Пожалуйста

Время пока позволяет этим заниматься

Глава 3

Утром Каталина увидела Рикардо в поселке и не могла скрыть радости:
—  Бог послал мне вас опять! С вами я уеду обратно!
—  Не получится, сеньорита, — развел руками Рикардо.
—  Почему?!
—  Да вот, устал... Решил устроить себе передышку. Отдохну в Сан-Игнасио...
—  И как долго вы намерены отдыхать?
— Не знаю... — Рикардо, явно нарочито, зевнул и с удовлетворением отметил, как поморщилась при этом Каталина. — Может, мне хватит и недели, а может, задержусь здесь подольше.
В этот момент к берегу причалила еще одна лодка, и Каталина тотчас же помчалась к ней.
— Какое счастье, что не придется ехать с вами еще раз! — бросила она Рикардо, быстро договорившись с вновь прибывшим лодочником. — Этот сеньор только перекусит в баре и сразу же отвезет меня!
— Счастливой дороги! — ответил Рикардо, и на сей раз его лицо озарилось невероятно обаятельной, прямо-таки обворожительной улыбкой, при виде которой Каталина даже споткнулась на ровном месте.
—  Кривляка! — тем не менее проворчала она, чем доставила Рикардо немалое удовольствие.
— Вам не жалко, сеньор, что ее увезет этот ничтожный тип? — кивнув на незнакомого лодочника, сказал Бенито.
—  Ты забыл, что у нас неисправен мотор? — напомнил ему хозяин.
—  А почему вы ей об этом не сказали прямо?
—  Да как-то вылетело из головы, — лукаво усмехнулся Рикардо.
Пока лодочник обедал в баре, к нему подсел Гараньон и тоже напросился в пассажиры. Уже несколько дней он отирался в поселке, ожидая вестей от сообщников, но упрямый Миранда, судя по всему, продолжал отмалчиваться. «Чего доброго, он и помрет там, привязанный к дереву, — в какой-то момент испугался Гараньон. — А мне вовсе не нужно, чтобы тайна золота ушла вместе с ним в могилу. Пожалуй, следует форсировать события». И он решил взять в заложницы так кстати появившуюся здесь Каталину. «Уже ради дочки ты не пожалеешь золотишка?» — мысленно обращался он к Дагоберто Миранде. План Гараньона был предельно прост: по дороге убить лодочника, а Каталину увезти туда же, где находился сейчас Дагоберто.
Но когда прощание было закончено и Каталина уже ступила на борт лодки, на берегу вдруг появился капрал Рейес с экстренным сообщением.
—  Сеньорита Миранда, подождите, не уплывайте! — кричал он на бегу. — Подождите, прошу вас!
Подбежав поближе и несколько отдышавшись, Рейес произнес такое, от чего у жителей Сан-Игнасио волосы встали дыбом.
—  Сеньора Миранду похитили бандиты!.. Индейцы видели, как его, связанного, тащили к озеру Сапо.
—  Поезжайте без меня, — бросила Каталина лодочнику. — Я остаюсь.
— Камень еще никогда не подводил, — пробормотала удовлетворенно Тибисай.
Каталина, не медля ни секунды, принялась сколачивать команду, которая смогла бы отправиться на поиски Дагоберто. Однако набрать добровольцев оказалось делом не таким уж и простым. Сержант Гарсия оправдывал свой отказ тем, что плохо ориентируется в сельве и к тому же должен постоянно находиться в поселке, осуществляя здесь верховную власть. Рейес тоже утверждал, что не знает сельвы, но вынужден был повиноваться приказу сержанта.
— Я, конечно, пойду с сеньоритой, — сказал он, понурив голову, — только вряд ли мы сможем найти сеньора Миранду. Я даже не знаю, где находится это озеро Сапо.
Сержант посоветовал Каталине обратиться за помощью к Леону, большому знатоку сельвы, но тот отказался наотрез:
—  Во-первых, я устал, а во-вторых, не хочу напороться на шальную пулю или кинжал бандита.
—  Ты не просто хам, но еще и трус! — гневно бросила ему Каталина. — Что ж, я пойду в сельву с капралом.
—  Это безумие, — счел необходимым предупредить ее Рикардо.
Толпа, сопровождавшая Каталину, глухо зароптала, недовольная поведением Рикардо. Но в этот момент к собравшимся подошли припоздавшие Гаэтано и Фернандо. Узнав, в чем дело, они оба тотчас же вызвались сопровождать Каталину к злополучному озеру.
Так, вчетвером, они и отправились в сельву, а следом за ними поспешил никем не замеченный Гараньон.
Сержант Гарсия, стыдливо пряча глаза от Инграсии, которая вызывала в нем нежные чувства, удалился в свой участок и стал безуспешно терзать сломанную рацию.
— Алло! Алло! — кричал он как можно громче, чтобы стоявшая за окном Инграсия могла слышать, что он тоже занят важным делом. — Проклятье! Батарейки сели.
На улице между тем возник скандальчик: это Дейзи с криком и руганью вцепилась в волосы Лолы, попытавшейся было соблазнить Рикардо Леона. Тот, однако, остался равнодушным к обеим дамам, а чтобы мирно разрешить их спор, предложил зайти в бар и выпить по кружке пива.
—   С удовольствием, мой принц! — просияла Лола.
Другая дама не без удовлетворения окинула конкурентку презрительным взглядом: Рикардо Леон никогда не был клиентом Дейзи, и она порадовалась, что этот гордец отшил также и наглую самозванку.
—  Прямо беда с этими бесстыжими девицами, — сказала Тибисай, приноравливаясь к шагу Рикардо. — Только такой мужчина, как ты, мог их утихомирить.
—  Что тебе от меня надо, Тибисай? — Рикардо остановился и с хитроватой улыбкой взглянул на старуху. — Ну, говори прямо.
—  Почему ты не помог Каталине? Без тебя там может случиться всякое. Догони ее!
— Не лезь не в свое дело, Тибисай, — отмахнулся от нее Рикардо, продолжая лукаво улыбаться.

