
— Потому что не она — моя подзащитная, а ты! — отрезал Мейсон. — Я должен знать всю правду. А если верить твоим словам, то этого Максвелла любили все. Да, наверное, девушки были от него без ума! Конечно, такой молодой, красивый парень... И такой... богатый.
Вирджиния вспылила.
— Ну, знаешь!.. — резко воскликнула она. — Мои отношения с Максвеллом — мое личное дело! А если хочешь знать насчет кокаина и абсолютно честно, то в последний раз я его нюхала, когда мне было семнадцать лет! Понял?
Мейсон недоверчиво покачал головой.
— Вирджиния, я хочу знать только одно — сколько будет длиться твой обман? Когда ты, наконец, поймешь, что врать — это не в твоих интересах. Ты должна говорить мне только правду! Ведь я же не обвинитель, а твой защитник. Чем больше я буду знать о тебе, тем легче нам будет бороться против Мессины, и тем скорее мы выберемся из того дерьма, в котором оказались.
Она кисло усмехнулась.
— Ты хочешь знать правду? Изволь. Я могу представить тебе свидетеля, которому ты, наверняка, поверишь. Поехали со мной, я познакомлю тебя с одним человеком.
Мейсон разочарованно махнул рукой.
— Это что, еще какой-нибудь твой любовник? Тоже старикашка? Да?
Но его слова ничуть не смутили Вирджинию.
— Знаешь, Мейсон, если ты не веришь мне на слово, то, думаю, поверишь своим собственным глазам. Лучше ни о чем сейчас не спрашивай. Просто сядем в машину и поедем. Я покажу дорогу. Ты сам увидишь все собственными глазами. И тебе решать — виновна я или нет.

ГЛАВА 14

Мейсон не может совладать с искушением. Интересно, сколько еще сюрпризов приготовила Вирджиния Кристенсен для своего адвоката... Почему она любит Нью-Йорк? Плавучий дом у берега реки. Мейсону не хватает смелости.

В ожидании появления Вирджинии, Мейсон сидел в машине, кусая пальцы.
Он пытался уговорить себя, что глупо так относиться к обыкновенной клиентке. Глупо желать ее, а еще глупее то, что она об этом догадалась.
Мейсон давно не оказывался в такой дурацкой ситуации. Уже несколько дней подряд его не покидало ощущение, что он делает что-то не то, что нужно поскорее бросить все и уехать отсюда, куда глаза глядят.
Сегодня днем у Мейсона появилось даже словесное определение этого чувства — это было чувство беды, ощущение надвигающегося несчастья.
Раньше Мейсону не доводилось испытывать что-либо подобное. Даже если через полчаса его ожидала какая-нибудь гримаса судьбы, он не догадывался об этом и не ожидал подвоха. Он просто жил, как жил, и все происходило, потому что происходило.
На сей же раз, в душе Мейсона боролись противоречивые чувства. Его одновременно тянуло к этой женщине и отталкивало от нее. Он боялся ее и восхищался ею. Он надеялся на близость с ней, и не осмеливался даже взглянуть на ее обнаженное тело. Она манила, притягивала его... Но Мейсон ощущал вокруг нее какое-то странное энергетическое поле, словно защитный экран. Он не мог к ней приблизиться настолько, насколько она позволяла ему сделать это.
Внешне, казалось, что Вирджиния совершенно проста и доступна. Мейсон был уверен, что хорошо изучил подобный тип женщин. Однако, на самом деле все оказалось совершенно не так.
А еще его не покидало странное ощущение беспомощности и подчиненности. Это было похоже на то, как если бы опытный кукловод дергал его — марионетку Мейсона — за веревочки, заставляя в каждый конкретный момент делать нужное телодвижение.
Это было особенно мерзкое чувство, и Мейсон старался уклониться от размышлений на эту тему. Ему было просто страшно.
Но, с другой стороны, он ничего не мог с собой поделать. Наверное, так чувствовали себя крысы, которые шли под музыку гаммельнского крысолова в пучину вод — они просто шли, закрыв глаза и вытянув вперед лапки, не зная, что их ожидает впереди. Похоже, что то же самое сейчас происходило с Мейсоном. Но он еще не отдавал себе в этом отчета...
Услышав на улице, за окном машины торопливые шаги, он поднял голову и увидел, как Вирджиния, запахивая полы плаща и укрываясь от тонких струй моросящего дождя, вышла из аптеки и направилась к автомобилю.
Мейсон быстро наклонился и, потянув за ручку, распахнул дверцу перед Вирджинией.
Она с облегчением опустилась на мягкое сиденье и, смахивая с лица капельки дождя, с улыбкой сказала:
— Похоже, на нас скоро выльется весь Атлантический океан. Я бы, честно говоря, даже не осмелилась предположить, что сейчас лето. Все это больше напоминает глубокую осень, когда небо превращается в решето.
После ее слов Мейсон непроизвольно поежился.
— Да, я тоже привык к другому лету, — сказал он уныло. — Мне больше нравятся пальмы и теплый золотой песок пляжей Южной Калифорнии.
Вирджиния взглянула на пего с любопытством.
— А ты не говорил мне, что ты из Южной Калифорнии...
Мейсон усмехнулся.
— Ты мне тоже многого не говоришь.
Она непринужденно рассмеялась.
— Однако то, что я тебе говорю, оказывается чистой правдой. Ты только что имел возможность в этом убедиться. Правда?
Она так игриво заглянула ему в глаза, что Мейсон не выдержал и тоже рассмеялся.
— Интересно, сколько сюрпризов ты еще приготовила для меня?
Она неожиданно положила свою мокрую руку на его ладонь и Мейсон почувствовал, как его сердце начинает дрожать, словно у пугливого зайца.
— Не бойся, Мейсон, ни один из моих сюрпризов не доставит тебе неприятных минут. Я обещаю тебе только хорошее.
Он никак не откомментировала эти слова Вирджинии, по-прежнему не осмеливаясь посмотреть ей в глаза.
С напускным равнодушием Мейсон разглядывал через мокрое лобовое стекло залитую водой мостовую и редких прохожих, торопившихся укрыться где-нибудь от застигнувшего их дождя.
— Куда мы поедем? — наконец, спросил он.
В его голосе было нетрудно разобрать волнение.
Вирджиния как-то странно улыбнулась и пожала плечами.
— Не знаю, наверное, домой. Впрочем, тебе решать.
Мейсон осторожно высвободил свою руку и, повернув ключ в замке зажигания, завел машину. Дав мотору немного прогреться, он сказал:
— Тогда — домой.
Она сделала вид, как будто ожидала именно такого ответа.
— Домой так домой. Но я должна тебя предупредить — у меня не совсем обычный дом.
Мейсон несколько натянуто улыбнулся.
— Ну, это не удивительно. Я уже успел привыкнуть к тому, что ты сама не совсем обычная женщина. Было бы странно, если бы ты жила в каком-нибудь бетонном курятнике посреди Манхэттэна...
Она добродушно улыбнулась.
— Между прочим, раньше я жила именно в таком, как ты выражаешься, «бетонном курятнике». У меня была галерея на Сорок седьмой стрит в Нью-Йорке прежде, чем я переехала сюда. Это был первый этаж небоскреба, а квартира у меня была на десять этажей выше. Кстати, оттуда открывался вполне приличный вид на Манхэттэн. Я люблю это место. А ты?
Мейсон надолго задумался.
— Не знаю, — наконец, пожал он плечами. — Честно говоря, меня всегда удивляли эти жители бетонных джунглей, у них какой-то особенный менталитет. Я провел в Нью-Йорке довольно много времени, но не могу похвастаться тем, что раскусил характер жителей этого города.
Вирджиния снисходительно улыбнулась.
— Я могу сказать тебе, в чем секрет их обаяния. Именно за это мне нравятся жители Нью-Йорка и сам Нью-Йорк. Они — самые закоренелые горожане на всей Земле. Других таких нигде нет ни в Шанхае, ни в Мехико, ни в Бомбее. Коренные ньюйоркцы — это люди, которые не знают, что такое земля. Вот и все. В этом и есть весь их секрет. Они выросли и живут на асфальте или бетоне и обладают совершенно особенной романтикой. Вот за это они мне и нравятся.
Мейсон благоразумно решил промолчать. В рассуждения о природе Нью-Йорка и особенностях городской жизни он не хотел сейчас влезать, потому что вообще боялся Вирджинии.
Он чувствовал, что поддается ее очарованию и даже не может спорить с ней. Ему сейчас хотелось только соглашаться.
— Так где твой дом? — спросил он, переводя разговор на другую тему.
— Поехали, я покажу дорогу. Только, пожалуйста, не пугайся того, что увидишь.
Мейсон снова промолчал и, включив скорость, выжал педаль сцепления.
Машина долго ехала вдоль извилистого берега не очень широкой речушки, впадавшей в океан.
Вирджиния, которая была в этот вечер немногословна, показывала дорогу.
Наконец, автомобиль остановился на краю города.
Дом Вирджинии на самом деле был необычен — он стоял на воде, возвышаясь над ней как сказочный замок.
Мейсону сразу же понравились огромные окна и необычная покатая крыша.
Сюда не докатывались волны прибоя, и атлантические штормы не могли нарушить покой этого дома, стоявшего на погруженных в воду гигантских надувных резиновых подушках. К двери с улицы вел дощатый помост, по бокам которого горели небольшие фонари.
Мейсон помог Вирджинии выйти из машины и, захлопнув дверцу, следом за ней пошел по гулкому помосту. С его лица не сходило восторженное выражение.
— Я ни разу не был ни в одном из подобных домов, хотя часто видел их и проезжал мимо... — не скрывая своего восторга, сказал он.
Она обернулась и с мягкой улыбкой взяла его за руку.
— Ничего страшного. Вот сейчас и посмотришь, — многозначительно сказала она. — Пользуйся случаем.
Перед самой дверью Вирджиния остановилась и, пошарив в кармане плаща, достала оттуда ключ.
Мейсон смотрел, как она возится с замком, как открывается дверь и вечерний ветер подхватывает огромные полупрозрачные занавески...
Вирджиния вошла в дом и, обернувшись, недоуменно посмотрела на нерешительно топтавшегося у порога Мейсона.
— Заходи, что же ты медлишь? — сказала она с улыбкой.
Он тяжело вздохнул и опустил голову.
— Мне кажется, что это будет не совсем удобно, — словно пересиливая желание войти, сказал Мейсон.
Вирджиния вдруг стала оглядываться по сторонам, будто проверяла, нет ли рядом с ними соглядатая.
— А почему?
— Все-таки я — твой адвокат. И, если нас увидят вдвоем наедине — это наверняка будет неправильно истолковано. Вот что я имею в виду, оставаясь на пороге и не заходя в дом.
Но Вирджиния не успокаивалась. Она шагнула к Мейсону и взяла его за руку.
— И все-таки... Ты же видишь, что никого вокруг нет, за нами никто не следит. Что же страшного случится, если ты войдешь ко мне в дом? По-моему, это вполне естественно — адвокат навещает свою подзащитную... Ну, в самом деле, не в тюрьме же им это делать!.. Слава богу, что у нас пока есть такая возможность! Еще не известно, как все сложится дальше.
Мейсон хмуро усмехнулся.
— Вот именно. Поэтому я и не хочу нарываться на лишние неприятности.
Она недоуменно пожала плечами.
— По-моему, было бы гораздо страшнее, если бы кто-нибудь увидел нас с тобой в аптеке. А здесь...
Но Мейсон был настроен решительно.
— Нет, Вирджиния, — покачав головой, сказал он. — Спокойной ночи...
Высвободив свою руку из ее ладоней и повернувшись спиной к Вирджинии, он зашагал по гулкому настилу. Сначала он шел быстро, но потом стал постепенно замедлять шаги и, в конце концов, остановился.
Вирджиния по-прежнему стояла в дверях дома, провожая его неотрывным взглядом.
Когда Мейсон обернулся, он увидел ее силуэт в дверном проеме.
— Мейсон... — тихо сказала она.
— Что?
Вирджиния молчала. Тогда Мейсон сделал несколько шагов в ее сторону.
— Тебе страшно оставаться одной? — тихо спросил он. Она несмело улыбнулась.
— Если ты мне скажешь, что я не должна бояться, я поверю и не буду.
Как бы стряхнув с себя оцепенение, Мейсон воскликнул:
— Вирджиния, мы еще покажем им, кто мы такие! Мы выиграем это дело! Пусть они нас боятся!.. Нам бояться нечего...
Развернувшись, он вновь уверенно зашагал по настилу к берегу.
Таинственно улыбаясь, Вирджиния смотрела ему вслед. Но, когда он сел в машину и покинул набережную, ее лицо стало серьезным. Она вновь подозрительно осмотрелась по сторонам, прикрыла дверь и задернула шторы на окнах.