Экспедиция, организованная Каталиной, продвигалась по сельве трудно и медленно. Самый опытный из всех — Гаэтано — то и дело останавливался, мучительно соображая, куда следует идти дальше. Дорогу путникам все время преграждали то непроходимые заросли, то непреодолимый ручей. Наконец, случилось и вовсе нечто ужасное: Фернандо вдруг громко вскрикнул, схватился за плечо и, повалившись на землю, стал корчиться от боли.
—  Змея? Тебя укусила змея? — склонилась над ним Каталина.
—  Нет. Мне кажется, это стрела... Из лука... Кто-то послал ее мне в спину... Я почувствовал удар... — превозмогая боль, ответил Фернандо и потерял сознание.
Гаэтано пытался привести его в чувство, а капрал стал искать злосчастную стрелу, но не наглел.
—  У него жар, — беспомощно констатировал Гаэтано. — Я не знаю, что делать.
— Придется возвращаться в поселок, — заключил Рейес. — Надо соорудить что-то вроде носилок и...
—  Это «двадцать четыре», — уверенно заявил Гараньон, появившийся так неожиданно, словно вырос из-под земли. — Его укусил большой муравей. После укуса сразу же поднимается температура, которая держится ровно двадцать четыре часа. А потом все проходит и человек чувствует себя заново рожденным.
—  Значит, это не опасно? — обрадовалась Каталина.
—  Нет, нисколько, — заверил ее Гараньон
— Но в любом случае нам придется отнести его в поселок, — вздохнула она.
Гараньон вежливо спросил, не может ли он чем-либо помочь, и, услышав, что перед ним — дочь Дагоберто Миранды, которого похитили бандиты, схватился за голову:
— Какая беда! Кто б мог подумать! Дагоберто — мой друг. Мы не должны медлить, когда ему угрожает опасность. Предлагаю такой вариант: мужчины пусть несут пострадавшего в поселок, а я и сеньорита продолжим поиск.
На том и порешили.
По дороге Гараньон пытался выведать у Каталины, где ее отец прячет золото, но та сказала, что слышит о тайнике впервые.
— Тогда поспешим к Дагоберто, — сказал Гараньон и вдруг опасливо прислушался. — Здесь кто-то есть? Эй, кто там прячется? Выходи!
— Я вовсе не прячусь, — заявил вынырнувший из-за кустов Рикардо. — Наоборот. Эта женщина — моя, и она пойдет со мной.
—  Ты сошел с ума, Рикардо Леон! — возмутилась Каталина.
—   Отпусти ее! — Гараньон выхватил из-за пояса нож и пошел с ним на Рикардо. — Я убью тебя, гад!
Рикардо довольно легко обезоружил нападавшего, но тот не собирался сдаваться. Между ними завязалась жестокая драка.
—  Не бей его, зверюга! — кричала Каталина, обращаясь, разумеется, к Рикардо. — Негодяй! Подонок! Бандит!..
—  Ну вот, теперь все, — сказал лодочник, последний раз пнув переставшего сопротивляться Гараньона. — Пойдем отсюда, пока он не очнулся.
— Никуда я с тобой не пойду! — взвизгнула Каталина.
— Пойдешь, — доброжелательно улыбнулся Рикардо и стал мыть руки в протекавшем поблизости ручье. Затем тщательно вытер их носовым платком и галантным жестом взял Каталину под локоть.
—  Не прикасайся ко мне, скотина! Отпусти!
—  Мне не хотелось бы применять силу, — стал вразумлять ее Рикардо. — Поэтому предлагаю тебе просто следовать за мной. — Вынув из ножен мачете, он стал разрубать заросли кустарника. — Прошу вас, сеньорита! Путь свободен.
—  Никуда я не пойду, — заявила Каталина, не двигаясь с места.
— Ага, значит, ты хочешь, чтобы я нес тебя на руках? — он повернул обратно, решительным видом показывая, что готов немедленно осуществить свою угрозу.
— Не прикасайся! — заслонилась руками Каталина. — Я пойду сама, только скажи, что ты от меня хочешь и куда ведешь.
—  Ничего не хочу, — ответил Рикардо. — Просто я тебя спас, хоть ты мне и не веришь. А идем мы в поселок.
—  Не пойду! — опять уперлась Каталина. — Мне нужно на озеро Сапо.
—  Оно очень далеко отсюда. Гараньон тебя обманул: вы не приближались к озеру, а удалялись от него. Поверь. К тому же скоро наступит ночь, а двигаться по сельве в темноте невозможно.
—  Ладно, пойдем в поселок, — через силу согласилась Каталина.
Издали завидев лодку Маниньи Еричаны, Тибисай, против обыкновения, не стала тотчас же бить в кастрюлю, а подождала, пока колдунья сойдет на берег, и прямо спросила ее:
— Зачем приехала, Манинья Еричана? Если ты замышляешь какое-то злодеяние, то лучше сразу убирайся отсюда.
—  Что ты себе позволяешь, наглая старуха? — походя оттолкнула ее Манинья.
— Я имею право знать, — снова преградила ей дорогу Тибисай.
—   Успокойся, ничего дурного я не замышляю, — примирительно сказала Манинья. — Только заберу своего мужчину и уеду.
—  Если ты ищешь этого разбойника, Гараньона, так его нет в поселке. Он куда-то исчез:
— Нет, меня интересует мужчина с огненным взглядом. Рикардо Леон.
—  Его тоже здесь нет.
—  Врешь, старая. Вон его лодка.
—  Ну и что? — возразила Тибисай. — Там сломан мотор, вот она и стоит на приколе. А хозяин подался в сельву.
—   Значит, придется подождать его здесь, — Манинья решительно направилась в поселок.
В это время там как раз появились Гаэтано и капрал, несущие на руках Фернандо. Все, исключая Манинью и ее свиту, бросились к пострадавшему.
—   Его укусил муравей, — пояснил Рейес. — Через некоторое время он придет в себя, но пока его надо уложить в постель.
—  Не мели чушь, если не разбираешься!.. — оборвала капрала Тибисай. Опытным глазом она сразу же определила, что это вовсе не укус муравья. — Похоже, его отравили ядом кураре.
—  Но этот бородач, Гараньон, — пролепетал Рейес, — он сказал, что беднягу укусил муравей.
—  Гараньон? — еще больше встревожилась Тибисай. — Я знала, что колдунья принесла с собой смерть!
—   Он умрет?! — в ужасе воскликнул Антонио. — Нет, я не позволю. Надо же что-то делать! Я сам повезу его в город.
—  Успокойся, — строго прикрикнула на него Тибисай. — Истерикой ты своему брату не поможешь.
—  Но как-то же надо его спасать!
—   Делайте ему искусственное дыхание, а я скоро вернусь, — распорядилась Тибисай.
Манинью она отыскала в тот момент, когда колдунье вновь привиделась девочка, зовущая свою мать.
—  Что тебе нужно, старая? — вскинулась она на Тибисай.
—  Я обвиняю тебя в убийстве, Манинья Еричана! — изрекла старуха. — За тобой всегда следует чья-нибудь смерть.
—  Манинья тут ни при чем, — сказала о себе в третьем лице колдунья. — Смерть приходит к людям тогда, когда и должна прийти.
—  Пусть так, — проявила сдержанность Тибисай! — А как насчет жизни? Говорят, ты владеешь магией жизни. Это правда?
— Что тебе от меня нужно? — прямо спросила Манинья.
—  Вернуть к жизни ни в чем не повинного человека! — так же прямо ответила Тибисай. — Пойдем со мной.
Войдя к умирающему Фернандо, Манинья жестом повелела всем расступиться и, сосредоточив на потерпевшем свой пристальный взгляд, быстро отыскала то место, куда был впрыснут яд. Затем ловко перевернула Фернандо на бок и длинным, словно не человеческим, а каким-то звериным, языком стала вытягивать яд из едва заметной ранки.
Все, кто находился в комнате, похолодели от ужаса.
А Манинья между тем сделала последнее всасывающее движение и, не проронив ни слова, покинула гостиницу.
— Он открыл глаза! — молвила Тибисай, очнувшись первой.
— Живой! Живой! — бросился к брату Антонио, а за ним — и все присутствующие.
—  Я чуть не померла от ужаса, — призналась Жанет, когда стало ясно, что жизнь Фернандо вне опасности.
— Мы тоже, — хором произнесли Мирейя и Инграсия.

Чудо, явленное колдуньей, послужило достойным поводом для того, чтобы жители Сан-Игнасио позволили себе посетить бар и выпить там рюмочку-другую.
Когда веселье было в самом разгаре, Тибисай вдруг прильнула к окну и, перекрывая всеобщий галдеж, крикнула что есть мочи:
— Там — сеньор Дагоберто!
Все высыпали на улицу, но в наступивших сумерках не сразу разглядели медленно бредущего путника.
—  Это не он! — сказал сержант Гарсия.
—   Он! — воскликнула Мирейя. — Помогите ему! — и первая бросилась к Дагоберто.
Был он изможден, весь избит, изранен, но на все расспросы отвечал одно: «Заплутал в сельве». Мирейя попросила мужчин довести Дагоберто до дома и оставить его в покое. Позже она сама попыталась выяснить, что же с ним произошло, однако его ответ был прежним: «Заблудился!» 
—  Ладно, не хочешь говорить — и не надо! — усталым голосом произнесла Мирейя. — Только знай, что индейцы видели тебя плененным и твоя дочь Каталина отправилась в сельву на поиски.
—  Каталина? — изумился Дагоберто.
—  Да, она приехала в Сан-Игнасио и, узнав о похищении, пошла тебя вызволять.
—  Одна? — задохнулся от ужаса Дагоберто.
—  Нет. С Медальдо Гараньоном.
—   Боже  мой!  Надо  срочно идти  ей на помощь!  —  он,  только  что  едва  передвигавший ноги, резко вскочил с постели и стал быстро одеваться. — Мирейя, беги к сержанту: мы пойдем искать Каталину!
— Ночь на дворе! — напомнила ему Мирейя. — К тому же ты за эти дни так ослаб. И самое главное — твою дочь уже наверняка нашел Рикардо Леон.
—  Рикардо?
— Да, он ушел в сельву еще днем. Уверена, что Каталина сейчас с ним.
—  Ладно, подождем до утра, — нехотя согласился Дагоберто. — Восход солнца не за горами. Но если утром Каталина и Рикардо не вернутся, надо немедленно выходить на их поиски.
—  Тогда тебе обязательно следует поспать, — строго сказала Мирейя. — Ложись, послушайся меня... Ну сделай это хотя бы ради Каталины, а то завтра ничем не сможешь ей помочь.
Дагоберто послушно лег в постель, но сон к нему не шел. Зато обрывки недавно пережитого, весьма похожие на бред, неотступно маячили перед глазами.
...— Пожалуй, у него и в самом деле нет никакого золота, — явственно слышал он голос бандита. — Надо идти к Гараньону, пусть сам решает, что делать дальше...
Затем бандитская рожа отступала в тень, и перед взором Дагоберто представала молоденькая мулатка Паучи, которую бандиты использовали для своей мужской надобы.
— Сеньор, я развязала вас. Бегите, пока они не вернулись, — слышал он голос этой несчастной девочки, спасшей его от верной гибели...
— Боже мой! Неужели они так же поступят и с Каталиной, если поймают ее? — вскрикнул он, не контролируя себя.
— О ком ты говоришь, Дагоберто? — тотчас же спросила прикорнувшая рядом Мирейя.
—  Ты не спишь? — ушел он от ответа. — Зря! Тебе поспать тоже не помешает.
—  Что-то я не могу уснуть. Только вздремнула на минутку. — Мирейя встала с постели, подошла к окну. — Слава Богу, светает...