ГЛАВА 16

Мейсон начинает первый в своей жизни допрос свидетеля, выступая со стороны защиты. Первые успехи на новом поприще — показания доктора Левинсона подвергнуты сомнению. Помощник окружного прокурора выражает протест против действий адвоката. Лоуренс Максвелл вполне мог употреблять кокаин по собственному желанию. Здравый смысл — не всегда надежный союзник. Судья выносит Мейсону Кэпвеллу предупреждение. Обвинитель представляет суду нового свидетеля. Лечащий врач Лоуренса Максвелла Роберт Белтран. Миллионер перенес тяжелое отравление кокаином. У адвоката пет вопросов к свидетелю. Секретарша покойного Лоуренса Максвелла свидетельствует об увлечении обвиняемой наркотиками. Публике и репортерам становятся известны подробности сексуальной жизни покойного миллионера, Флоренс Кингстон вынуждена утихомиривать зал. Шокирующая подробность — Кэтрин Фримэн лечилась от наркомании. Лоуренс Максвелл получал кокаин от своей секретарши. Первое заседание заканчивается победой адвоката.

Мейсон поднялся со своего места и решительно направился к доктору Левинсону. Он остановился буквально в двух шагах от него и обратился к нему с вопросом:
— Вы только что сказали, что, по вашему мнению, мистер Максвелл перенес этот смертельный сердечный приступ в тот момент, когда он был ограничен в движениях.
Левинсон утвердительно нагнул голову:
— Именно так.
— И вы основываете это утверждение на том, что у него на запястьях имеются следы, ссадины и синяки? — продолжал спрашивать Мейсон.
— Да, — подтвердил Левинсон. — Я утверждаю, что все обстоит именно так.
Мейсон прошелся по залу и, активно жестикулируя, задал еще один каверзный вопрос:
— А, может быть, мистер Максвелл случайно получил эти синяки в момент сексуального экстаза, когда он размахивал руками и не видел, что делает? Как по-вашему, такое вероятно?
Левинсон надолго задумался и на лице его выступили крупные капли пота. Тяжело вздохнув, он вынужден был согласиться с утверждениями Мейсона:
— Думаю, что это возможно, хотя это довольно спорный вопрос.
Когда по залу заседаний прокатился легкий шум, вызванный очередным утверждением свидетеля, Мейсон точно так же, как несколько минут назад до него поступил помощник окружного прокурора, выдержал паузу, а затем обратился к доктору Левинсону со следующим вопросом:
— Вы нашли какие-нибудь старые следы, подтверждающие ограниченность движений?
Левинсон достал из кармана платок и дрожащей рукой вытер выступивший на лбу пот:
— Только у него на лодыжках, — ответил он. Мейсон поднял вверх палец:
— То есть в таком месте, которое не видно со стороны.
Теперь настал черед нервничать помощнику окружного прокурора. Он резко вскочил из-за стола и вскинул руку:
— Ваша честь, я возражаю! Адвокат пытается делать собственные умозаключения. Это совершенно неприемлемо.
На мгновение задумавшись, судья Кингстон кивнула:
— Возражение поддерживаю. Мистер ... Кэпвелл, вы не должны отклоняться от общепринятых норм ведения судебного заседания. Заключения будет делать суд присяжных заседателей, ваше дело — факты.
После этого она кивнула головой, разрешив адвокату продолжить допрос свидетеля.
— Я хотел бы еще раз повторить свой последний вопрос. Так были ли у мистера Максвелла на теле старые повреждения или нет?
Доктор Левинсон заколебался, глядя на помощника прокурора, но тот развел руками:
— Да, у него были старые отметины, может быть, месячной или двухмесячной давности. И именно на лодыжках, — ответил свидетель.
— Тогда у меня есть еще один вопрос: доктор Левинсон, вы, как медик, можете ли сказать, не принимал ли мистер Максвелл кокаин по своему собственному желанию?
Левинсон пожал плечами:
— Мне кажется, что... что это очень неправдоподобно... Человек в подобном состоянии...
Мейсон не стал дожидаться окончания пространных рассуждений доктора Левинсона, что мог и чего не мог Лоуренс Максвелл и, глядя на него в упор, спросил:
— Скажите, вы дипломированный психиатр?
Тот недоуменно пожал плечами:
— Нет, но я...
Окружной прокурор почувствовал, что инициатива в ведении судебного заседания перешла к его противнику, и снова вскочил из-за стола:
— Возражаю, ваша честь! — воскликнул он, правда, на сей раз не формулируя, против чего же именно он возражает.
Тем не менее судья согласилась с ним:
— Ваше возражение поддержано. Мистер... э-э-э... Кэпвелл, вы не должны выдвигать своих личных заключений по поводу показаний свидетеля.
Мейсон вежливо наклонил голову:
— Я понял, ваша честь.
Затем он снова повернулся к Левинсону:
— Каким образом вы пришли к выводу о том, что мог сделать мистер Максвелл, и чего он не мог? Ведь вполне может быть, что мистер Максвелл принимал кокаин по своему собственному желанию, и никто его ему не подсовывал. Такое возможно?
Доктор Левинсон развел руками:
— Тут тяжело сказать что-нибудь конкретное. Я могу только засвидетельствовать наличие кокаина в организме покойного, а по своей ли воле он его принимал, или кто-нибудь ввел его в заблуждение, сказав, что кокаин в лекарстве отсутствует, я утверждать не берусь. Тут нужно опираться на здравый смысл.
Мейсон тут же скептически усмехнулся и покачал головой:
— Здравый смысл, — перехватил он фразу свидетеля. — Вы что, обнаружили следы здравого смысла при вскрытии тела покойного? Вы твердо знаете, что у мистера Максвелла был здравый смысл? Вы ведь только что показали, что ему при жизни нравились всякие неприглядные развлечения. Что, это тоже удалось обнаружить при вскрытии?
Помощник прокурора снова попробовал возразить:
— Ваша честь, — уже безнадежным голосом обратился он к судье.
На сей раз миссис Кингстон промолчала. Молчал и доктор Левинсон.
После этого Мейсон удовлетворенно осмотрел скамью, на которой сидели присяжные заседатели, и зал заседаний:
— В таком случае, если свидетелю обвинения нечего ответить, я закончил, ваша честь. У меня больше нет вопросов.
Он гордо удалился к своему столу, опустился на свое место и ободряюще улыбнулся Вирджинии.
Судья Кингстон тяжело вздохнула и, проводив Мейсона осуждающим взглядом, сказала:
— Это будет долгий процесс. Суд затянется надолго, если мне придется в первый же день предупреждать вас о том, как себя вести, господин адвокат. Я вынуждена сделать вам официальное предупреждение: вы не должны заниматься личными препирательствами с представителями стороны обвинения.
Мейсон привстал со своего места и, как бы принимая вину, кивнул:
— Ваша честь, я поступаю так не потому, что у меня есть какие-то личные счеты с мистером Мессиной, а потому, что пытаюсь доказать нелепость его обвинений. Если вам кажется, что этот заочный спор носит какой-то персональный характер, то я готов принести свои извинения помощнику окружного прокурора мистеру Мессине.
Судья удовлетворенно кивнула:
— Я принимаю ваши извинения, мистер... — она снова запнулась, — ...Кэпвелл. Если у вас больше нет вопросов к доктору Левинсону, то я попрошу пригласить сюда второю свидетеля обвинения.
Мейсон уселся на свое место, в очередной раз с неудовольствием отметив, что его фамилия в этом городе ни на кого не производит должного впечатления, а потому ее всегда забывают.
После всех формальностей и процедур, помощник окружного прокурора провел нового свидетеля к его креслу и, подождав, пока тот усядется, обратился к нему с первым вопросом. Это был доктор Роберт Белтран — немолодой, но молодящийся, поджарый, крепко сложенный мужчина в элегантном сером костюме и удачно подобранном в тон ему галстуке.
— Где вы работаете? — спросил Мессина. Белтран сложил руки на груди и спокойно ответил:
— Я работаю в больнице имени Альберта Швейцера.
Белтран держался вполне уверенно. По всему поведению этого человека было видно, что он привык общаться с людьми и не боялся аудитории.
— В каком конкретно отделении больницы имени Альберта Швейцера вы работаете? — уточнил Мессина.
— В отделении скорой помощи.
— Вы работали вечером пятого июня нынешнего года?
После секундного размышления Белтран кивнул:
— Да, я в этот вечер работал в приемном покое.
Помощник окружного прокурора подошел к деревянному барьеру, за которым в кресле сидел свидетель обвинения, и, опираясь на локти, снова обратился к Белтрану:
— Вы принимали больного Лоуренса Максвелла?
Белтран мгновенно ответил:
— Да. Я прекрасно помню этот случай.
— По какой причине покойный Лоуренс Максвелл попал в приемный покой отделения скорой помощи больницы имени Альберта Швейцера?
— Отравление кокаином.
Мессина обернулся и многозначительно посмотрел на скамью для присяжных заседателей. Затем, снова вернувшись к свидетелю, он спросил:
— Мистер Максвелл обсуждал с вами обстоятельства этого отравления?
Белтран немного помолчал, словно смущенный этим вопросом:
— Да, обсуждал, — как-то неуверенно ответил он и после небольшого замешательства продолжил. — Как раз перед приходом в суд я перечитал свои записи для того, чтобы воспроизвести рассказ мистера Максвелла как можно точнее. Судя по моим записям, пациент в тот вечер сказал, что с ним это произошло впервые и что он больше никогда не будет пробовать кокаин.
— Вот как? — протянул помощник прокурора. — Хорошо, вы не могли бы описать нам его состояние: как он себя чувствовал, как выглядел?
Белтран на мгновение задумался:
— В общем, это была довольно печальная картина. У него была масса тревожных симптомов: гипополексия, то есть высокая температура, обычно связанная с кокаиновым отравлением, повышенное кровяное давление, сердечная аритмия, одышка и в то время, пока я его осматривал, у него начался приступ, весьма похожий на эпилептический. Мне пришлось даже обратиться за помощью к санитару, дежурившему вместе со мной в тот вечер.
Помощник окружного прокурора задумчиво потер подбородок:
— Скажите, а при кокаиновом отравлении всегда присутствует именно такая совокупность симптомов?
Белтран развел руками:
— Ну, в общем, я не могу так сказать, — неопределенно ответил он, — но все дело в том, что этот больной был особенно уязвим для воздействия кокаина, и я считал, что ему просто повезло, что он вернулся живым домой.
— А вы сказали ему об этом, доктор Белтран? Тот мгновение помедлил с ответом:
— Я сказал ему, что если он еще раз попробует кокаин, то это будет равносильно самоубийству.
После этих слов доктора Белтрана помощник окружного прокурора обвел зал взглядом победителя и обратился к своему сопернику Мейсону Кэпвеллу:
— Ну, что ж, у обвинения больше нет вопросов к свидетелю Роберту Белтрану. Теперь ваша очередь, защитник.
Мейсону ничего не оставалось, как признаться:
— У меня тоже нет вопросов.
Он понимал, что сейчас ничего из сказанного доктором Белтраном не может пойти на пользу его клиентке, и что каждый его вопрос лишь принесет ей вред. Положение вновь становилось угрожающим. Мейсон стал замечать, что присяжные заседатели переходят на сторону обвинения, все больше и больше настраиваясь против Вирджинии Кристенсен.
Судья продолжила заседание:
— Если вопросов к свидетелю Роберту Белтрану больше нет ни у обвинения, ни у защиты, — объявила миссис Кингстон, — тогда свидетель может покинуть зал заседаний. Я попрошу занять место следующего свидетеля обвинения. Это бывшая секретарша покойного Лоуренса Максвелла — Кэтлин Фримен.
После принесения присяги на библии и соблюдения всех прочих формальностей место свидетеля за барьером заняла немного перепуганная и, очевидно, именно по этой причине чрезмерно разукрашенная косметикой бывшая секретарша Максвелла миссис Фримен.
— Итак, мистер Мессина, можете приступить к допросу свидетельницы, — распорядилась судья Кингстон.
Обвинитель расстегнул пиджак и, поправив галстук, подошел к Кэтлин Фримен:
— Вы видели мистера Максвелла за день до того, как он умер, миссис Фримен?
Очевидно, она сильно нервничала, потому что долго не могла устроиться в кресле, и ответила на вопрос помощника окружного прокурора лишь после повторного обращения к ней:
— Да, я видела его в тот вечер.
— И как он выглядел?
Она потупила взор:
— Лоуренс был очень бледен и сильно потел.
Мессина немного подождал, чтобы его свидетельница успокоилась и задал следующий вопрос лишь после того, как она взяла себя в руки:
— Вы говорили с мистером Максвеллом о мисс Кристенсен?
— Да.
— И что он сказал?
— Он сказал, что он очень беспокоится, и я тоже была обеспокоена. Лоуренс сказал, что если она будет продолжать в том же духе, то она его убьет, его сердце больше не выдержит.
Терренс Мессина, явно удовлетворенный таким ответом свидетельницы, обвел зал торжествующим взглядом и вернулся на свое место. По лицу его блуждала рассеянная улыбка.
— Господин адвокат, приступайте к допросу свидетельницы, — распорядилась судья.
Мейсон поднялся из-за своего стола и подошел к барьеру, за которым сидела свидетельница, сменив помощника прокурора:
— Вы знаете, мисс Фримен, — деловито начал он, — для начальника и его подчиненной этот разговор представляется мне слишком интимным. Вы с ним часто обсуждали его интимную жизнь?
Она довольно спокойно выдержала насмешливый взгляд Мейсона и, чуть наклонив голову, ответила:
— У нас были чисто профессиональные отношения с мистером Максвеллом, но я работала у него секретаршей более шести лет, и он любил разговаривать со мной.
Мейсон прошелся по залу:
— Ну, что ж, очень хорошо. В таком случае, говорил ли вам мистер Максвелл о том, что Вирджиния Кристенсен думала над тем, чтобы переехать отсюда севернее, в Чикаго?
Кэтлин Фримен кивнула:
— Да, он говорил мне об этом.
— Итак, женщина, которую он страстно любил, собралась от него уехать, — задумчиво сказал Мейсон. — Как по-вашему, не могло ли это у него вызвать стресс, тревогу и беспокойство?
Однако ни присяжным заседателям, ни публике, собравшейся в зале суда, не удалось услышать ответ на этот вопрос Мейсона Кэпвелла, потому что помощник окружного прокурора резко вскочил со своего места и, размахивая рукой, обратился к судье:
— Ваша честь, защита подталкивает свидетеля к определенным умозаключениям. Я протестую.
Но судья Флоренс Кингстон еще не успела принять решение, как Мейсон тут же обратился к ней:
— Ваша честь, по-моему, речь идет лишь о том, чтобы уяснить состояние души погибшего в день смерти, и больше ни о чем. К тому же, господин обвинитель только что занимался тем же самым.
Судья на мгновение задумалась, а потом медленно сказала:
— Да, в этом деле много неприятного, в том числе и для всех присутствующих в этом зале.
Помощник окружного прокурора хмыкнул, а Мейсон вновь обратился к судье:
— Ваша честь, по-моему, в этом зале есть люди, которые считают, что мне более всего интересно вытаскивать на свет самые грязные подробности из жизни обвиняемой. Но они ошибаются. Меня интересует только причина смерти Лоуренса Максвелла.
На сей раз судья долго не раздумывала:
— Возражение обвинения отвергнуто, — сказала она. — Мистер Кэпвелл, можете продолжать допрос свидетельницы.
Мейсон бросил на миссис Фримен такой жесткий и проницательный взгляд, что она вся съежилась:
— Итак, миссис Фримен, если вы не хотите отвечать на этот вопрос, то не надо. Я понимаю, что вам, возможно, трудно отвечать, но считаю своим долгом предупредить — у меня этот вопрос не последний.
Она печально опустила голову и спустя несколько мгновений сказала:
— Я могу ответить на ваш предыдущий вопрос. Вы спрашивали о том, могло ли быть так, что причиной беспокойства и тревоги мистера Максвелла было заявление Вирджинии Кристенсен о том, что она собирается уехать. Я допускаю, что такое возможно.
По залу прошел легкий шум, свидетельствовавший о том, что судебное заседание начинает приобретать характер захватывающего детектива. Судья Кингстон тут же откомментировала последнее событие в зале заседаний:
— Похоже, что помощник окружного прокурора мистер Мессина открыл своеобразный ящик Пандоры, и теперь эта Пандора опутала своими щупальцами и обвинителя, и защитника. Я призываю к тишине в зале суда, иначе мне придется принять соответствующие меры, чтобы восстановить порядок.
В зале мгновенно воцарилось молчание, потому что при таком развороте событий никому не хотелось пропускать самое интересное. А самое интересное еще было впереди.
Мейсон прошел к своему столу, полистал папки с документами и снова обратился к свидетельнице обвинения:
— Миссис Фримен, сейчас передо мной лежит протокол вашего допроса на предварительном следствии. Вы показали, что видели, как Вирджиния Кристенсен вдыхала в ванной комнате дома Лоуренса Максвелла кокаин. Откуда вы знали, что это был именно кокаин, а не что-либо иное?
Кэтлин Фримен саркастически улыбнулась, как будто ответ на этот вопрос был столь очевиден, что можно было и не отвечать на него. Однако она старательно повторила сказанное ею на предварительном расследовании:
— Это был белый порошок, — сказала она таким тоном, как будто заданный адвокатом вопрос был ей оскорбителен.
Мейсон неторопливо наклонился к столу, полистал еще одну папку с документами и достал оттуда официальный бланк, заполненный от руки. Пробежавшись глазами по неровным строчкам, он взял бумагу двумя пальцами и направился к креслу свидетельницы.
Вирджиния Кристенсен улыбалась, потому что знала, какой сюрприз был припасен для свидетельницы обвинения ее адвокатом. Мейсон остановился рядом с бывшей секретаршей Максвелла и, неотрывно глядя ей в глаза, спросил:
— Скажите, миссис Фримен, вы когда-нибудь были пациенткой Маунтинского центра по лечению наркоманов и алкоголиков?
Кэтлин Фримен обмерла и, съежившись еще сильнее прежнего, вжалась в кресло. Вопрос попал в точку, потому что на глазах Кэтлин Фримен мгновенно появились слезы, а губы задрожали. Она растерянно смотрела на помощника окружного прокурора, которому не оставалось ничего другого, как снова вмешаться в ход судебного заседания. Он вскочил с места и, резко взмахнув рукой, закричал:
— Я протестую, ваша честь! История болезни миссис Кэтлин Фримен не является предметом обсуждения на данном судебном заседании.
Пока судья Кингстон не успела ничего сказать, Мейсон тут же возвысил голос:
— А я настаиваю на своем вопросе. Дело в том, что эта свидетельница дала показания о кокаине. Кокаин признан одной из главных причин смерти Лоуренса Максвелла. Я считаю, что этот вопрос мы должны разрешить здесь же и немедленно.
На сей раз судья ни секунды не колебалась:
— Возражение обвинителя отвергнуто. Можете продолжать, господин адвокат.
Терренс Мессина беспомощно развел руками и с посрамленным видом уселся в свое кресло. Мейсон вернулся к теме, которую помощник окружного прокурора прервал своим протестом:
— Скажите пожалуйста, миссис Фримен, лечились ли вы в Маунтинском центре по лечению наркоманов и алкоголиков в январе прошлого года?
Не осмеливаясь поднять на него глаз, Кэтлин Фримен с дрожью в голосе ответила:
— Да, я действительно была пациенткой этого центра.
Мейсон удовлетворенно кивнул:
— Именно об этом говорят документы. Пожалуйста, сообщите суду, какова была причина вашего помещения в этот реабилитационный центр?
Мессина, который не ожидал такой прыти от незнакомого приезжего адвоката, потрясенно закрыл лицо руками и едва заметно покачал головой — он прекрасно понимал, что адвокат сейчас переживает момент триумфа.
— Итак, миссис Фримен, я не слышу ответа. Расскажите о тех причинах, которые привели вас в реабилитационный центр.
Она уже почти плакала, слезы медленно сползали по ее напудренным щекам, оставляя заметные следы от размазавшейся туши для ресниц. Торопливо вытащив из маленькой сумочки носовой платок, она вытерла слезы и едва слышным голосом произнесла:
— Злоупотребление наркотиками и алкоголем.
Ей, наверное, казалось, что в этом зале никто, кроме адвоката, не услышит ее, но в воцарившейся мертвой тишине слова Кэтлин Фримен донеслись до самых последних рядов. По залу вновь прокатился удовлетворенный гул.
Мейсон продолжал успешно развивать наступление на позиции обвинителя:
— Итак, если вы находились в Маунтинской клинике по причине злоупотребления алкоголем и наркотиками, то я хотел бы, чтобы вы сообщили суду, какой именно наркотик вы употребляли и не был ли это случайно кокаин.
На лице Вирджинии Кристенсен появилась радостная улыбка, но, чтобы скрыть свое состояние от судьи и присяжных заседателей, она быстро низко опустила голову.
Кэтлин Фримен проделала то же самое, однако ее состояние было прямо противоположным тому, в котором сейчас находилась обвиняемая. Ситуация оборачивалась так, что в глазах двенадцати присяжных сама Кэтлин Фримен могла превратиться в подозреваемую в убийстве Лоуренса Максвелла.
Она растерянно хлопала глазами, промакивая их намокшим платком. Ответа на вопрос Мейсона Кэпвелла так и не последовало, из-за чего ему пришлось повысить голос и снова обратиться к Кэтлин Фримен:
— Вы, что, не слышали? Я спросил, какой именно наркотик вы употребляли? Это был кокаин?
Миссис Фримен беспомощно подняла глаза, пытаясь найти защиту у помощника окружного прокурора, однако тот низко опустил голову и даже не поднимал взгляда на свидетельницу обвинения. Миссис Фримен не оставалось ничего другого, как признаться:
— Да, это был кокаин.
Зал уже начал волноваться, а потому судье Кингстон пришлось предостерегающе поднять руку и воскликнуть:
— Порядок!
Такого драматичного хода судебного заседания не ожидал, очевидно, никто, а потому судье и присяжным заседателям пришлось подождать не менее минуты, прежде чем публика успокоилась. Судья Кингстон в конце концов не выдержала и воскликнула:
— В следующий раз я прикажу очистить зал заседаний от посторонних, если не будет соблюдаться порядок.
Возмущенно сверкая глазами, она обратилась к адвокату:
— Мистер Кэпвелл, можете продолжать. Однако, я попрошу вас не слишком давить на свидетельницу.
Мейсон гордо поднял голову:
— Я лишь пытаюсь выяснить истину, ваша честь.
Когда миссис Кингстон кивком головы дала ему понять, что вполне удовлетворена его ответом, он глянул на свидетельницу таким взглядом, как будто перед ним действительно сидела обвиняемая:
— Я хочу спросить вас вот о чем — не вы ли, миссис Фримен, снабжали своего босса мистера Максвелла кокаином? И не был ли это именно тот кокаин, которым он отравился, когда был доставлен в отделение скорой помощи больницы имени Альберта Швейцера, где работает доктор Роберт Белтран?
Миссис Фримен уже не сдерживала слез:
— Нет! — истерично рыдая, воскликнула она. — Нет и еще раз нет! Я этого не делала!
Но по ее состоянию уже можно было понять, что она фактически дала положительный ответ на вопрос адвоката.
Хотя очевидным образом не было нужды подтверждать ложь миссис Фримен документами, потому что любому непредвзятому слушателю было ясно, что она лжет, Мейсон все-таки решил обратиться к фактам:
— А вот я думаю иначе, — холодно произнес он, направляясь к своему столу.
В зале воцарилась напряженная тишина, пока Мейсон спокойно и неторопливо разворачивал папку и доставал оттуда еще один документ.
В ожидании худшего, миссис Фримен трясущейся рукой вытирала катившиеся из глаз слезы, а помощник окружного прокурора, ошеломленно качая головой, не поднимал взгляда от стола.
Мейсон подошел к судье Кингстону и показал ей очередную бумагу. Нацепив на кончик носа очки, она бегло просмотрела документ и кивнула:
— Хорошо, можете предъявить это свидетельнице обвинения.
Мейсон продемонстрировал документ залу:
— Сторона защиты располагает копией протокола о поступлении больного мистера Максвелла в клинику имени Альберта Швейцера. Здесь написано, что мистер Лоуренс Максвелл был доставлен в больницу с диагнозом: острое отравление кокаином. Вот здесь вверху, — он показал пальцем место в углу документа, — должна быть указана фамилия ответственного лица, то есть лица, но вине которого больной попал в больницу.
Он подошел к свидетельнице обвинения и протянул ей копию документа:
— Я хочу, чтобы свидетельница обвинения прочитала фамилию, которая указана в этом месте.
Он передал бумагу Кэтлин Фримен, которая взяла документ дрожащими руками, но не могла вымолвить ни слова. По лицу ее снова покатились крупные слезы.
Мейсон повторил:
— Миссис Фримен, я хочу, чтобы вы сами прочитали вслух фамилию человека, по чьей вине Лоуренс Максвелл был доставлен в больницу в результате острого отравления кокаином.
Поскольку спасения ей уже было ждать неоткуда, бывшая секретарша Максвелла дрожащим голосом произнесла:
— Кэтлин Фримен...
Ее голос звучал едва слышно, а потому Мейсон настойчиво повторил:
— Громче.