Место, выбранное Леоном для ночлега, казалось Каталине особенно диким и непроходимым. Сверху сплошным шатром нависали ветки деревьев, сплетенные между собой лианами. Даже маленький клочок неба не просматривался сквозь эту многослойную лепечущую зелень. Снизу так же мощно вздымались кустарники и высокие, в человеческий рост, травы.
Проблуждав целый день по сельве, Каталина буквально валилась с ног и, несмотря на двусмысленность ситуации, рада была этому привалу. Плюхнувшись в траву и прислонившись спиной к дереву, она безучастно наблюдала за Рикардо, который уже успел развести костер и теперь плел гамак. Усталость была настолько сильной, что в какой-то момент вытеснила собой и злость на бесцеремонного лодочника, и страх перед ним. Каталина не заметила, как задремала...
— Постель готова, сеньорита! — услышала она бодрый голос Рикардо и рассердилась на себя: как она могла заснуть в присутствии этого чудовища! Ведь он мог сделать с ней все что угодно. Однако уже в следующее мгновение почувствовала, что больше не боится Рикардо и даже... доверяет ему.
— Ты полагаешь, я смогу заснуть? — сказала она, разглядывая натянутый между стволами гамак, который показался ей чересчур широким, прямо-таки двуспальным.
—  А почему бы и нет? — плутовато сверкнул глазами Рикардо и тотчас же удалился в чащобу.
Эта мгновенная вспышка его таинственных, завораживающих глаз всколыхнула в Каталине странное волнение. Сонливость исчезла без следа, уступив место непонятной, неведомой энергии, будоражащей изнутри все существо несчастной пленницы, каковой Каталина себя считала. Оглядевшись по сторонам и не обнаружив поблизости Рикардо, она с облегчением вздохнула: хорошо, что этот наглый тип не мог увидеть ее секундного смятения.
Рикардо вернулся, держа в руках довольно крупную птицу, и стал ощипывать ее над костром. Каталина к тому времени уже полностью овладела собой, о чем свидетельствовала ее непринужденная поза: полулежа в гамаке, она жевала взятые из дома галеты.
—  Могу угостить, — протянула она пакет лодочнику.
—   Нет уж, спасибо. Я предпочитаю другой ужин, — он кивнул на тушку птицы, которая жарилась на вертеле и источала невероятно вкусный аромат, разжигавший в Каталине зверский аппетит.
От такого ужина она отказаться не могла, хотя и отнекивалась поначалу из духа противоречия.
—  Ну ладно, — сказал Рикардо, когда с птицей было покончено, — ты тут располагайся, а я немного прогуляюсь.
Оставшись одна, Каталина с большим удовольствием растянулась в гамаке. Сытная пища возымела свое коварное действие: Каталину неодолимо клонило ко сну. На какое-то мгновение она даже забылась в полудреме, но тотчас же очнулась и не без удивления поняла, что боится заснуть, потому что... Потому что рядом нет Рикардо!
—  Эй! — крикнула она в темноту. — Рикардо Леон, ты где?
Сельва ответила ей слабым, едва уловимым эхом.
Подождав еще несколько минут и чувствуя все больший страх, Каталина соорудила из сухой ветки факел и, освещая им дорогу, сделала несколько шагов в ту сторону, куда недавно ушел Рикардо.
— Ты похожа на статую Свободы! — прозвучал его голос из темноты.
—  Ой!.. Напугал меня до смерти! — вынуждена была признаться Каталина.
Рикардо не стал спрашивать, чего она испугалась больше — его появления или его отсутствия, — и так все было ясно. Присев у костра спиной к гамаку, он посоветовал Каталине уснуть. Она, в свою очередь, не стала выяснять, где собирается спать он.
...Под утро Каталина с криком проснулась от острого укола в щеку и тотчас же попала в объятия Рикардо.
—  Что с тобой? — спросил он обеспокоенно, крепко прижав ее к своей груди.
— Меня кто-то уколол... Или укусил, — Каталина потерла ужаленную щеку.
—  Ах, это ерунда, — рассмеялся Рикардо. — Вот он, бандит! Смотри! — продолжая удерживать Каталину одной рукой, другой лодочник ухватил за лапку огромного волосатого паука.
— Ай! — завопила Каталина.
—  Не бойся, глупенькая! Я убил его. Видишь, он уже мертв. Ну-ка, покажи свою рану.
Каталина опомниться не успела, как лодочник приблизил к себе ее лицо и нежно поцеловал сперва в щеку, а затем и в губы. Поцелуй получился долгим, потому что у Каталины не нашлось ни сил, ни желания сопротивляться.
— Ты устроил мне ловушку! — сказала она немного погодя, мысленно проклиная себя за минутную слабость.
—  По-твоему, это я подбросил паука?
—  Нет. Ты просто лег со мной в гамак, когда я уснула.
—  Но что же мне было делать? Я ведь тоже не привык спать на голой земле, — он растянул губы в такой обезоруживающей улыбке, что Каталина сама невольно усмехнулась.
— Мог бы сплести два гамака, — сказала она с укоризной.
—  Прости, не додумался...
—  Рикардо, я говорю серьезно, — опять напустила на себя строгость Каталина. — Если ты снова вздумаешь меня целовать, то я... Я подожгу тебя! — она выбралась из гамака и выхватила из костра тлеющую головешку.
—  Ты это уже сделала, — сказал он, и от его глубокого бархатистого баритона в груди Каталины поднялась мощная горячая волна.
—  Может, мы пойдем? Уже утро... — молвила она после некоторой паузы.
—  Что ж, пойдем, — согласился Рикардо. Они прошли всего несколько метров по сельве и очутились на высоком холме, с которого открывался вид на... Сан-Игнасио-де-Кокуй.
— Мошенник!.. — задыхаясь от возмущения, воскликнула Каталина. — Ты устроил ночевку в двух шагах от дома! Ненавижу тебя! Презираю!

Глава 5

То, что увидела Тибисай, было для местных жителей страшнее, чем все колдуны мира. Так или иначе, но с колдунами они научились сосуществовать, а вот с колумбийскими партизанами!.. Найти с ними общий язык еще никому не удавалось.
Их вооруженный отряд обрушился на Сан-Игнасио внезапно, как смерч. Всех сельчан под угрозой смерти согнали к кафе, в том числе и свиту Маниньи, за исключением Такупая, который вместе с госпожой находился неподалеку отсюда, в сельве. Не избежал общей участи и Гараньон, вернувшийся накануне в поселок, чтобы поквитаться с Рикардо, но получивший на это строгий запрет от Маниньи.
Скрыться удалось также Абелю: он чудом прошмыгнул в кусты мимо бандитов, да и был таков.
Рикардо и Бенито спасло то, что они в момент налета все еще пребывали в убежище Маниньи.
Разоружение сержанта и капрала, а также людей Маниньи прошло без каких-либо эксцессов, а вот пистолет Каталины вызвал у налетчиков серьезные подозрения.
—  Позвольте узнать, что делает здесь сотрудник немецкой фирмы с пистолетом венесуэльской армии? — язвительно спросила команданте Хосефа, молодая, ладно сложенная девица.
—  Я приехала к отцу.
— А откуда у тебя это боевое оружие?
Каталину отделили от женщин, запертых вместе с детьми в баре, и увели в гостиницу для допроса. Мужчин заперли в полицейском участке, приставив к ним вооруженную охрану.
В это время Рикардо, получивший таки от Маниньи свой револьвер, и Бенито возвращались в деревню. Приблизившись к реке, они увидели лодки партизан и сразу все поняли.
—  Сеньор, лодки не охраняются, все бандиты в поселке. Мы сможем потихоньку уплыть, — сказал Бенито.
— Нет, это опасно, — возразил Рикардо. — Возвращаемся в сельву.
Живя в этих краях достаточно долго, он знал, как поступают партизаны с жителями захваченных деревень: грабят, насилуют женщин, самых строптивых расстреливают. «Господи, жива ли еще Каталина, с ее красотой и норовом?» — встревожился Рикардо и решил, что больше медлить нельзя.
—   Хорошо запомни, куда я спрятал револьвер, — сказал он Бенито. — Возможно, эта штука тебе еще пригодится, но без острой необходимости лучше ее не трогать.
—  Что вы задумали, сеньор? — забеспокоился Бенито:
—  Я сейчас пойду в поселок, а ты постарайся укрыться в сельве подальше от этих мест. Встретимся в Сан-Игнасио, когда оттуда уйдут бандиты.
—  Я не отпущу вас одного! — заявил Бенито.
—    Послушайся меня, малыш. Так будет лучше. — Рикардо обнял его на прощание и, не оборачиваясь, быстрым шагом направился в поселок.
Там, разыскав команданте Хосефу, он заявил, что хочет поступить к ней на службу. Каталина, допрашиваемая Хосефой, вскрикнула от возмущения. Рикардо обернулся к ней и взглядом попросил сохранять выдержку.
Хосефа отнеслась к лодочнику с недоверием.
—  И чем же вы можете быть полезны?
—  Не знаю. Это зависит от вас, — ответил Рикардо. — Возьмите мою лодку.
—  Она уже моя! — рассмеялась Хосефа. — Скажите прямо: зачем вы пришли ко мне? Ведь у вас же была возможность скрыться.
— Ну, в общем-то у меня нет выбора. Без лодки я в сельве пропаду. К тому же меня в любой момент могли схватить ваши бойцы. Поэтому я предпочел быть вашим союзником, нежели пленником.
—  Да он просто издевается над нами! — вскипел присутствующий здесь бандит по имени Хайро. Этот дюжий детина не мог смириться с мыслью, что им командует женщина, и всячески стремился занять ее место. — Корчит из себя клоуна. А ты уже и растаяла перед ним. Нет, женщин нельзя допускать к руководству!
—  Помолчи, Хайро! — одернула его Хосефа и вновь обратилась к Рикардо: — Что вам известно о Манинье Еричане? Где она сейчас находится?
— Я знаю только то, что Манинья Еричана контролирует здесь реки и сельву.
— Еще одна насмешка! Я убью его! — выхватив из-за пояса револьвер, Хайро бросился на Рикардо, но Хосефа вновь его остановила.
—  Продолжайте, — велела она лодочнику.
— Мне думается, вам не следует опасаться Маниньи Еричаны. Ее не интересуют ни партизаны, ни наркодельцы, ни армия. Она озабочена поисками золота.
— А вы хорошо знаете эти места?
—  Неплохо.
—  Сможете быть нашим проводником?
— Ты с ума сошла! — воскликнул Хайро. — Он выведет нас прямо на венесуэльских гвардейцев!
Хосефа оставила без внимания очередной выпад Хайро, но тем не менее сказала Рикардо:
— И все-таки я сомневаюсь в вашей искренности. Чувствую, что есть еще какая-то причина, приведшая вас ко мне.
— Вы правы, — неожиданно согласился Рикардо. — Но если я скажу правду, то мне тем более не поверят, — и он покосился на Хайро.
—  Говорите! — перехватив этот взгляд, продемонстрировала свою власть Хосефа.
—  Я пришел за ней, — Рикардо указал на Каталину. — Это моя невеста.
У Каталины хватило благоразумия промолчать.
—  Ну, теперь ты все поняла? — воскликнул Хайро. — Он держит нас за идиотов. Нечего с ним церемониться! Я сам всажу ему пулю в лоб! 
Держа наготове револьвер, он попытался ухватить Рикардо за руку, но неожиданно получил отпор. В завязавшейся драке Хайро нечаянно нажал на спусковой крючок и — прогремел выстрел.
Раненный, Хайро повалился на пол, а прибежавшие охранники скрутили Рикардо. Хосефа принялась перевязывать Хайро.
— Дайте мне револьвер! Я убью гада! — повторял тот, морщась от боли.
—  Угомонись, Хайро, — строго приказала Хосефа. — Рана пустяковая, только крови много.
В этот момент радист позвал Хосефу на связь с командованием.
—  Привяжите его к дереву и следите, чтобы не убежал, — распорядилась она, прежде чем уйти в комнату радиста. — А эту дамочку бросьте к остальным женщинам.

Мужчины, наблюдавшие за происходящим сквозь решетку в полицейском участке, были неприятно удивлены поведением Рикардо Леона, заявившего о том, что он добровольно сдается партизанам. Лишь Дагоберто Миранда сразу понял, что Рикардо, рискуя собой, задумал спасти их всех. Когда же его, избитого и связанного, вывели во двор и подвесили на дереве, мужчины устыдились своего недавнего сомнения в надежности лодочника.
—  Теперь у нас остается слабая надежда на Абеля Негрона, — рассуждали пленники, — но он труслив как заяц.
Вскоре за решетку был брошен также и Бенито, схваченный партизанами неподалеку от поселка.
— Почему бездействует Манинья? — злился Гараньон. — Неужели она не выручит нас?
Женщины, объединенные общей бедой, держались как одна семья. Даже Лола и Дейзи больше не ссорились, а Жанет смотрела на Лус Клариту вполне дружелюбно. Положение пленников осложнялось тем, что им целый день не давали воды и пищи. Малыши Джефферсон и Вашингтон ближе к вечеру стали реветь: им хотелось есть.
Каталина не могла этого выносить и через охранника потребовала, чтобы в бар пришла Хосефа.
—  Кто здесь поднимает бунт? — грозно спросила команданте.
—  Это не бунт, — сдерживая гнев, сказала Каталина. — Но если вы взяли в плен невинных людей, то не должны морить их голодом и жаждой.
— Ваше дело — подчиняться и молчать! — прикрикнула на нее Хосефа.
— А как можно заставить молчать голодных детей? — не сдавалась Каталина. — Они не ели со вчерашнего вечера и потому плачут. И мы все голодные, и мужчины тоже.
—  Пусть женщины выйдут и накормят мужчин, — смилостивилась Хосефа, озабоченная сейчас куда более серьезной проблемой.
— Нам надо как можно скорее уносить ноги, — ходил за ней по пятам Хайро. — С минуты на минуту сюда могут нагрянуть гвардейцы.
—   Я не могу уйти без Хосе Росарио и его людей, — в который раз пояснила Хосефа.
—  Из-за своего братца ты хочешь погубить всех нас! Имей в виду, я доложу командованию, что ты не выполнила его приказа, переданного по рации.
—  Если ты не умолкнешь, то я прикажу тебя разоружить и арестовать, — вышла из себя Хосефа.
После ужина мужчин опять загнали в полицейский участок, а женщинам и детям Хосефа разрешила разойтись по домам, но предупредила: если кто-нибудь попытается бежать, то будет тотчас же расстрелян.
Воспользовавшись темнотой, Каталина прокралась к подвешенному Рикардо.
—  На, попей, — она бережно поднесла к его губам воду.
—  Спасибо, — с трудом раздвигая потрескавшиеся губы, молвил он. — Не надо тебе так рисковать.                             
— Ты тоже рисковал ради меня. Пей.
— Воркуете, голубки? — вдруг вышел из-за кустов Хайро. — Какая идиллия: невеста принесла воду жениху! А почему бы тебе не напоить и меня? — он вырвал чашку из рук Каталины и швырнул ее в траву. — Пойдем со мной! Я тоже хочу насладиться!
—  Оставь ее, подлец! — крикнул Рикардо и застонал от бессилия.
Каталина, как могла, отбивалась, но Хайро за¬ломил ей руки за спину и зажал рот.
—  А ты, если еще подашь хоть звук, — обернулся он к Рикардо, — увидишь, как я пристрелю твою невесту.
—  У-у-у! — глухо взвыл Рикардо, для которого было невыносимой пыткой наблюдать, как издеваются над Каталиной, и не иметь возможности ее защитить.
Хайро между тем оттащил упирающуюся жертву в кусты и стал срывать с нее одежду. Каталина пыталась звать на помощь, но после каждого вскрика получала от насильника тяжелый удар в челюсть, в живот, в грудь...
Внезапно тело склонившегося над ней Хайро отяжелело, опрокинулось в траву, и Каталина увидела перед собой Такупая, державшего в руках увесистую дубинку.   
—  Спасибо... — с трудом выговорила она, поспешно прикрывая грудь обрывками блузки. — Вы его... убили?
—  Нет, не бойся, — ласково сказал индеец, помогая Каталине подняться на ноги. — Такупай не убивает людей. — Некоторое время он смотрел на нее с почти отеческой нежностью, а потом осторожно дотронулся кончиками пальцев до ее щеки. — Каталина Миранда! Та самая Каталина Миранда!
Почувствовав его прикосновение, она невольно отшатнулась.
— Не бойся, девочка, — с нежностью произнес Такупай. — Эти руки не причинили тебе вреда, когда ты была маленькой, как мышка. Ничего дурного не сделают они и сейчас, когда ты стала взрослой и красивой.
—  Каталина! Каталина! — услышала она голос Рикардо и поспешила к нему, но затем остановилась в нерешительности.
Предстать перед Леоном в таком истерзанном виде она не могла, а потому еще раз поблагодарила индейца и, стараясь быть незамеченной, пошла к дому Мирейи.