Глотая слезы, она едва выговорила:
— Кэтлин Фримен. Но я...
Мейсон не стал выслушивать ее невнятные объяснения и, резко выхватив бумагу из рук миссис Фримен, победоносно воскликнул:
— Ваша честь, я больше не имею вопросов к свидетельнице миссис Фримен.
Он подошел к судье и снова протянул ей документ:
— Это вещественное доказательство защиты номер один. Я ходатайствую о приобщении его к делу.
Направившись к своему месту и достав из папки еще один экземпляр, он подошел к помощнику окружного прокурора:
— А эту копию, мистер Мессина, — сухо сказал он, — я оставляю вам. Можете приобщить ее к показаниям Кэтлин Фримен.
Терренс Мессина взял документ в руки и, не читая, положил его в пухлую кожаную папку. На его лице были написаны разочарование и недовольство. Он понимал, что сегодняшнее заседание им проиграно. В случае, если до начала следующего слушания ему не удастся обнаружить какое-нибудь сокрушительное свидетельство виновности Вирджинии Кристенсен, то он проиграет все дело.
Мейсон со сдержанной улыбкой на лице подошел к Вирджинии:
— Я же тебе говорил, что мы им покажем, — нагнувшись к своей подзащитной, прошептал он ей на ухо. — Мы уже начинаем выигрывать это дело.
Она едва заметно с сомнением покачала головой:
— Я думаю, что это еще далеко не все. Мне совсем не нравится поведение нашего общего знакомого мистера Мессины. Он, наверняка, вытащил что-нибудь такое, о чем ты не догадываешься.
Мейсон бросил беглый взгляд на своего соперника:
— Мы тоже не будем сидеть, сложа руки, хотя радоваться, действительно, рановато.
В зале суда поднялся легкий шум, свидетельствующий о том, что публика живо обсуждала последние события. Программу сегодняшнего заседания вполне можно было считать исчерпанной, а потому после утвердительного кивка судьи Кингстон секретарь поднялся со своего места и торжественно провозгласил:
— Сегодняшнее заседание закончено. Следующее заседание начнется завтра в десять часов утра. Прошу всех встать.
После того, как судья Кингстон, поправив мантию, гордо удалилась из зала заседания, публика в конец дав волю языкам, стала расходиться.

ГЛАВА 18

Мейсон пересиливает себя. Страсть невозможно преодолеть. Вирджиния, Вирджиния... Первый поцелуй. Мейсон открывает для себя новые стороны собственной натуры. Аромат женщины. Кожаный ремень вполне может заменить наручники. «Ты боишься, Мейсон!..» Восковые свечи и холодное шампанское.

Ветер раскачивал в двери полупрозрачные занавески, как бы приглашая войти в этот дом.
— Ну, да ладно, — сказал сам себе Мейсон, — самое страшное, что она сделает, это прогонит меня.
Однако он уже понимал, что его никто не прогонит, его ждут в этом доме. Он решил войти к Вирджинии, а потом — будь, что будет. Темнота придавала ему смелости.
Мейсон неторопливо, стараясь унять внезапно возникшую дрожь в руках, закрыл на ключ дверь автомашины и медленно направился к дому. Уже в который раз под его ногами поскрипывали узкие доски настила, в который раз мигали призывными огнями низенькие фонари-торшеры по сторонам причала. Он поднялся на крыльцо и отвел рукой занавеску.
В доме было спокойно и тихо. Ровный свет лился из матовых абажуров, плафонов, небольших светильников, прикрепленных под самым карнизом. Стены, обшитые узкими тонкими рейками светлого дерева, были украшены небольшими картинами в изысканных черных рамах.
Мейсон прошел в просторный холл и, затаив дыхание, стал оглядываться по сторонам. Вирджинии нигде не было видно. Не раздавалось в доме и ни единого звука. Мейсон стоял посреди холла, растерянно подняв голову к лестнице, ведущей на второй этаж. Он не мог уйти отсюда, его как будто приковали к Вирджинии невидимой цепью. В уме он стал поносить ее площадной бранью, пытаясь заставить себя возненавидеть эту женщину. Но тщетно — он только еще более отчетливо понял, что полюбил ее той сумасшедшей любовью, которая рождается мгновенно и заставляет вспоминать о себе всю последующую жизнь.
Бом, бом, бом... Большие настенные часы с маятником стали отбивать время — одиннадцать часов вечера. Этот громкий звон диссонансом прозвучал в тихом доме. Мейсон стоял в оцепенении и лихорадочно пытался сообразить, что же делать дальше. У него вдруг мелькнула мысль броситься к Вирджинии и умолять ее, чтобы она позволила побыть с ней, чтобы он мог ее видеть.
Теперь даже ее насмешки и издевки казались ему желанными по сравнению с этой тяжелой, невыносимой тишиной.
Он и сам не знал, сколько времени простоял в этой чернильной тишине. Он копался в своих мыслях, пытаясь сосредоточиться и понять, что будет делать дальше. Однако в голове пульсировало лишь одно: Вирджиния, Вирджиния...
Он понял, что уже не в силах сопротивляться и уже смирился с этой мыслью. Как ни странно, Мейсон мгновенно почувствовал облегчение, словно перешагнув через какой-то невидимый мучительный барьер. Немного успокоившись, Мейсон внимательно осмотрелся по сторонам, как бы знакомясь и привыкая к интерьеру. Медленно ступая по скрипучему полу, он стал мерить шагами холл. Огромное просторное помещение показалось ему приятным, и он, скользя взглядом по стенам, осмотрел весь интерьер, как бы любуясь и запоминая мельчайшие детали.
Он прикоснулся рукой к маслянистому листу агавы, ощупал пальцами острые шипы на листьях и стволе другого дерева в большой дубовой кадке и тихо двинулся по шелковистому ковру, устилавшему дальнюю часть холла.
Сейчас он напоминал слепого, на ощупь изучающего расположение мебели и предметов в холле, знакомящегося с ними и все запоминающего, чтобы потом он мог легко найти выход.
Мейсон почувствовал, как сердце и душа его успокоились, потому что он принял окончательное решение. А ведь еще несколько мгновений назад в нем одновременно боролись несколько чувств: одно из них, самое главное, — желание обладать Вирджинией, а второе — чувство страха перед прегрешением. Мейсону прежде не приходилось оказываться в столь двусмысленной ситуации, поэтому он чувствовал себя виноватым, ему казалось, что он нарушает какие-то человеческие законы морали, в голове проносились обрывки каких-то мыслей о нравственности. Но желание было сильней, и оно пересилило. Конечно, если бы, например, сейчас Вирджиния вышла из спальни и, возмутившись, прогнала его из дома, он мгновенно развернулся бы и ушел.
Но вокруг царила тишина. Высоко под потолком крутили никелированными лопастями вентиляторы. Мейсон с некоторым удивлением отметил, что воздух, который они гнали вниз, был теплым. Очевидно, вентиляторы были соединены с кондиционером, установленным на повышенную температуру.
Колыхались прозрачные шторы, за окнами искрился ночной город, и его отражение покачивалось и распадалось на мелкие части в водной глади.
Мейсон подошел к лестнице, ведущей на второй этаж, в спальни хозяев дома. Он положил руку на перила и неуверенно и несмело сделал первый шаг.
Именно в это мгновение он почувствовал, как сзади ему на плечи легли руки Вирджинии. Мейсон не поворачивался, ожидая, что произойдет дальше. Он и сам не знал, что хотел услышать, и что должно произойти дальше.
Лишь одно было ему известно — сегодня, здесь, в этом доме не он будет проявлять инициативу, не он будет подчинять женщину своей воле. Он вспомнил вопрос, заданный Вирджинии несколько дней назад на предварительном слушании помощником окружного прокурора:
— Вы любите доминировать над мужчинами?
Хотя тогда она не ответила, Мейсону сразу стало понятно, что это именно так. Несмотря на то, что он никогда прежде не ощущал себя жаждущим подчиняться женской воле, какое-то смутное, глубоко сокрытое желание подобного рода всегда жило в его душе.
Он услышал возбужденное, неровное дыхание Вирджинии:
— Мейсон... — едва слышно сказала она.
Он по-прежнему стоял к ней спиной, не в силах даже шевельнуться.
Воспользовавшись его оцепенением, Вирджиния осторожно расстегнула на нем пиджак, сняла его с плеч мужчины и бросила на пол.
Мейсон почувствовал, как к спине его прикоснулась полуобнаженная плоть. Он чувствовал нежную бархатистую кожу ее пышной груди, которая словно обжигала его даже сквозь тонкую материю рубашки. Он почувствовал, как сердце начинает вырываться у него из груди.
Вирджиния наклонила к себе его голову, легко поцеловала в шею, влажным языком прикоснулась к мочке уха, укусила ее, а потом развернула мужчину к себе лицом и призывно посмотрела в глаза.
Мейсон увидел, что на плечи Вирджинии наброшен тонкий ночной халат из белого атласа, который сейчас был расстегнут. От того, что Мейсон увидел под халатом, у него перехватило дыхание. Невозможно было высказать словами то очарование, которое она сейчас излучала, которое грело, обжигало, ослепляло все вокруг. Слова застряли у него в горле, когда ему стала видна пышная округлость мраморно-белой груди.
Вирджиния заметила, что Мейсон смотрит на ее грудь, но не застегнула халат, а только в каком-то полузабытьи прильнула к Мейсону, отчего халат еще больше распахнулся, обнажая светлую полоску живота с белым пятнышком пупка и белые кружевные трусики.
Тело Мейсона охватила дрожь, но он стоял, опустив руки, и этим как бы призывал Вирджинию к действию. Именно так она все и поняла.
Мейсон не шевелился, боясь отпугнуть Вирджинию, но еще больше боясь испугать самого себя. Он был по-прежнему неподвижен, когда ее руки развязывали затянутый на его шее узел галстука и расстегивали пуговицы белой рубашки.
Он прикрыл глаза, не осмеливаясь взглянуть на Вирджинию.
И вдруг его губы сами собой нашли рот Вирджинии. Мейсон на мгновение открыл глаза и увидел направленный на него горящий взгляд. Красивые крылья прямого носа Вирджинии трепетали и вздрагивали. Медленно положив свои руки ему на плечи, она запрокинула голову и прижалась к нему. Ее язык раздвинул его губы и оказался у него во рту. Мейсон приник к этим пухлым кроваво-красным подушечкам, чувствуя, как они шевелятся под кончиком его языка.
Затрепетав от сладостного упоения, они чуть не задохнулись от охватившего их счастья. Рука Мейсона попала под халат и, обняв тонкий гибкий стан, он прижал ее к себе, чтобы она почувствовала в нем мужчину, второй рукой он стал гладить ее грудь и теребить соски.
Казалось, все пойдет обычным путем, и Мейсон уже стал опускать свою руку все ниже и ниже, туда, где тонкая, едва заметная кружевная полоска прикрывала трепетавший низ живота. Мейсон не выдержал и, порывисто нагнувшись, приник губами к ее обнаженной груди. Но она вдруг оттолкнула его от себя, словно пытаясь оторваться, избавиться от него. Он уже успел испугаться, что сделал что-то не так, однако Вирджиния тут же еще крепче схватила его за плечи, а ее острые ногти вцепились в тело Мейсона. Вирджиния вновь привлекла его к себе и крепко впилась в его раскрытые губы.
Мейсон стал торопливо шарить рукой по ее груди, сладостно ощущая нежное обнаженное тело. Вирджиния побледнела, капельки испарины мелким бисером покрыли ее лоб и щеки.
Он уже не осознавал, что делает. Его руки, повинуясь мужским инстинктам, заскользили вниз, туда, где под тонкими белыми кружевами скрывалось лоно любви.
Ему показалось, что Вирджиния уже была близка к обмороку. Он судорожно рванул за резинку трусиков, однако в этот момент Вирджиния, словно очнувшись от глубокого забытья, сбросила с себя его руки. Он снова попытался обнять ее, но она вывернулась, скользнула в его руках, и он почувствовал, как его ладони впустую пробежали по точеному телу Вирджинии и заскользили по атласу халата. Сейчас Мейсон ощутил легкий холодок ткани и пульсацию под ней живой плоти.
Он рванулся, пытаясь схватить и удержать выскальзывающее из его рук манящее, притягательное женское тело.
В этот раз ему удавалось удержать ее возле себя. С предельной осторожностью, давая женщине возможность привыкнуть к каждому его движению, он пробирался к драгоценному сокровищу. Вирджиния несколько раз нервно вздрагивала и бессознательно порывалась остановить его, даже хватала его руку, но не отталкивала ее, а лишь задерживала, стараясь не допустить туда, куда он направлял ее.
Он уже с ужасом чувствовал, что теряет самообладание, когда Вирджиния все-таки продемонстрировала ему, что она не такая, как остальные, обычные женщины.
Резко оттолкнув его от себя, Вирджиния вырвалась. Затрещала ткань халата, и изрядный кусок тонкого белого атласа остался в руках Мейсона.
Судорожно дыша, Вирджиния бросилась бежать наверх по лестнице, ведущей в спальню. Мейсон окончательно потерял голову и рванулся за ней.
Через несколько ступенек ему удалось догнать женщину, и, когда она выскочила на площадку между двумя лестничными пролетами, Мейсон обхватил ее за талию.
Даже если бы ступеньки и площадка деревянной лестницы не были покрыты мягким ковром, Мейсон все равно не почувствовал бы боли, падая на локоть, — он уже ничего не чувствовал, кроме исступленного животного желания обладать этой женщиной и отдаться ей. В порыве поглотившей их страсти, они стали барахтаться на площадке, пытаясь одновременно овладеть друг другом и не дать друг другу овладеть собой. В конце концов Мейсон оказался под Вирджинией. Она уселась на него верхом, торопливо расстегивая последние пуговицы на рубашке. Не в силах сдержаться, он дрожащими руками сорвал пострадавший от порыва страсти атласный белый халат и, притянув к себе Вирджинию, впился губами в уже твердый сосок ее груди.
Он почувствовал, что от Вирджинии исходил пьянящий аромат свежего душистого тела. Каждая мельчайшая деталь ее груди, плеч, рук, бедер и очертания стройных красивых ног составляли единую, непостижимую гармонию и в то же время очаровывали бесхитростной простотой. В ней не было ничего сверхъестественного, и вместе с тем она была прекрасна.
Войдя в этот дом, Мейсон еще не осознавал, что его порог был тем рубежом, переступив который, он навсегда потерял всякую связь с теми женщинами, которые раньше были в его жизни. Они просто перестали существовать для него, они были только искаженным отражением этой истинно безумной красоты.
Наверное, так бывает с каждым мужчиной, который страстно влюбляется в женщину. Разумеется, Мейсону сейчас было не до размышлений на эту тему. Он целовал и ласкал языком свесившиеся над ним, словно пышные виноградные гроздья, груди.
Вирджиния дышала так же тяжело, как и он. Торопливо сбросив дрожащими руками все еще болтавшийся на его шее галстук, она постаралась поскорее обнажить его тело. Однако в этой нервной спешке пальцы ее дрожали, и она никак не могла совладать с пуговицами. Наконец, не выдержав, она резко рванула рубашку на груди Мейсона. Затрещали, отлетая, пуговицы, и она, наконец-то, увидела его покрытую нежными шелковистыми волосами грудь, набрякшие от возбуждения соски.
А он, окончательно растеряв остатки самообладания, в диком исступлении мял руками и целовал нежную грудь этой очаровательной женщины, чувствуя, как она трепещет под его ласками. Второй рукой он нежно гладил ее плечи, спину, ощущая необыкновенный бархат плотно сбитого тела.
Она стала постепенно придвигаться все ближе и ближе к его лицу, и его руки поплыли вниз по ее телу — на мягкий живот и округлости бедер. Он целовал и целовал, как сумасшедший, все, что попадалось под его губы. И дрожь ее тела передалась ему, захлестнув страстным порывом и непреодолимостью желания.
Ему было невыразимо приятно. Она обняла его своими горячими руками и подставляла свое тело, обдавая Мейсона жаром порывистого дыхания. Она совершала своим телом плавные волнообразные движения, прижимаясь к нему то животом, то грудью, и он чувствовал, как вся его плоть трепещет в одном остром желании — наконец завладеть ею. Еще несколько мгновений — и он, наверняка, ничего не смог бы поделать с собой. Невыносимое наслаждение обрушилось бы на него горячей волной и утопило бы в жгучем безудержном водовороте удовольствия.
Однако Вирджиния, прекрасно понимая, что такой быстрый конец не входил ни в его, ни в ее планы, вновь взяла инициативу в свои руки. Резко рванувшись всем телом, она укусила его за шею и, оттолкнув от себя, вскочила и побежала наверх в спальню. Запрокинув голову, Мейсон увидел, как полуобнаженная женщина исчезает в дверном проеме.
Он поднялся и, тяжело дыша, растерянно огляделся по сторонам. Чувствуя огромное возбуждение и слабость в коленях, он стоял, держась руками за стену, а затем, покачиваясь, стал медленно подниматься наверх.
Его волосы были растрепаны, маслянистый, осоловевший взгляд блуждал по стенам, ни на чем не останавливаясь, ни на чем не задерживаясь. Вверху, уже совсем близко, сверкая никелем, вращались огромные лопасти вентилятора. Потоки теплого воздуха шевелили спутанные волосы на голове Мейсона.
Он поднял голову вверх в бессловесной просьбе к этому простому механическому приспособлению охладить его пыл. Однако было ясно, что сейчас уже ничто не сможет удержать и остановить его, что через несколько мгновений ему придется идти до конца, и что сейчас он испытает высшее наслаждение, то, о котором он мечтал ночью во сне. Его внутренний голос еще пытался воззвать к нему: что я делаю, зачем я здесь? Но эти вопросы остались без ответа. Плоть Мейсона, его тело знали, зачем он находится здесь, знали, что их ждет.
Немного отдышавшись, Мейсон отбросил рукой прилипшую ко лбу мокрую прядь волос и вытер вспотевшие виски. Перед его глазами вновь промелькнула картина, которую он однажды видел на экране телевизора: вновь в видеомагнитофоне вращалась кассета, и вновь на экране предавалась любви Вирджиния, такая желанная и страстная. Она вздыхала, вздрагивала, извивалась и трепетала.
Чувства вновь захлестнули Мейсона, и, упрямо мотнув головой, он зашагал по ступенькам лестницы наверх, в спальню Вирджинии.
Внезапно во всем доме погас свет, и лишь из-за приоткрытых дверей спальни лилось призрачное неровное сияние, какое бывает только от открытого огня — очевидно, там горел камин.
Мейсону хотелось идти туда и в то же время он страстно жаждал как можно дальше оттянуть тот момент, когда он переступит порог спальни.
Он тяжело вздохнул и сделал шаг, за ним второй, третий... Вот он уже слегка толкнул рукой, казалось, невесомую дверь спальни. Легко повернувшись на хорошо смазанных шарнирах, она открылась, словно приглашая Мейсона сделать неведомое прежде в его жизни открытие.
В спальне царил полумрак. Большую просторную кровать в дальнем углу комнаты отгораживала от двери прозрачная занавеска. В потоках воздуха, текущего из распахнутого окна, она легко колыхалась, издавая шум, похожий на трепетание крыльев мотылька. Возле кровати на дубовой тумбочке горело несколько толстых восковых свечей. Их неровный свет отбрасывал на потолок причудливые подвижные тени. Спальню наполнял запах горящего воска, что навевало на ум сравнение с храмом любви.
Кроме восковых свечей в комнате ярко горел камин. Сухие дрова только что занялись огнем и негромко потрескивали.
Мейсон подошел к кровати и, подняв руку, осторожно отодвинул занавеску. Вирджиния лежала, повернувшись к нему спиной. Как завороженный, Мейсон смотрел на мраморно-белое тело. Его восхищали ее красивые полные руки, тонкая талия и длинные изящные ноги.
Она была похожа на фарфоровую статуэтку, в которой каждая деталь, отшлифованная мастерством художника, восхищает своей утонченной красотой и совершенством. Ее рассыпавшиеся по плечам белокурые волосы вызывали у Мейсона чувство какого-то детского умиления. В ней была сейчас какая-то нездешняя хрупкость и нежность. Казалось, тело ее светилось нетронутой чистотой и целомудрием.
Мейсон растерялся, не зная, что делать. Вирджиния не шевелилась, не вздрагивала, она, как будто, ждала, пока Мейсон насладится созерцанием. Похоже, она даже спиной чувствовала, что он пожирает ее глазами. Казалось, что и она не меньше Мейсона упивается безмолвием этой встречи.
На ней была лишь узкая белая полоска кружевных трусиков. Мейсон осторожно нагнулся и положил руку на бедро Вирджинии. Он и сам вздрогнул от этого прикосновения к теплой нежной коже. Как зачарованный, он молча смотрел на нее, упиваясь этим видением. Тусклое сияние ее тела будоражило ему душу, сердце временами бессильно замирало.
Все его тело содрогалось от нетерпения, желания, радости, — так приятно ему было на нее смотреть. Говорить ни о чем не хотелось, казалось, что малейший звук может разрушить это тихое сказочное очарование.
Она лежала, склонив голову набок. Мейсон гладил ее, трепетно ощущая под руками бархатное тело. Он снова и снова пожирал ее глазами, стараясь насладиться этим великолепным зрелищем.
Вирджиния вдруг подняла голову, повернулась к Мейсону и посмотрела ему в глаза. В ее зрачках плавились отсветы свечей, взгляд казался дурманящим, притягательным и страстным, он одновременно манил и пугал Мейсона.
Но он уже преодолел то чувство, ту преграду, которая разделяла его и лежавшую на этой постели женщину. Рука Мейсона уже лежала на ее бедре. Он нагнулся к Вирджинии и, осторожно повернув ее на спину, поцеловал легкий шелковистый живот. Женщина вздрогнула.
Мейсон, пытаясь совладать с собой, стал осторожно освобождать ее тело от ненужного кружевного белья. Эта деталь казалась ему лишней, мешающей полностью овладеть Вирджинией.
Но женщина отстранила его руки, как бы разорвав объятия, и слегка отодвинулась на широкой постели, застланной темным ворсистым покрывалом.
Ее жест был уже двусмысленным: либо она отстранялась от Мейсона, либо давала ему место рядом, приглашая лечь вместе с собой.
Мейсон в некоторой растерянности оставался стоять возле кровати, предоставляя инициативу Вирджинии. Она легла на спину, широко раскинув руки, и предоставила его восхищенному взгляду все свое холеное точеное тело. У Мейсона промелькнула мысль о том, что ему даже во сне не приходилось видеть такую красоту. Под ним, как два спелых персика, трепетали ее груди, маленькие пуговки сосков, острых и чистых, торчали вперед острыми кончиками. Грудь начиналась чуть ниже плеча и, постепенно повышаясь, спускалась едва заметной складочкой к животу — полная, упругая, будто налитая соком сильной, здоровой молодости.
Мейсон любовался ее телом, словно не замечая, что она начинает двигаться на постели. Он оставался стоять, когда Вирджиния сама пододвинулась к нему и, привстав на колени, обняла его за талию. Ее мягкие влажные губы коснулись трепещущего живота Мейсона, острый язык скользнул по впадине между ребер, и Вирджиния, оставляя влажный, прохладный след, провела языком по шее, подбородку, щеке Мейсона. Он вновь замер, словно боялся пошевелиться, боялся, что Вирджиния снова отстранится от него, и ему вновь придется преодолевать барьер.
Но влажные, сочные губы женщины нашли полуоткрытый влажный рот мужчины — они вновь слились в страстном, жарком поцелуе. Они кусали друг друга, припадали губами, как бы вытягивая жизнь из своих тел.
Их языки переплетались, проникая все глубже и глубже, а руки Вирджинии нежно ощупывали и поглаживали тело Мейсона. Наконец, они опустились ему на бедра, скользнули к животу и судорожно принялись расстегивать кожаный ремень на его аккуратно выглаженных брюках.
Вирджиния продолжала целовать Мейсона, а он в ответ целовал ее. Руки женщины, наконец, вытащили ремень из его брюк.
Она была прекрасна в этот момент — ее голубые глаза горели, волосы растрепались и блестящим золотым каскадом спустились ей на лицо. Она раскраснелась и тяжело дышала. Она стояла перед ним на коленях почти голая, свежая и чистая. Мейсона охватил сладострастный трепет и, сам не понимая, что делает, он вдруг прошептал:
— Остановись, остановись, Вирджиния...
Не обращая внимания не его слова, она продолжала заниматься своим делом.
— Не надо, — в изнеможении прошептал Мейсон.
— Я знаю, что делаю, — ответила Вирджиния.
Он попробовал отодвинуться, но у него ничего не получилось:
— Нет-нет, подожди...
Но она уже не могла остановиться:
— Я знаю, что делаю, — повторила женщина. — Я знаю, чего ты хочешь.
Застонав в сладострастном исступлении, она приникла к его груди и покрывала поцелуями ложбинку между ребрами.
— Нет-нет, Вирджиния, не надо, — шептал Мейсон, отдаваясь во власть женщины.
Но она настойчиво повторила:
— Я знаю, чего ты хочешь, сейчас ты это получишь.