С рассветом в поселке появилась Манинья Еричана. Шла она такой властной, горделивой поступью, что охранники не посмели ее остановить, а лишь следовали за ней, открыв рты.   
—  Что случилось, лодочник? Почему тебя держат здесь? — спросила она, подойдя к Рикардо.
Тот не ответил.
—  Не надо было уходить от Маниньи Еричаны, — сказала она назидательным тоном, но тем не менее достала из-за пояса нож и рассекла им одну из веревок, которыми был связан Рикардо.
Охранники по-прежнему пребывали в оцепенении. Лишь Хайро не поддался гипнозу Маниньи.
—  Я убью тебя! — сказал он, направив на колдунью ствол револьвера.
— Что я слышу? Кто-то собирается меня убить? Ну-ка, покажись, молодчик! — она обернулась к Хайро, и у того поубавилось решимости.
Подоспевшая Хосефа приказала Хайро удалиться.
— Я пришла забрать моих людей, — сказала ей Манинья.
—  Пока мы здесь, отсюда никто не уйдет.
—  Манинья пришла, и Манинья уйдет, — урезонила ее хозяйка сельвы.
—  Кого вы хотите взять? — сдалась без боя Хосефа.
Манинья перечислила людей из своей свиты, добавила к ним Рикардо и потребовала вернуть ей лодку и оружие.
—  Слишком много, сеньора, — заметила Хосефа и стала спрашивать, что Манинье известно о перемещениях венесуэльских и колумбийских пограничников.
—  Манинья об этом ничего не знает,— твердо ответила та. — Но если вы хотите бежать вниз по реке, то лучше это сделать побыстрее, пока Негро спокойна.
—  Как я могу убедиться, что это не ловушка?
—  Вернешь людей, лодку, оружие и — станешь Манинье подругой. А Манинья не устраивает ловушек для друзей.
— А если не верну?
—  Тогда станешь врагом Маниньи, а Манинья не прощает врагов.
Хосефа задумалась.
— Почему вы подвесили лодочника? — спросила между тем Манинья.
—  Он ранил команданте Хайро.
Легок на помине, Хайро вновь подбежал к дамам и заявил, что не позволит развязать Рикардо:
—  Он и его женщина — мои!
—  Его женщина? — удивилась Манинья.
—  Да, он сказал, что пришел сюда за своей невестой, Каталиной Мирандой, — пояснила Хосефа.
Это заставило Манинью несколько изменить первоначальное требование, на которое Хосефа в конце концов согласилась. Манинье отдали лодку, оружие и всех мужчин из свиты, кроме Гараньона.
—  А я? — воскликнул он в отчаянье.
—  Ты будешь присматривать за лодочником. Да, Граньон, да. Его жизнь — твоя жизнь. Его смерть станет и твоей смертью.
Затем Манинья вновь обернулась к команданте Хосефе и сказала, что взамен лодочника возьмет с собой Каталину Миранду.
—  Ты не посмеешь, — запекшимися губами промолвил Рикардо.
— Нет, Леон, Манинья сделает все, что захочет. А ты повиси здесь, как собака. Может, поумнеешь.
Охранники силой выволокли Каталину из дома и передали ее Манинье. Та медленно, величественным шагом стала приближаться к Каталине и уже занесла руку для удара, но в тот же момент услышала, как по сельве прокатился ропот, перерастающий в мощный гул. Манинье стало ясно, что все звери и птицы, обитающие в сельве, устремились в Сан-Игнасио, чтобы защитить Каталину Миранду. Верить в это не хотелось, и, желая убедиться в собственной догадке, Манинья опустила руку. В тот же миг гул стих, сельва замерла, а птицы словно оцепенели в полете, образовав над головой Каталины плотный шатер.
Помня о своем недавнем поражении от Каталины, Манинья не стала дразнить птиц. Окинув соперницу уничтожающим взглядом, который означал, что главная схватка — впереди, Манинья молча направилась к реке. Свита последовала за ней.
Потрясенная увиденным, Хосефа сжалилась над пленными мужчинами, разрешив им тоже свободно передвигаться по поселку, но не выходить за его пределы.
— Вот видишь, тебе не уйти из Сан-Игнасио! — сказала радостно Тибисай.
— Как страшно! — не разделила ее радости Каталина. — Когда-нибудь колдунья убьет меня. Сейчас мне помогли птицы...
— Всегда найдется кто-то — зверь или человек, который спасет тебя, — уверенно заявила Тибисай. — Да, это так, не сомневайся. Когда ты родилась мертвой, я испугалась. Подумала, что теперь на Сан-Игнасио посыплются несчастья. Но вот ты здесь — живая и невредимая...
—  Опомнись, Тибисай! Как я могла родиться мертвой?!
—  В сельве все возможно, девочка. Все возможно...
Так утверждала Тибисай. А в это же время Манинья, удаляясь от Сан-Игнасио в своей лодке, донимала расспросами Такупая:
—  Что тебе известно о Каталине Миранде? Я вижу, Гуайко, ты от меня что-то скрываешь! Почему ее защищает сельва? Почему звери и птицы ополчились против Маниньи? Неужели луна больше не помогает мне?
— Я знаю только то, что тебе не следует искать встреч ни с Рикардо Леоном, ни с Каталиной Мирандой.
— Но почему, Гуайко? Ты молчишь? Что ж, сельва сама откроет Манинье тайну Каталины Миранды. Никто не отнимет у меня власти над сельвой и над смертью. Манинья Еричана будет жить вечно! А Каталина — умрет. Умрет!

Брата Хосефы его товарищи принесли в поселок на руках. Раненный в ногу, Хосе Росарио потерял много крови и был без сознания. По приказу Хосефы боевики притащили в гостиницу «доктора» Гаэтано и двух «медсестер» — Мирейю и Каталину.
—  Я умею только рвать зубы, — пытался втолковать Хосефе Гаэтано. — Это каждый может подтвердить. При всем желании я не смогу помочь парню.
— Тогда просто отнимите ему ногу, — вмешался Хайро. — Нам надо спешно уходить отсюда.
Хосефа грубо оборвала его и стала спрашивать, кто еще из жителей поселка мог бы оказаться полезным. Гаэтано назвал Рикардо Леона.
—  Развяжите его! — приказала Хосефа.
Измученный, с трудом передвигающийся, Рикардо окинул беглым взглядом раненого и тоже сказал, что не рискнет его оперировать.
— А ради нее вы сможете это сделать? — угрожающе спросила Хосефа, жестом указав на Каталину.
Рикардо на мгновение задумался, потом четко произнес:
— Пусть Бенито принесет мой нож. Еще нужны спирт, кипяток, бинты и вата. Каталина, Мирейя, вы мне поможете. Остальные пусть выйдут.
Хосефа выставила всех своих подчиненных за дверь, сама же осталась, ревностно наблюдая за каждым движением Рикардо.
Он тем временем прокалил нож на огне, обработал спиртом рану и взглянул на Каталину, как бы прося благословить его на столь рискованное и ответственное дело.
Она — неожиданно для себя — отцепила подаренную отцом брошку и приколола ее к рубашке Рикардо.
—  Это брошь моей матери. Пусть она хранит тебя.
Он взглядом поблагодарил Каталину, затем глубоко вздохнул и решительно рассек живую кровоточащую ткань...
Операция длилась около часа. Поскольку проходила она без наркоза, почти все это время Хосе Росарио дико кричал. Затем в какой-то момент он вдруг умолк. Рикардо тотчас же проверил его пульс и стал делать искусственное дыхание.
—  Он умер! — вскрикнула Хосефа.
—  Он умер! — повторила подслушивавшая у двери Тибисай. — Теперь нам всем конец.
—  Сеньор спасет его! — уверенно заявил Бенито.
— Да? Ты так думаешь? — с надеждой спросила Тибисай. — Давайте все будем молиться. «Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородица! Надеющиеся на тебя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед...»
Вскоре раненый издал слабый стон, и прильнувший к двери Бенито тотчас же оповестил об этом молящихся женщин и мужчин.
—  Хвала тебе, Пресвятая Богородица, спасительница и заступница наша! — отреагировала на это сообщение Тибисай.
Операция наконец закончилась. Раненый уснул, дыша ровно и спокойно.
— Ты вел себя как врач. Как хирург, — заметила Каталина, внимательно глядя Рикардо прямо в глаза.
—  Это было потрясающе! — воскликнула Мирейя.
— Подождите петь хвалебные гимны! — сердито прикрикнула на нее Хосефа. — Пусть брат снова выздоровеет.
—  Все будет в порядке, — стала уверять ее Мирейя, но Хосефа лишь сухо бросила Рикардо:
—  В соседней комнате есть кровать. Можете там отдохнуть.
—  Верно ли я понял, что моя пытка отменяется? — с язвительной усмешкой в глазах спросил Рикардо.
—   Вы будете присматривать за Хосе Росарио, — строго сказала ему Хосефа и вышла.
—   Кто ты на самом деле, Рикардо Леон? — спросила Каталина.
—  Лодочник, — ответил он.
—  Нет, не только. Ты вел себя как истинный профессионал, как опытный врач-хирург.
— Просто мне повезло. Вся операция была чистым безумием. А ты ведь знаешь, что я постоянно делаю глупости.
Он притянул Каталину к себе, намереваясь ее поцеловать. Мирейя поспешила оставить их наедине.
—  Еще одна глупость? — успела произнести Каталина, прежде чем губы Рикардо коснулись ее губ.
Слившись в долгом, страстном поцелуе, Каталина и Рикардо не заметили вошедшей Хосефы.
—  Значит, вы забыли о моем брате и занялись другими делами? — гневно бросила она. — Если с Хосе Росарио что-либо случится, вы мне дорого заплатите!
—   А других слов ты для меня не можешь найти? — спросил Рикардо. — По-моему, я заслужил кое-какую благодарность.
Под его проникновенным взглядом Хосефа разом сбросила всю свою воинственность. Жаркий румянец вспыхнул на ее смуглом лице.
—  Для вас готовят ванну и ужин, — сказала она, несколько смутившись, а затем снова взяла себя в руки и велела Каталине покинуть поме¬щение.
—  Мы должны торопиться, — напомнил ей вошедший Хайро. — Ребята соорудили носилки.
—  Я бы не советовал вам беспокоить его сейчас, — сказал Рикардо. — Парень нетранспортабелен.
— Но-но! — пригрозил ему Хайро. — Тоже мне доктор выискался!
—  Я останусь здесь с небольшой группой, а ты уйдешь с остальными, — приняла решение Хосефа.
—   Ты спятила! — воскликнул Хайро. — В любой момент сюда могут нагрянуть гвардейцы.
—  Выполняй приказ! — была неумолима Хосефа.
Разгневанный Хайро вышел. С улицы донеслись его четкие команды, отдаваемые бойцам.
—  Можно мне выйти на воздух? — спросил Рикардо.
—  Разумеется.
Выйдя из гостиницы, он направился к Хайро и одним ловким ударом сбил его с ног. Бойцы тотчас же вскинули свои автоматы, но вовремя подоспевшая Хосефа запретила им стрелять.
— Ты мне задолжал, — Рикардо снова ударил поднявшегося на ноги Хайро, а затем стал бить его с таким остервенением, что бандитам пришлось умолять Хосефу:
—  Останови его! Он убьет команданте Хайро! Хосефа, выждав некоторое время, громко скомандовала:
—  Отставить драку! Поднимите команданте и немедленно уходите из деревни!
—   Ты мне дорого заплатишь! — сплевывая кровь, процедил сквозь зубы Хайро, и эта угроза относилась не только к Рикардо, но и к Хосефе.