Мягкий кожаный ремень вдруг тесно охватил предплечья Мейсона. Вирджиния завела его руки за спину и защелкнула пряжку ремня, затянув его так сильно, что Мейсон почувствовал боль в локтях. В какое-то мгновение на какую-то долю секунды ясное сознание вернулось к Мейсону, он удивленно раскрыл глаза и взглянул на Вирджинию, но она лишь лукаво улыбнулась ему в ответ. Ее глаза были полны желания, и Мейсон покорился действиям женщины. Он полностью отдался в ее власть. Внезапно отстранившись от него и внимательно посмотрев ему в глаза, она немного изменившимся голосом сказала:
— Ты боишься, Мейсон.
Но отступать ему было уже некуда:
— Нет, я ничего не боюсь, — тихо ответил он. Она потянула его за талию и толкнула на кровать.
Он упал на спину со связанными руками.
Мейсон понимал, что может освободиться, может вырваться, но ему не хотелось этого делать, ему хотелось до конца почувствовать все то, что сейчас будет делать с ним эта женщина.
Он лежал на больших подушках и неотрывно смотрел на Вирджинию. Она взяла в одну руку бутылку с шампанским, а в другую — толстую свечу:
— Ты хочешь выпить? — прошептала она.
Мейсон лишь отрицательно покачал головой. Он уже почти ничего не соображал, язык его не шевелился, он лишь молча ожидал продолжения.
Она убрала шампанское, затем поставила рядом с изголовьем кровати свечу, уселась на Мейсона и жарко припала к его губам, больно укусив.
Мейсон вздрогнул, но поцелуй был настолько страстным и сладким, что он пересилил чувство боли, которое на мгновение заполнило его. Он уже решил — пусть все будет так, как захочет этого женщина, пусть она сотворит с ним все, что только придет ей в голову. Мейсон уже понимал — то, что сейчас, в это мгновение будет делать с ним Вирджиния, принесет ему огромное удовлетворение и наслаждение.
Он, наконец, собрался с силами, и произнес:
— Продолжай.
Она сидела на нем верхом и с улыбкой смотрела ему в лицо:
— Я буду делать с тобой то, что нравится мне. Я знаю, что и ты этого хочешь.
Мейсону оставалось лишь наблюдать, как Вирджиния немного отодвинулась назад и, скользя губами по его груди, опустила голову к самому животу. Ее длинные волосы приятно щекотали ему грудь.
Не останавливаясь, Вирджиния продолжала целовать его в живот и при этом расстегивала на нем брюки, освобождая его напрягшуюся мужскую плоть. Ее губы скользили все ниже и ниже, и в самый последний момент, когда Мейсон уже готов был вскрикнуть от охватившего его сладострастного чувства, Вирджиния вновь вскинула голову. Она посмотрела прямо в глаза Мейсону и с легкой усмешкой спросила:
— Ты боишься?
Не дрогнувшим голосом он ответил:
— Нет, теперь я уже ничего не боюсь.
Тогда женщина, глубоко прогнувшись, дотянулась до одной из ярко горевших свечей, в широкой лунке которой под пылающим фитилем колыхался расплавленный воск. Словно шаман, совершающий какие-то таинственные, магические действия, она поводила свечой над самой грудью Мейсона:
— Ты боишься? — вновь спросила она.
Мейсон, твердо сжав губы, молчал. Плотоядно улыбаясь, она повторила:
— Нет, тебе все-таки страшно.
Тогда Мейсон отрицательно помотал головой:
— Можешь делать все, что хочешь.
То, что она совершила после этого, осталось в памяти Мейсона отражением полыхающей жгучей боли. Немного наклонив свечу, Вирджиния капнула расплавленный, обжигающий воск на грудь Мейсона.
Почувствовав боль, он вздрогнул, но Вирджиния, мгновенно взяв другой рукой открытую бутылку шампанского, плеснула ему на грудь несколько капель пенящегося холодного напитка. Боль сразу утихла, и приятное блаженство разлилось по всему телу Мейсона, и он застонал.
Тогда Вирджиния наклонилась и поцеловала его в губы, не сильно, едва прикоснувшись к ним языком:
— Тебе ведь нравится, Мейсон, ведь правда? — жарко прошептала она.
Мейсон не отвечал, он смирился с тем, что в этот вечер женщина будет властвовать над ним, что она будет делать с ним то, чего захочется ей самой.
Вирджиния снова наклонила свечу и стала капать расплавленным воском на его грудь. Под холодной струей шампанского воск тут же застывал, сладкое вино стекало на покрывало, оставляя темные мокрые пятна.
Мейсон то морщился от боли, то сладко вздрагивал. Вирджиния слегка коснулась его груди рукой и провела пальцами по еще мягкому воску. Мейсон широко раскрытыми глазами смотрел, как воск застывал на кончиках се пальцев, тянулся за ними.
Вирджиния словно дразнила Мейсона — она то наклонялась, касаясь его губ своими, то резко поднималась именно в тот момент, когда Мейсон уже готов был впиться в них. Хищно улыбаясь, она отрицательно качала головой.
Еще не застывший воск на его груди причинял ему боль, а она словно пытаясь усилить это чувство, пальцами снова и снова разминала застывающий прямо на глазах воск. Мейсон подрагивал от легкого покалывания груди, но эта боль была приятной, она нравилась Мейсону, туманила его разум. Его приоткрытые глаза и полураскрытый рот без слов говорили о том удовольствии, которое он испытывал.
Она вдруг провела рукой по его лицу. Мейсон ловил губами пальцы Вирджинии, облепленные теплым воском, но она все время отдергивала руку, не позволяя ему тянуться за собой.
Когда он уже отчаялся поймать ее пальцы, она сама осторожно, не спеша, раздвинула его губы острым, ярко накрашенным ногтем и глубоко опустила палец ему в рот. Мейсон жадно водил языком по нежной теплой коже, ощущая вкус расплавленного воска и сладкого вина.
Вирджиния очень медленно, едва заметно вздрагивая, вынула свой палец из его рта и облизала его своим острым языком. Мейсон следил за всеми ее движениями — за тем, как она плавно поставила свечу на тумбочку и взяла с нее другую, полную расплавленного горячего воска. Он смотрел и даже не делал попытки двинуться, наблюдая за тем, как Вирджиния, высоко подняв свечу, наклоняла ее. Тонкая струйка воска текла на его живот, стекая между ребер, застывая в ложбинках и складках кожи.
Вирджиния все ближе и ближе придвигала свечу к себе. Расплавленный воск уже лился на ее тело и стекал на Мейсона, который морщился от боли, но холодная струя пенящегося шампанского мгновенно студила ожоги, заставляя воск застывать.
По мере того, как горячая, липкая жидкость стекала все ниже и ниже по животу, приближаясь туда, где между ног Вирджинии возвышалась его напряженная мужская плоть, он стонал все сильнее и сильнее.
Необычное, никогда прежде не испытанное чувство, в котором были перемешаны боль и глубокое наслаждение, охватывало его. Он уже почти не соображал, что происходит. Исступленное желание овладеть ею заставляло Мейсона извиваться и поднимать голову. Однако Вирджиния властными движениями руки отталкивала его, заставляя падать на большие мягкие подушки.
Он уже потерял счет времени, не зная, сколько это продолжается. Ему показалось, что он услышал доносящийся снизу, из холла звук бьющих часов, однако спустя мгновение уже забыл об этом.

ГЛАВА 20

Пробуждение. Мейсон не в силах преодолеть порочную страсть. Судебное заседание продолжается. Адвоката начинают уважать. Роберт Бертран дает новые показания. Вирджиния Кристенсен стала жертвой оговора. Сексуальные притязания Бертрана встречены с осуждением. Защитник предъявляет суду новые вещественные доказательства, свидетельствующие о том, что свидетель обвинения пытался шантажировать Вирджинию Кристенсен. Второй раунд судебного процесса заканчивается в пользу адвоката.

У изголовья кровати зазвонил будильник. Мейсон, почти ничего не соображая, механически протянул к нему руку и нажал на кнопку. Звонок, который как ему казалось верещал как пожарная сирена, умолк.
Переживая все то, что происходило с ним в доме Вирджинии, Мейсон еще несколько минут лежал с закрытыми глазами не обращая внимания на шум наступившего за окном утра. Некоторое время он не в силах был стряхнуть с себя сонное оцепенение. Солнечные зайчики, отраженные оконным стеклом, причудливо извивались на потолке. Через открытое окно вместе с легким дуновением свежего утреннего ветра доносились таинственный шелест листвы и трели щегла, будто аккомпанировали пению старого дерева.
Мейсон, наконец, придя в себя открыл глаза и огляделся. Он лежал в спальне дома Элизабет Тимберлейн. Сама Бетти спала рядом с ним.
Мейсон быстро вскочил с кровати, пытаясь стряхнуть с себя сон и преследовавшие его видения. Не поворачиваясь к Элизабет, он набросил на себя синий махровый халат и, шлепая по полу босыми ногами направился в ванную.
Он включил холодную воду и встал под колючие струи, желая чтобы освежающая влага как можно скорее привела его в чувства и сделала его разум светлым и ясным.
Потоки воды хлестали по телу. Мейсон менял холодную воду на горячую, потом снова включал холодную. Контрастный душ позволил ему вернуться к нормальному состоянию.
Когда в конце концов он пришел в себя, кожа на его спине и плечах горела будто по ней провели наждачной бумагой.
Мейсон выключил воду, вышел из ванной и, встав перед зеркалом, принялся вытирать тело большим махровым полотенцем.
Не придав по началу этому значения, Мейсон с ужасом рассмотрел в зеркале что у него на животе и на паху остались темные красные пятна и, хотя он старался сейчас не вспоминать события прошедшей ночи, однако перед ним само собой всплыло лицо Вирджинии, ее тонкие нежные руки с открытой бутылкой шампанского и большой круглой свечой. Он мгновенно вспомнил тонкую струю расплавленного воска, которую Вирджиния лила ночью на его тело.
Чтобы не выдать себя Мейсон прикрыл следы ночного беспамятства полотенцем и сделал это очень вовремя, потому что в ванную в этот момент вошла Элизабет.
Он автоматически, даже не соображая что говорит, отвечал на ее вопросы и даже пытался шутить. В мозгах у него вертелось только одно — Вирджиния...
Да, день начинался не слишком удачно. Мейсон чувствовал себя утомленным и разбитым. А еще ему было ужасно неприятно из-за того, что он обманывал Элизабет, хотя никаких моральных или семейных обязательств перед ней у Мейсона не было. Тем не менее его не покидало ощущение того, что он изменил Элизабет. Мейсон пытался успокоить себя тем, что ситуация, в которой он сейчас находится, позволяет поступать ему так, как он посчитает нужным. В конце концов Элизабет действительно не жена ему и еще не известно кому он изменяет — ей или Вирджинии.
Он раз за разом повторял себе, что он ничем не обязан Вирджинии, что они могут расстаться в любой момент, но какое-то глубоко засевшее у него в душе чувство не позволяло ему успокоиться.
Что-то порочное было в этой страсти. Порочное и запретное. Глубоко засевшие в его сердце и разуме уроки христианской морали, которые преподала ему примером собственной жизни Дюваль Маккормик, вызывали у него чувства протеста. Он понимал, что поступает неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Сейчас страсть была выше его разума. И Мейсону было еще противнее от того, что он прекрасно осознавал это.
Торопливо позавтракав, он распрощался с Элизабет, даже забыв поцеловать ее в щеку на прощание. Разумеется, такая мелкая, но не маловажная деталь не могла увернуться от Бетти, которая с мрачной задумчивостью посмотрела ему вслед.
Мейсон быстро сбежал по ступенькам крыльца к стоявшей во дворе машине и, бросив на заднее сидение автомобиля свой неизменный металлический полированный кейс с кодовыми замками, отправился в суд.