Глава 7

Состояние раненого заметно улучшилось, и Каталина стала уговаривать Рикардо увезти ее из Сан-Игнасио.
— Папа договорился с Лолой — она присмотрит за парнем, пока ты будешь в отъезде.
—  Не понимаю, что произошло, — изобразил изумление Рикардо. — Ты больше не считаешь меня чудовищем?
—  Что же делать, если нет другого транспорта, — в тон ему ответила Каталина. — К тому же я буду не одна. Вместе со мной поедут Фернандо, Антонио и Жанет.
—  Я могу их и не взять, — заметил Рикардо.
—  Не вредничай. Они натерпелись страху от партизан и поняли, что мечта о туристическом комплексе в Сан-Игнасио была безумием.
—  Ну что ж, придется вас всех отвезти, — не без лукавинки произнес Рикардо.
С этой вестью Каталина поспешила к Фернандо, однако возможность скорого отъезда не обрадовала его, а, наоборот, настроила на грустный лад.
—  Ну вот, еще одно дело, которое я так бесславно закончил, едва начав его, — сказал он печально.
—  Просто ты неверно выбрал место для своего бизнеса, — попыталась поднять его дух Каталина.
—  Нет, причина не в местности, а во мне. Я ни разу еще ничего не довел до конца. Всю жизнь подчинялся воле каких-то случайных обстоятельств. В юности хотел стать инженером, поступил в университет, но не закончил его, потому что увлекся морской фауной. Затем нашу исследовательскую базу закрыли, и я уехал в Париж — изучать искусство. Там и женился...
—  Ты женат?
—  Нет, разведен.
—  Дети есть?
—  Увы, это еще одно неосуществленное желание. С женой мы прожили недолго, разошлись. Я уехал в Испанию, где занялся филологией. Пожалуй, это единственное, что я завершил, — получил университетский диплом филолога. Затем работал преподавателем в Каракасе, но и там меня что-то не устраивало. Хотелось какого-то собственного, живого дела...
— Не печалься. Как только выберешься из Сан-Игнасио, все устроится наилучшим образом, — уверенно заявила Каталина.
Дома ей пришлось выдержать неприятный разговор с отцом, который опять убеждал ее не торопиться с отъездом.
—  Папа, я столько дней не была на работе!
—  Да, это понятно, — соглашался с ней Дагоберто. — Но здесь у тебя — дом, отец, а там — только работа.
— Там у меня тоже есть дом.
— Ты никогда о нем не говоришь, как и не вспоминаешь о своем женихе. Почему, Каталина? Ты его не любишь?
—  Люблю.
—  Но я не вижу, чтобы ты по нему скучала. Когда человека любишь, то непременно скучаешь по нему в разлуке. Ладно, прости, больше не буду лезть к тебе со своими сомнениями.

Утром весь поселок вышел провожать отъезжающих. На лицах сельчан была такая глубокая печаль, будто они навсегда прощались с самыми близкими и дорогими людьми.
— А может, все-таки останетесь? — звучало тут и там. — Мы к вам так привязались!
Фернандо, растроганный таким вниманием, держался из последних сил.
— Я тоже к вам привязался, — повторял он. — Спасибо за все. Мне в самом деле нелегко вас покидать.
—  Ну так оставайтесь!
—  Нет, нет...
В этой суматохе к Антонио подошел Джефферсон и заговорщически подмигнул ему:
—  Иди в курятник.
— Зачем?— изумился тот.
—  Иди.
Сердце Антонио обожгла догадка: Лус Кларита! Он искал ее на берегу, но девушка почему-то не пришла прощаться. Неужели она назначила ему свидание... в курятнике?!
—  Лус Кларита! — тихо позвал ее Антонио, войдя в темный сарай.
— Я здесь, — робко ответила она. — Вы уезжаете, мы никогда с вами не увидимся... — в ее глазах стояли слезы.
— Да, - пробормотал Антонио.
—  Я хотела проститься с вами. И попросить... Поцелуйте меня, пожалуйста. Пусть мой первый поцелуй будет вашим!..
Не ожидавший такого сюрприза, Антонио был смущен не меньше Лус Клариты. После некоторой заминки он нежно поцеловал девушку в губы. Затем крепко обнял ее и теперь уже страстно припал к трепещущим, почти детским губам.
Из курятника он вышел покачиваясь,  словно пьяный.
Инграсия между тем вручила Фернандо пакет с лепешками — на дорогу. Тибисай подарила ему небольшую иконку.
— Да хранит вас Господь, — сказала она, перекрестив Фернандо и всех остальных, поднимавшихся в лодку к Рикардо. — Еще не бывало случая, чтобы колдовской камень ошибался, — добавила она специально для Каталины.
—  Сеньор, возьмите этот конверт, — попросил Рейес Фернандо.
—  Очередное прошение об отставке? — недовольно проворчал Хустиньяно.
Мирейя тоже не упустила своего случая.
—  Это письмо для моей мамы, — пояснила она Фернандо. — Опустите его в ящик.
Каталина поцеловала на прощание отца и взошла на борт. Рикардо и Бенито завели мотор...
—   Постойте! Подождите! — бросился к ним Фернандо. — Я не могу уехать! Мне нужно остаться. Я должен осуществить мой проект!
— Только не говори, что ты тоже остаешься! — воскликнула Жанет, увидев, как заметался в лодке Антонио.
— Нет, я еду с тобой, — обреченным тоном ответил он. — Прощай, брат! Удачи тебе!

Покинув лежбище ягуаров, Манинья около суток пребывала в прострации, а затем ей снова привиделось золотое сияние, и она решительно устремилась на поиски вожделенного металла.
Путь, указываемый сиянием, пролегал через чащобу, где однажды ночью раздался душераздирающий крик непонятного происхождения. Пока Манинья и ее люди соображали, что бы это значило, на поляну выбежало человекоподобное животное и, запнувшись о корягу, упало прямо перед Маниньей. Телохранители тотчас же схватили чудище и привязали его к дереву.
Приглядевшись получше, Манинья поняла, что это никакой не зверь и не лесной демон, а всего лишь обезумевшая и одичавшая женщина, разучившаяся даже понимать человеческую речь. Одета она была в полуистлевшие лохмотья, на ногах — резиновые сапоги, лицо несчастной было покрыто толстым слоем грязи, давно не мытые волосы слиплись, свалялись, в комки, и эта устрашающая грива особенно придавала женщине сходство с диким животным.
—  Манинья, лучше оставить в покое это пугало, — высказал свое мнение Такупай. — Отпусти ее с миром.
— Ты глуп, Гуайко, — ответила ему Манинья. — Она приведет нас к золоту.
—  Опомнись! С чего ты взяла?
— А вот с чего! — Манинья присела на корточки и собрала рассыпанные у ног «пугала» алмазы и кусочки золота.
Потрясенный, Такупай лишился дара речи.
—  Эта несчастная чует, где лежат камушки, — пояснила Манинья. — Утром мы пойдем за ней след в след. Манинья просила у сельвы золота, и сельва послала ей это пугало.
Она сама покормила безумную женщину мясом, напоила ее травяным отваром и велела всем укладываться спать. На какое-то время бедняга успокоилась, а затем стала кричать пуще прежнего.
—  Мы все сойдем с ума от этого воя. Отпусти ее, Манинья, — вновь посоветовал Такупай.
— Умолкни! — отмахнулась от него Манинья и, взяв несчастную за руку, попыталась успокоить ее.
Постепенно вопли, издаваемые «пугалом», стали тише, из глаз потекли самые настоящие человеческие слезы, а из уст вырвалось нечто похожее на слова:
—  Л-луис... Рам-м-мон... Дети   м-мои-и-и!
— Поплачь, поплачь, — повторяла Манинья, поглаживая безумную по руке.
— Что это было? — спросил Такупай, когда «пугало», обессилев от рыданий, уснула. — Может, не следовало кормить ее мясом? У нее болел живот?
—  Нет, Гуайко, это другая боль, — с горечью произнесла Манинья. — Самая тяжкая боль на свете!
—  Не понимаю, о чем ты говоришь. Что тебе открылось в ее глазах?
—   Она потеряла своих детей, Гуайко. Двух мальчиков. Их унесла река.
—  И это горе сделало ее такой?
—  Да, Гуайко. Для матери нет ничего больнее, чем потерять собственных детей... Почему ты так на меня смотришь?
—  Потому что ты — единственная женщина, единственная мать, для которой смерть ребенка не стала горем.
—  Не надо об этом вспоминать. Манинья — только женщина. Она никогда не была матерью. Манинья всегда одинока, Гуайко.
Она еще долго сидела у костра, печально глядя на огонь. А утром вдруг переменила свое прежнее решение: повелела Мисаэлю и Диогенесу отвести «пугало» в заброшенный рудник и там охранять ее.
— А остальные пойдут со мной!
—  Куда ты опять, Манинья? — встревожился Такупай. — Что еще случилось?
— У Маниньи уводят мужчину! Манинья накажет самозванку! — был ответ.

Около двух часов лодка Рикардо продвигалась по реке без каких-либо приключений, а затем Бенито объявил, что перегрелся мотор и надо сделать передышку.
—  Как долго он будет остывать? — раздраженно спросила Жанет.
—  Кто его знает, — неопределенно ответил Бенито.
Каталина, тоже недовольная внезапной остановкой, сошла на берег и углубилась в сельву. Через некоторое время ее догнал Рикардо. Они довольно долго препирались: Каталина просила оставить ее в покое, Рикардо же без умолку говорил о том о сем, неуклонно двигаясь в нужном ему направлении.
—  Посмотри туда, — наконец сказал он, и Каталина увидела, что они стоят на вершине поросшего зеленью холма, а внизу открывается невиданной красоты долина.
—  Что это? — не сдержав восторга, спросила она.
—   Селение индейцев, — довольный произведенным эффектом, ответил Рикардо. — Пойдем к ним.
— Ты специально вел меня сюда, — догадалась Каталина. — Но зачем?
— Хотелось, чтобы после всех ужасов, пережитых здесь, ты все-таки увезла приятные воспоминания о сельве и... обо мне.
Она ничего не ответила, а просто взяла Рикардо за руку и с его помощью стала спускаться с холма.
Туземцы обрадовались нежданным гостям как чуду, как подарку судьбы.
—  Очень красивая сеньорита! — сказал, приветствуя их, старейшина племени. — В сельве нельзя быть одному. И Леон нашел свою женщину!
Рикардо перевел для спутницы речь индейца. При этом на лице его отразилась заговорщическая улыбка. Каталина поддержала игру, которая показалась ей даже забавной.
Пока мужчины, окружив Рикардо, говорили о чем-то своем, женщины увели гостью к костру и стали готовить праздничный обед. А чтобы избранница Леона не скучала, ей тоже периодически совали в руки терку, на которой она, дивясь простодушной приветливости хозяев, старательно измельчала кокос и коренья каких-то неведомых растений. Женщины то и дело улыбались ей, ребятишки, проявляя завидную деликатность и воспитанность, рассматривали ее издали, тайком. Каталина подозвала их к себе, обняла самых смелых, подошедших поближе. Улыбка, игравшая на ее лице, делала его особенно привлекательным. В какой-то момент Рикардо показалось, что он впервые видит вполне счастливую Каталину Миранду.
Когда обед был готов, все уселись у костра, и Каталина от души хвалила диковинные блюда, которых до той поры никогда не пробовала. Здесь, в селении простых, доброжелательных людей, ей было так спокойно и радостно, что она даже забыла о перегревшемся моторе. Об этом пришлось вспомнить Рикардо.
—  Мотор, однако, уже остыл, — сказал он. — Пора возвращаться в лодку.
—  Мы очень рады за тебя, — стали говорить ему на прощание индейцы. — Твоя женщина необыкновенно милая и красивая. У вас должны быть замечательные дети.
—  Да, конечно, — смеясь, отвечал Леон. — У нас будет много ребят, похожих вот на этих, — он кивнул в сторону детворы, облепившей Каталину.
—  Что? — спросила она, неверно истолковав жест Рикардо.
— Я сказал им, что у нас будет много таких же симпатичных малышей, — перевел он.
Каталина едва сдержалась, чтобы не ответить ему грубостью при столь гостеприимных хозяевах.
—  Ты снова рассердилась? — подступил к ней Рикардо, когда они отошли от селения на некоторое расстояние. — Твоя радость всегда непродолжительна. Разве тебе не понравилось у индейцев?
—  Понравилось.
—  Ну наконец-то я угодил тебе! — произнес он шутливо, но Каталина продолжила вполне серьезно:
—  Кажется, я начинаю понимать, что притягивает вас к этим местам — тебя и отца. Если бы ты знал, сколько раз я клялась никогда не возвращаться в сельву! А сейчас мне хочется поклясться в том, что я обязательно сюда вернусь. Правда, не знаю когда.
—  Мне бы хотелось быть здесь, когда ты вернешься, — взволнованно произнес Рикардо и сжал ее руку в своей.
Его волнение передалось Каталине. Сердце забилось часто-часто, а ноги вдруг стали ватными. Не отдавая себе отчета, Каталина остановилась и тотчас же попала в объятия Рикардо.
—  Н-нет, не надо, — попыталась освободиться она, чувствуя, что прикосновение этих сильных горячих рук способно свести ее с ума. — Почему ты такой странный?.. Такой загадочный?..
—  Такой ужасный, — уничижительно продолжил он.
—  Нет, — отрицательно покачала головой Каталина, — этого я не говорила. Но ты нарушил мой покой.
—  Да? — не без удовольствия произнес Рикардо. - Значит, мы в расчете. Потому что ты своим приездом нарушила покой сельвы и... перевернула мою жизнь!
Сказав это, он еще жарче обнял Каталину, и уста их сами собой слились в поцелуе.
—  Нет... Нет... — собрав последние силы, прошептала она. — Прошу тебя — не надо...
Он нехотя повиновался. Каталина отступила на несколько шагов в сторону, замерла от великолепия, внезапно открывшегося ее взору: мощный водопад обрушивался с вершины горы, с грохотом разбиваясь о скалы и светясь радужными искрами. Зачарованная этой красотой, Каталина долго смотрела на струящееся разноцветное марево, чувствуя, как тихая, умиротворяющая радость вновь заполняет ее сердце. Совсем расслабившись, она опустилась на траву, блаженно вытянула ноги, руки завела за голову. Присутствие Рикардо не смущало и не тревожило ее, а наоборот — вселяло приятный покой. «Как хорошо, что рядом — такой сильный и надежный человек!» — подумала она и поймала себя на желании остаться здесь навсегда.
— Однажды мы вот так же смотрели на водопад с маленьким мальчиком, — задумчиво произнес Рикардо у нее за спиной. — И он спросил меня: «Папа...»
Увидев, как Каталина резко обернулась и привстала, Рикардо осекся. «Что-то я не к месту разоткровенничался, — упрекнул он себя, но отступать было поздно, и ему пришлось продолжить:
—  «Папа, а можно закрыть кран, чтобы вода перестала течь?» Такой вопрос задал мне мальчик... 
—  И что ты ответил?
—  Что у водопада нет крана, - печально молвил Рикардо. — «И эта вода будет литься всегда?» — спросил меня малыш. «Да», — ответил я... А вот теперь мне хочется спросить: как закрыть тот кран, который открыла ты?
Сказав это, он пристально посмотрел Каталине в глаза и, увидев там смятение, буквально застонал от страсти и отчаяния:
— Как ты перекроешь поток, который заполняет тебя изнутри? Как сможешь обмануть себя?
Скажи! Как обуздать то безумное чувство, которое сжигает нас?!
Каталина слушала его страстную речь, необычайно волнуясь, а затем решительно произнесла:
—  Я не буду этого делать. Не буду перекрывать кран!
Она подалась навстречу его жарким, нежным рукам, и Рикардо зажмурился от счастья... А когда открыл глаза, то увидел перед собой настороженное лицо Каталины.
—  Что? Что опять случилось?
—  Сельва! Слышишь, она вдруг зашумела, — сказала Каталина.
—  Это она радуется, что мы любим друг друга.
—  Нет, она шумит тревожно.
—  Не бойся, моя хорошая. Ведь я же здесь. Я сумею тебя защитить.
—  Значит, ты собираешься ее защищать? —грозно прозвучал голос Маниньи, выходящей из кустов с ножом в руке.
— Да, я защищу ее! — твердо произнес Рикардо, заслонив собой Каталину. — Тебе придется всадить этот нож в меня, Манинья Еричана.
Несколько секунд Манинья пристально смотрела на Рикардо, но он выдержал ее взгляд.
— Что ж, ты — дурак, Рикардо Леон, — сказала наконец она, пряча нож в прикрепленный к поясу чехол. — Манинья могла дать тебе счастье, но теперь ты узнаешь ее месть!
Решение Фернандо не уезжать из Сан-Игнасио так обрадовало его жителей, что они конечно же решили устроить по этому поводу грандиозный праздник. Прямо с причала все пошли в бар, где и произносили нескончаемые здравицы в честь доктора Ларрасабаля, который, вне всякого сомнения, обеспечит их поселку прекрасное будущее. Сам же Ларрасабаль лишь смущенно улыбался и лепетал в ответ слова благодарности, оставив всякие попытки поскорее перейти к непосредственному обсуждению своего проекта. На столе рядом с рюмкой и тарелкой лежали его записи и расчеты, с которыми он и хотел ознакомить жителей Сан-Игнасио, но им пока было не до этого.
Больше всех усердствовал за столом Хустииьяно, воодушевленный тем, что Инграсия попросила у него прощения за свой недавний упрек. «Я же не знала, что этот поганец Джефферсон проболтался, — пояснила она. — Поверьте, я счастлива, что вы оказались порядочным и очень смелым человеком». Лучшей награды для Хустиньяно нельзя было и придумать.
— А теперь я сообщу вам одну приятную новость, — перекрывая всеобщий гам, прокричал Хустиньяно. — Лейтенант Эррера сообщил, что из Каракаса к нам едет священник!
Эта новость потрясла присутствующих. На время они забыли о Фернандо и принялись рассуждать, как-то сложится их жизнь, когда в поселке будет священник. Инграсия, Тибисай и Мирейя были уверены, что падре защитит Сан-Игнасио от многих напастей, а мессы и причастия принесут мир и покой душам сельчан. Дейзи согласно кивала головой, пока не вспомнила о своем ремесле.
—  Падре это не понравится, — упавшим голосом произнесла она. — Что же мне делать?..
Далее женщины стали рассуждать, где им поселить падре и в каком помещении он будет служить мессы. А мужчины тем временем включились в разговор о туристическом комплексе, навязанный им, наконец, Ларрасабалем. Вспомнили даже о заброшенной бетонной полосе, на которой в пору золотодобычи садились небольшие самолеты.
— Ее надо восстановить! — решительно заявил Фернандо. — Завтра же отведете меня туда.
Дагоберто во время всего праздника отмалчивался, но на него смотрели с пониманием и сочувствием: как-никак человек расстался с дочерью, которую неизвестно когда теперь увидит. Мирейя попыталась утешить его, но Дагоберто был неприветлив и с ней. Только Паучи, кажется, не вызывала в нем раздражения — он терпеливо учил ее пользоваться вилкой и ножом. В конце концов, такое повышенное внимание к мулатке показалось обидным для Мирейи, и она, оставив бар на Дейзи и Тибисай, отправилась домой.
Вскоре к ней, однако, заглянул Ларрасабаль.
— Мне нравится ваш домик, — сказал он. — Я хотел бы посмотреть, как он выглядит изнутри. Возможно, мы построим такие же коттеджики для туристов.
Мирейя встретила гостя радушной улыбкой, но от него не укрылось и другое, тщательно скрываемое.
- Вы чем-то огорчены? — мягко спросил Фернандо.— Улыбаетесь, а в глазах — печаль.
— Да, немного взгрустнулось, — не стала скрывать Мирейя. — Иногда мне бывает здесь очень одиноко. Вот и сегодня вспомнила маму, сестру... Знаете, моя мама делает искусственные цветы, потом красит их в фиолетовый цвет, и все думают, что они настоящие. Когда я приехала сюда, со мной был такой букетик фиалок. Но прошло много времени, они выцвели, стали такими же бледными, как и я.
—  Не печальтесь, Мирейя, — как умел, постарался утешить ее Фернандо. — Даст Бог, скоро здесь все изменится к лучшему, и вы тоже найдете свое счастье. Ведь вы — такая молодая, красивая и, по-моему, очень добрая.
— Спасибо вам, — смахнув нечаянную слезинку, сказала она. — Только мне уже не верится в то, что я смогу когда-нибудь почувствовать себя счастливой.
—  Напрасно вы так думаете, — уверенно заявил Фернандо, но дальше развить свой тезис не успел, так как в комнату вбежала перепуганная Инграсия.
—  Мирейя, помоги! — взмолилась она. — Дай какое-нибудь лекарство. У Лус Клариты жар, лихорадка. Не знаю, что с ней случилось.
— А я знаю, отчего у нее жар, — шепнул Джефферсон Вашингтону, которые тоже примчались к Мирейе вслед за матерью. — Это от поцелуя!
Падре Гамбоа, направлявшийся в Сан-Игнасио на собственном автомобиле, остановился у мотеля, чтобы перекусить. Когда же он вновь сел за руль, то обнаружил у себя на заднем сиденье незваного пассажира.
—  Чем обязан? — обернувшись, спросил Гамбоа.                                                                       
—   Падре, прошу: окажите услугу. Подвезите меня!
— А куда вам надо?
—  Все равно куда. Вперед!
Священник, помедлив долю секунды, включил мотор. Какое-то время они ехали молча, а потом в машине случилась поломка, и падре был вынужден поднять капот, надеясь устранить обрыв провода. Тут к нему и подошел полицейский с вопросом:
—  Вы случайно не видели высокого, темноволосого, плотного сложения человека? Это опасный преступник, убийца. Он должен быть где-то здесь. Почему вы молчите, падре? Не видели?
Гамбоа медленно опустил крышку капота, заглянул сквозь лобовое стекло внутрь салона и, не увидев там пассажира, ответил: «Нет».
— Ну, простите, что побеспокоил вас, — сказал полицейский. — Лучше вам с ним и не встречаться, потому что этот тип очень опасен.
Соединив концы оборванного провода, падре еще раз внимательно оглядел салон и включил зажигание.
—  Эй! Куда ж вы без меня? — помахал ему рукой недавний пассажир.
—  Где вы были? — спросил падре.
—  Справлял нужду.
— Значит, опять поедем вместе? Ну что ж, самое время познакомиться. Меня зовут падре Игнасио Гамбоа.
— А я., — парень на мгновение замялся. — А я — Галавис. Крус Хесус Галавис.
—  Скажи, сын мой, — строго спросил его священник, — ты действительно кого-то убил? У тебя приятное лицо, и внешне ты не похож на убийцу.
— Да не бойтесь вы, никого я не убивал.
— Но какое-то преступление ты ведь совершил, раз тебе приходится скрываться от полиции.
—  Это сделал не я, а другой! Понятно? Но обвинили во всем конечно же сына Эрнестины.
—  А что сделал тот, другой? — не унимался Гамбоа.
—  Послушайте, падре, вы — священник или следователь? — раздраженно бросил Галавис.
—  Священник.
—  Ну, тогда предлагаю подкрепиться вон в том ресторанчике. Я здорово проголодался.
—   Это безумие! Тебя преследует полиция и гвардейцы.
—  И еще мафиози, которые потеряли на мне кругленькую сумму! — добавил, усмехнувшись, Галавис.
— Да-а, — покачал головой падре. — Ну и влип же ты, парень.
Пообедали они бананами, росшими вдоль дороги. Падре рассказал спутнику, что едет в Сан-Игнасио-де-Кокуй, и Галавис напросился вместе с ним туда же.
—  Однажды я поклялся, что больше никогда не окажусь в тюрьме, — пояснил он. — И на моей совести нет никакого преступления. Но в полиции мне не поверят!
—  Ладно, поедем, — смилостивился падре. Они уже почти добрались до Гусман-Бланко и рассуждали, как переправить машину по реке, когда из поравнявшегося с ними автомобиля раздались выстрелы.
—  Бьют по шинам. Гоните, падре! — взмолился Галавис. — Это мафиози.
Гамбоа помчался на предельной скорости, однако вскоре был ранен.
—  Гады! — выругался Галавис. — Теперь целят в водителя. Падре, я сам сяду за руль. А вы — молитесь!
Он круто свернул с дороги и поехал напролом по сельве. Но заросли становились все гуще, а священник, потерявший много крови, был при смерти. Галавис остановил машину. Падре жестом попросил вынести его на воздух. Галавис бережно положил раненого на траву.
— Сейчас повернем обратно, — решительно заявил он, — вам необходим врач.
—  Нет, — еле слышно произнес Гамбоа. — Ты не довезешь меня... Я умираю...
—  Глупости! — рассердился Галавис. — Я не позволю вам умереть. Вы меня спасли, а теперь настал мой черед.
—  Там... возьми... — пробормотал падре, указывая на свою дорожную сумку.
—  Что? — не понял его Галавис. — Это? Это? Ах, вы имеете в виду Библию! Сейчас, сейчас...
—  Читай, — шепотом попросил падре.
— Да, конечно. Надо молиться. Почему твой Бог несправедлив к тебе? Эта пуля предназначалась мне!
—  Читай. Вот здесь...
—  Да, падре. Как скажете, — молвил Галавис, вытирая навернувшиеся на глаза слезы.