В десять начиналось судебное заседание по делу об обвинении Вирджинии Кристенсен в смерти Лоуренса Максвелла. Чтобы отвлечься в дороге Мейсон включил радиоприемник, но и здесь не смог укрыться от навязчивой реальности: «Сегодня в здании Верховного Суда города Бриджфорда», — вещал голос диктора: — «Будет продолжено заседание, на котором слушается дело по обвинению Вирджинии Кристенсен в смерти миллионера Лоренса Максвелла. Представителем обвинения на процессе выступает помощник окружного прокурора Терренс Мессина. Председательствует на суде всем вам известная Флоренс Кингстон. В качестве защитника мисс Кристенсен выступает неизвестный в нашем городе адвокат по фамилии Кэпвелл, Мейсон Кэпвелл. Вчерашнее заседание вызвало огромный интерес у средств массовой информации и общественности нашего города. Корреспондент нашей радиостанции, который присутствовал в зале суда рассказал, что если дело пойдет так дальше, то это будет наверняка самый интересный процесс в нашем городе с тех времен, когда его основали переселенцы из Англии. Судя по свидетельствам нашего корреспондента, первое судебное заседание больше напоминало дуэль, в которой состязались мистер Мессина и мистер Кэпвелл. Свидетели обвинения, которых помощник окружного прокурора вызвал в суд, оказались совершенно беспомощными перед энергичным напором мистера Мейсона Кэпвелла. Адвокат подзащитной своими точными и неожиданными вопросами поставил в тупик версию обвинения о том, что Лоуренс Максвелл умер в результате преступных деяний мисс Кристенсен. Помощник окружного прокурора выдвинул версию о том, что обвиняемая попыталась соблазнить покойного миллионера Максвелла, чтобы завладеть его состоянием. Союзником в осуществлении своего плана мисс Кристенсен, по словам обвинителя, избрала наркотики, а точнее кокаин. По свидетельству врача производившего вскрытие, доктора Левинсона, покойный Лоуренс Максвелл, страдавший сердечным заболеванием, перед смертью получил такую дозу кокаина, которая привела его к летальному исходу. Обвинитель, на основании показаний свидетелей, пытался доказать, что эту дозу кокаина Максвелл получил от своей любовницы Вирджинии Кристенсен. Однако адвокат мисс Кристенсен, мистер Мейсон Кэпвелл, обнаружил совершенно неожиданные факты, говорящие о том, что главный свидетель обвинения, секретарша покойного Лоуренса Максвелла Кэтлин Фримен, лечилась в клинике для наркоманов и алкоголиков, причем, попала она туда по причине злоупотребления кокаином. Этот факт был неизвестен обвинителю, а потому вчерашнее судебное заседание закончилось явно в пользу защиты. Хотя мистер Кэпвелл как адвокат совершенно не известен в городе, его поведение на вчерашнем судебном заседании приводит нас к выводу, что это один из наиболее профессионально подготовленных и компетентных юристов, которые когда-либо работали в Бриджфорде. Итак, можно сказать, что судебное заседание начинается сегодня при счете один ноль в пользу адвоката. Кстати, временами, вчерашнее судебное заседание превращалось в настоящую словесную дуэль между обвинителем и защитником. Судья Флоренс Кингстон вынуждена была сделать несколько замечаний господам Мессине и Кэпвеллу. В этой связи мы с огромным нетерпением ожидаем начало сегодняшнего заседания, на котором будет продолжено слушание дела Вирджинии Кристенсен и, вполне возможно, решится ее судьба. Все будет зависеть от того, какие сюрпризы приготовили друг другу адвокат и обвинитель. На этом судебном процессе еще рано ставить точку: ситуация в любой момент может повернуться самым неожиданным образом. Мы будем постоянно держать вас в курсе происходящих в зале суда событий с помощью нашего корреспондента Джонатана Полларда. Оставайтесь на нашей волне и вы будете в курсе самых последних событий. Итак, вы слушаете радиостанцию... ». Мейсон выключил приемник. Очевидно в этом городе скоро запомнят его фамилию, потому что услышанное только что по радио им мнение было не единственным, подтверждавшим высокую юридическую репутацию Мейсона Кэпвелла. Сейчас он припомнил, что за завтраком Элизабет говорила ему о положительных откликах в газетах и о том, что его портрет появился в утреннем выпуске местного таблоида. Однако, все эти положительные отклики на первый опыт деятельности Мейсона как адвоката со стороны защиты, не поднимали ему настроения.
Еще больше его настроение ухудшилось, когда он пришел в зал заседаний и увидел лицо Терренса Мессины.
Губы помощника окружного прокурора змеились в ехидной усмешке. Мейсон сразу же догадался, что Мессина что-то приготовил для него, специально что-то такое, чтобы могло коренным образом изменить ход судебного разбирательства.
Зал заседания был полон. А Вирджиния Кристенсен уже сидела на своем месте, когда Мейсон уселся рядом не глядя на свою подзащитную. Он чувствовал себя виноватым и не осмеливался поднять глаза.
Судебный секретарь поднялся и торжественно провозгласил:
— Прошу всех встать. Судья Флоренс Кингстон.
Когда высокая негритянка медленно прошествовала к своему месту и уселась в кресло с высокой спинкой, публика тут же утихла и приготовилась к продолжению судебного разбирательства. Флоренс Кингстон посмотрела на помощника окружного прокурора и кивнув, сказала:
— Господин обвинитель, можете начинать. Мессина поднялся со своего места.
— Ваша честь, — обратился он к судье. — Я прошу разрешения пригласить в зал для дачи показаний следующего свидетеля обвинения — доктора Роберта Бертрана.
Судья кивнула:
— Разрешаю.
Распахнулись широкие дубовые двери и, миновав двух полицейских, стоявших у входа в зал, вошел элегантно одетый мужчина, который вчера уже выступал с показаниями.
Он решительно направился к секретарю суда, дал присягу на библии, сообщил свое имя, место работы и направился к креслу для свидетелей.
Вирджиния Кристенсен холодным безразличием проводила свидетеля и выдержала взгляд помощника окружного прокурора, который торжествующе посмотрел на нее. Прежде чем начался допрос свидетеля судья Кингстон сказала:
— Я предупреждаю вас, доктор Бертран, вы находитесь под присягой. Каждое ваше слово будет зафиксировано в протоколе, а потому напоминаю вам о необходимости говорить правду и только правду.
Затем она повернулась в сторону обвинителя:
— Прошу вас, мистер Мессина, можете задавать свои вопросы.
Помощник окружного прокурора, улыбаясь какой-то недоброй улыбкой, подошел к барьеру за которым сидел немного седеющий, но еще моложавый доктор Бертран.
Казалось, свидетель был абсолютно спокоен. Мессина выдержал паузу, затем напрямую спросил:
— Доктор Бертран, вы знакомы с Вирджинией Кристенсен?
Помощник окружного прокурора показал рукой на обвиняемую, которая отвела взгляд в сторону.
— Да, — спокойно ответил свидетель.
Мессина немного помолчал.
— Хорошо, я сформулирую вопрос по-другому. Вы встречались с ней раньше?
Бертран сказал:
— Да.
Журналисты, присутствующие в зале заседаний, сразу же зашумели, почувствовав, что сейчас начнется самое интересное; выплывут пикантные подробности из жизни обвиняемой. По залу прошелся шепоток. Раздалось несколько удивленных возгласов. Судья Кингстон тут же хлопнула ладонью по столу.
— Тишина в зале, я требую тишины.
Когда волнение на скамьях для публики прекратилось, она продолжила:
— Если вы будете продолжать себя вести подобным образом, то я прикажу очистить зал от посторонних. И, заметьте, это мягкое предупреждение. Другой судья на моем месте освободил бы зал заседаний.
Шум в зале моментально стих, только в наступившей тишине было слышно как поскрипывает кожа на кресле на котором она сидела. Обвинитель подождал еще несколько мгновений, а затем повернулся к миссис Кингстон:
— Я могу продолжать, ваша честь? — спросил он. Убедившись в том, что ее требование к установлению тишины в зале заседаний соблюдено, судья кивнула:
— Продолжайте.
Мессина с удовлетворенной улыбкой сразу повернулся к Бертрану:
— Свидетель, вы разговаривали с миссис Кристенсен о своем пациенте Лоуренсе Максвелле?
— Да, разговаривал, — уверенно ответил он. — Вирджиния Кристенсен так же обращалась ко мне за медицинской помощью по поводу дисменореи.
Мессина вскинул голову:
— Уточните пожалуйста.
— Это легкие судороги сопровождающиеся окоченением мышц. Моя пациентка нуждалась в регулярном врачебном присмотре. Однажды она пришла ко мне в кабинет с журналом, на обложке которого была изображена фотография Лоуренса Максвелла. Кажется в разделе светская хроника. Там была и статья о мистере Максвелле. Возможно из тщеславия, я упомянул моей пациентке о том, что Лоуренс Максвелл так же лечится у меня. Судя по ее виду она была очень заинтригована.
Судя по лицу помощника окружного прокурора это сообщение было еще одним камнем в основании его теории о том, что именно Вирджиния Кристенсен виновна в смерти Максвелла.
— А что, в частности, она у вас спрашивала? — продолжил Мессина.
Мейсон насторожился, почувствовав недоброе. Сейчас его не покидало ощущение, что этому свидетелю нужно было уделить большее внимание с его стороны. Наверняка Деннис Уотермен мог бы разузнать о докторе Бертране нечто такое, что могло бы сыграть на руку защите. Однако, что сделано — сделано и упущенного не воротишь. Сейчас Мейсону приходилось лишь напряженно следить за допросом свидетеля.
Повернувшись к своей подзащитной, Мейсон увидел, что она с таким же настороженным вниманием наблюдает за разговором помощника окружного прокурора и сотрудника больницы имени Альберта Швейцера доктора Роберта Бертрана. Ее пальцы сжимали подлокотники кресла, из чего Мейсон сделал вывод, что Мессина может действительно раскопать нечто опасное для Вирджинии.
Доктор Бертран холодно посмотрел на мисс Кристенсен и ответил:
— Обвиняемая поинтересовалась у меня, какая болезнь у Лоуренса Максвелла. А когда я ответил, что у него больное сердце, она спросила погибнет ли он, если будет принимать кокаин.
Продолжая игру в незнание, обвинитель спросил:
— И что же вы ей ответили?
Бертран пожал плечами:
— Я сказал, что для Максвелла это будет равносильно игре в русскую рулетку.
Мессина торжествующе улыбнулся и, повернув лицо в зал, громко сказал:
— Я удовлетворен вашим ответом, доктор Бертран. Ваша честь, у меня больше нет вопросов к свидетелю.
Помощник окружного прокурора вернулся на свое место, сопровождаемый возбужденным шепотом с задних рядов. Судья Кингстон недовольная тем, что кто-то осмелился нарушить тишину в зале яростно сверкнула глазами и шепот тут же прекратился.
— Мистер Кэпвелл, прошу вас, теперь ваша очередь.
Мейсон абсолютно не ожидая такого поворота дела, не спешил подойти к барьеру, за которым сидел свидетель. По дороге Мейсон лихорадочно придумывал тактику борьбы с обвинителем. Ему не оставалось ничего другого, как спросить у Бертрана:
— Скажите, свидетель, почему вы не рассказали о своих отношениях с Вирджинией Кристенсен раньше? Вчера в этом зале проводилось первое заседание суда присяжных по делу моей подзащитной, на котором вы уже выступали в качестве свидетеля, однако мы не слышали ваших заявлений о том, что вы знакомы с Вирджинией Кристенсен.
Доктор Бертран посмотрел на адвоката и, сдерживая ухмылку, произнес:
— А меня об этом никто раньше не спрашивал. Между прочим, я не имею привычки просто так распространяться о своих отношениях с женщинами.
В глазах Мейсона блеснули искры ярости.
— Хорошо, я спрошу вас прямо, — дрожащим от возбуждения голосом сказал он. — У вас были интимные отношения с Вирджинией Кристенсен?
Но помощник окружного прокурора мгновенно вскочил с кресла:
— Ваша честь, я возражаю! — воскликнул он, обращаясь к судье Кингстон.
Не дожидаясь ответа, Мейсон так же обратился к ней:
— Ваша честь, я докажу что мой вопрос не призван удовлетворить праздное любопытство.
— Я возражаю, ваша честь! — вновь повторил помощник окружного прокурора. — Адвокат пытается вынудить свидетеля к собственному умозаключению. Это не входит в компетенцию защиты. Господина адвоката должны интересовать только факты, а не то, что думает мой свидетель по тому или иному поводу. Интимные отношения свидетелей, также не являются предметом рассмотрения в этом суде.
Судья Кингстон надолго задумалась. Наконец, в стоявшей в зале заседания тишине раздался ее низкий голос:
— Продолжайте, мистер Кэпвелл. Возражение стороны обвинения отвергнуто.
Мейсон удовлетворенно улыбнулся и вновь обратился к доктору Бертрану:
— Я должен повторить свой вопрос?
Тот мотнул головой.
— Не нужно. Никаких отношений — я имею в виду интимные — у меня с мисс Кристенсен не было.
Мейсон язвительным тоном спросил:
— А почему? Она отказала вам?
Помощник окружного прокурора снова подскочил:
— Я протестую! — яростно закричал он. — Вопросы господина адвоката уводят судебное заседание в сторону от рассматриваемого предмета.
— Мои вопросы служат достижению цели. Я хочу лишь выяснить истину, — твердо возразил Мейсон.
Но Мессина все еще не мог успокоиться:
— Я протестую! — упрямо повторял он.
Наконец, судья Кингстон не выдержала. Насупив брови, она крикнула, как строгая учительница:
— Обвинитель и защитник, быстро подойдите ко мне!
Словно покорные школьники они быстро направились к высокому столу, за которым восседала Флоренс Кингстон.
Она наклонилась к Мессине и Кэпвеллу и тихо, чтобы не услышали зрители, присутствующие в зале заседаний, произнесла:
— Если вы роетесь в земле, то наверняка испачкаете себе руки. Однако, я хотела бы попросить мистера Кэпвелла делать свою грязную работу как можно скорее. Вы обещали достигнуть цели, однако каждый ваш вопрос вызывает возражение обвинителя. Что вы можете на это ответить?
Мейсон неприязненно посмотрел на помощника окружного прокурора и негромко произнес:
— Ваша честь, я обещал достигнуть цели и достигну этого очень скоро. Мне требуется задать лишь несколько вопросов свидетелю обвинения. К сожалению, господин обвинитель реагирует слишком эмоционально на каждое мое замечание. Я хотел бы заметить только, что защита не мешала прокурору проводить допрос свидетеля.
Скрипя сердце судья Кингстон должна была согласиться с доводами Мейсона. Недовольно поморщившись, она сказала:
— Ну ладно, честно говоря, мне уже надоело видеть вас вблизи. Задавайте свои вопросы, только поскорее.
Скорчив на лице недовольную гримасу, помощник окружного прокурора удалился. Заняв свое место, он принялся хмуро чиркать карандашом по лежавшему перед ним пустому листу бумаги.
Мейсон вновь обратился к свидетелю:
— Доктор Бертран, вы помните свою последнюю встречу с Вирджинией Кристенсен в ресторане «Кошка и скрипка».
Этот вопрос был отнюдь не случайным. Еще вчера, после окончания судебного заседания, Вирджиния рассказала Мейсону о том, что доктор Бертран приставал к ней, пытаясь сделать ее своей любовницей. Однако она отказала ему.
В ответ на вопрос защитника доктор Бертран безразлично пожал плечами и откинулся на спинку кресла.
— Да, я помню эту встречу, — сказал он. — Но это было не слишком запоминающееся событие, так что многого рассказать об этом я не смогу.
— Ну хорошо, — согласился Мейсон. — Меня не интересуют подробности меню в тот день, когда вы посещали ресторан вместе с моей подзащитной, но вы наверняка должны помнить одну важную вещь — как вы хотели овладеть Вирджинией Кристенсен.
Свидетель заморгал глазами, но тут же попытался взять себя в руки.
— Нет, я не помню этого, — недрогнувшим голосом сказал он.
Помощник окружного прокурора, все это время из подлобья наблюдавший за ходом допроса свидетеля, не выдержал и вновь запротестовал:
— Я возражаю, ваша честь.
Мейсон вопросительно посмотрел на судью, но та, властно подняв руку, остановила обвинителя:
— Можете продолжать, мистер Кэпвелл.
Ситуация в зале заседаний менялась с калейдоскопической быстротой. Если еще несколько минут назад и присяжные заседатели и публика были уверены в том, что Вирджиния Кристенсен самым коварным и хитрым способом, какой только можно было придумать, умертвила миллионера Лоуренса Максвелла, то сейчас вырисовывалась совершенно другая картина. После расспросов помощника окружного прокурора Вирджиния Кристенсен в глазах окружающих выглядела коварной отравительницей, которая обманным путем выудила информацию о состоянии здоровья несчастного старика и воспользовалась ею для того, чтобы привести в исполнение свои низкие замыслы.
Теперь же, после того как со свидетелем поработал адвокат, в глазах публики и присяжных заседателей Вирджиния выглядела несчастной жертвой противозаконных сексуальных притязаний доктора Бертрана. Это выглядело тем более отвратительно, что Вирджиния Кристенсен была пациенткой Роберта Бертрана и, принуждая ее к сожительству, он нарушал не только общечеловеческие моральные нормы, но и служебный долг, что в глазах многих выглядело гораздо страшнее, нежели безразличное отношение к какой-нибудь из десяти заповедей.
Мейсон постарался развить свой успех.
— Ну так вот, если вы сами не помните, — сухо сказал он. — Я могу освежить вашу память, мистер Бертран. Если вы будете настаивать на том, что ничего подобного в ресторане «Кошка и скрипка» не случалось, я могу привести сюда двух официантов этого почтенного заведения и служителя автомобильной стоянки, которые очень хорошо запомнили, как вы силой пытались овладеть мисс Кристенсен.
Бертран по-прежнему выглядел хладнокровно.
— Я не помню этого, — ответил он.
Тогда Мейсон решил сменить тактику.
— Это была ваша последняя встреча с Вирджинией Кристенсен? — спросил он.
Свидетель наморщил лоб и спустя несколько мгновений развел руками.
— Сейчас мне тяжело об этом вспомнить. Возможно, так оно и было.
Мейсон медленно прошелся по залу и, подняв палец, веско повторил:
— Возможно...
Он выдержал паузу и, повернувшись к свидетелю, обвиняющим голосом сказал:
— Да, вам тяжело об этом вспоминать. Но я напомню: уже перед началом судебного процесса вы пытались шантажировать мою клиентку. И все это ради того, чтобы овладеть ею. Вы хотели склонить ее к сожительству, но она отказала вам.
Доктор Бертран прищурил глаза и зло посмотрел на защитника.
— Это ложь, — процедил он сквозь зубы.
Мейсон саркастически улыбнулся.
— Повторите это суду еще раз. Только погромче, — официальным тоном сказал он.
Но доктор Бертран не решился повторить фразу в том же виде, как произнес ее раньше.
— Это не совсем правда, — медленно проговорил он, — я не пытался склонять ее к сожительству.
Мейсон покачал головой.
— Вот как? В таком случае, я хотел бы продемонстрировать суду вещественное доказательство, которое имеется в моем распоряжении.
Он направился к своему столу, достал из чемодана диктофон и, щелкнув крышкой, извлек из него микрокассету.
Продемонстрировав ее всем собравшимся в зале так, чтобы кассету увидели даже в дальнем углу, он сказал:
— Моя подзащитная предоставила мне кассету из своего автоответчика. Думаю, что с помощью сделанной на ней записи мы сможем прояснить ситуацию.
Помощник окружного прокурора вновь не выдержал и вскочил со своего места.
— Ваша честь, я протестую.
Судья Кингстон сделала такой вид, словно постоянные протесты Терренса Мессины вызывали у нее головную боль.
— Я слушаю вас, господин обвинитель, — устало сказала она.
Мессина, бросив полный ярости взгляд на адвоката, резко взмахнул рукой.
— Ваша честь, мы не знаем, что это за кассета. У нас нет уверенности в том, что защитник получил ее законным путем. У стороны обвинения существует также подозрение, что эта запись подделана.
Однако судья Флоренс Кингстон раздосадованным жестом остановила обвинителя:
— Я не хуже вас знаю процессуальные тонкости, — сухо сказала она. — Прежде чем прослушать запись на этой кассете, адвокат должен предоставить заключение экспертов, касающееся аутентичности кассеты и подлинности сделанной на ней записи.
С этими словами она повернулась к Мейсону и, демонстрируя свое явное неудовольствие по поводу очередного протеста стороны обвинения, сказала:
— Что вы можете ответить по этому поводу, мистер Кэпвелл?
Мейсон сдержанно улыбнулся и, положив диктофон вместе с кассетой на стол, вновь покопался в чемоданчике. Достав оттуда два бланка, заполненных мелким шрифтом, он подошел к судье.
— Ваша честь, — произнес он, затем повернулся к помощнику окружного прокурора и продемонстрировал документы Мессине. — Господин обвинитель, у меня есть два заключения, вот они.
Держа бланки двумя пальцами, он продемонстрировал их и залу.
— Это свидетельства двух независимых аудиоэкспертиз. Кстати, услугами одного из специалистов, проводивших экспертизу, часто пользуется сам помощник окружного прокурора мистер Мессина. Так что, я думаю, у него нет оснований не доверять этим документам. Итак, специалисты утверждают, что эта кассета подлинная, что на ней ничего не изменено и не подделано. Еще раз хочу повторить, что результатами экспертизы, проводимой этими специалистами, пользуется сам обвинитель. В соответствии с ними неоднократно выносились судебные решения. А потому мистеру Мессине придется согласиться с этими выводами.
После этого Мейсон положил бланки на стол перед судьей. Флоренс Кингстон бегло просмотрела бумаги и кивнула:
— Я позволяю использовать эту пленку как вещественное доказательство. Можете продемонстрировать эту запись суду, мистер Кэпвелл.
У помощника окружного прокурора не оставалось иного выхода, как согласиться с доводами защиты. Изобразив на лице недовольную мину, он уселся на свое место и, сложив руки на груди, приготовился слушать.
Мейсон с видом победителя осмотрел зал, не оставив без внимания и доктора Бертрана, а затем вставил кассету в диктофон, щелкнул клавишей и включил громкость до отказа.
Зал и собравшиеся на галерке журналисты затихли, боясь пропустить хоть одно записанное на кассету слово. В воцарившейся тишине раздался тонкий свист — сигнал включения автоответчика, а затем присяжные заседатели, публика и репортеры услышали четкий, хорошо различимый голос доктора Роберта Бертрана:
— Это я. Я знаю, что ты слышишь меня. Черт тебя побери, возьми трубку.
В течение нескольких секунд в динамике восстановилась тишина, свидетельствовавшая о том, что доктор Бертран, очевидно, ожидал, когда Вирджиния Кристенсен подойдет к телефону.
Не дождавшись, он грубо заорал:
— Ты думаешь, что это мне надо? Ошибаешься, ты сама хочешь этого. Вирджиния, ты сделаешь то, что я говорю. Иначе, клянусь, я раздавлю тебя. Ты попадешь в тюрьму до конца своих дней.
На этом вполне можно было поставить точку, однако Мейсон не выключал телефон, потому что за первой записью на кассете следовала вторая.
Роберт Бертран звонил Вирджинии Кристенсен дважды. Во второй раз, сразу же после включения автоответчика, он закричал:
— Вирджиния, ты сука! Если ты посмеешь еще раз отказать мне, я упеку тебя в тюрьму, клянусь.
Вполне удовлетворенный произведенным на публику эффектом, Мейсон выключил диктофон и, направившись к свидетелю, спросил:
— Доктор Бертран, что вы хотели всем этим сказать?
Тот затравленно смотрел на адвоката, не решаясь ответить на его вопрос. Поскольку пауза затягивалась, Мейсон вновь повторил:
— Что вы имели в виду, когда обещали добиться того, чтобы мою подзащитную Вирджинию Кристенсен посадили в тюрьму?
Вновь не получив ответа на свой вопрос, Мейсон под аккомпанемент возбужденного шума в зале обвиняющим голосом произнес:
— Что ж, если вы не хотите отвечать, я могу дать ответ вместо вас. Вы никогда не рассказывали ей о Лоуренсе Максвелле и его здоровье. Этого разговора не было, он просто является плодом вашей излишне возбужденной фантазии.
Доктор Бертран мрачно взглянул на Мейсона и, поджав губы, упрямо повторил:
— Этот разговор был. Я рассказывал ей о том, что кокаин смертельно опасен для сердца мистера Максвелла. Но я рассказывал ей об этом потому, что она сама спрашивала меня. Я говорю правду.
Через несколько мгновений после своей оправдательной речи самообладание покинуло Бертрана, и последние свои слова он выкрикнул так, что помощник окружного прокурора обреченно закрыл глаза руками, а судья Флоренс Кингстон неудовлетворенно поморщилась. Мейсон, не скрывая своего презрения, отвернулся от свидетеля и спокойно сказал:
— У меня больше нет вопросов к свидетелю обвинения.
Он направился к своей подзащитной, которая встретила его радостной улыбкой. Мейсон ободряюще улыбнулся и уселся рядом.
Всем было очевидно, что и этот раунд судебного заседания выиграла защита. На каждую новую уловку обвинителя Мейсон находил точный и эффективный ответ. Разумеется, для защиты более всего удобно было представить Вирджинию Кристенсен жертвой сексуальных притязаний и зависти людей, признанных помощником окружного прокурора в главные свидетели обвинения. Это была вполне разумная и точная тактика.
Присяжные заседатели такие же граждане, как и обычные обыватели. Вряд ли кто-то из них мог испытывать симпатию к человеку, пытающемуся шантажом и угрозами добиться расположения женщины. А потому Мейсон действовал совершенно правильно, уповая на эмоциональный эффект.
Помощник окружного прокурора, яростно сверкая глазами, смотрел на приезжего адвоката. Его тщательно подготовленная система обвинения рушилась, словно карточный домик. Свидетели, которых он избрал в свои союзники, оказались людьми недостаточно проверенными и надежными. Схема, которую перед началом судебного процесса составил для себя помощник окружного прокурора, завела сторону обвинения в тупик.
Перед Мессиной встала срочная необходимость искать что-то новое. Дело явно затягивалось, а Терренс Мессина привык выигрывать свои дела быстро и решительно.