На русском есть только 4 серии, а я здесь на форуме выкладываю на испанском. Можешь читать книгу и смотреть на испанском.

Глава 8

Тот факт, что Манинья хотела убить ее, сразу же развеял у Каталины благодушные мечтания о сельве, которым она предавалась накануне у водопада.
—  Все, пойдем к лодке, — сказала Каталина, обращаясь к Рикардо. — Нормальный человек не сможет привыкнуть к этой дикости.
—  Значит, мы с твоим отцом ненормальные, — грустно произнес лодочник.
Навстречу им неожиданно вышли Жанет и Антонио, спросили, как пройти к водопаду, о котором им в восторженных тонах рассказал Бенито.
— Вы уже пришли. Слышите его шум? — ответил Рикардо. — Только не задерживайтесь там: мы скоро отплываем.
Всю обратную дорогу Каталина молчала, а когда вдали уже замаячила река, — вдруг почувствовала необъяснимый страх.
—  Что с тобой? Ты вся дрожишь, — обеспокоенно спросил Рикардо.
— А ты разве ничего не чувствуешь?
—  Нет.
— Мне кажется, сейчас должно случиться что-то страшное.
—  Не бойся, я всегда сумею тебя защитить, — он обнял Каталину мягко, нежно, как обнимают ребенка. — Успокойся, успокойся, моя девочка...

После неудавшегося покушения на Каталину Манинья была в ярости.
— Манинья хочет одного — смерти! — повторяла она, растирая в ступке корешки ядовитых трав; выбранный для заклания зайчонок обреченно сидел у ее ног, безропотно дожидаясь своей участи.
—  Это заклинание смерти? — хмуро спросил Такупай, нарушая своим появлением запрет госпожи.
— Зачем спрашиваешь, если знаешь? Уходи! — зло бросила Манинья, и Такупай поспешно скрылся в зарослях.
Она завернула толченый камень в лист лопуха, туго перевязала его травяной тесемкой, затем, не дрогнув, разорвала зайчонка пополам, вложила в его полость приготовленный сверток и стала закапывать жертву, шепча смертельное заклинание.
...Каталина почувствовала, как свет померк в ее глазах, и вскрикнула. Рикардо крепче прижал ее к себе:
— Я с тобой!
— Ах, какая встреча! Рикардо Леон и его невеста! — словно из-под земли вырос команданте Хайро, и его зловещая ухмылка не предвещала ничего хорошего.
«Это — смерть!» — пронеслось в сознании Каталины. В тот же миг Хайро схватил ее за руки, а несколько партизан навалились на Рикардо, пытаясь оторвать его от Каталины. Лодочник сопротивлялся, но силы были неравны.
—   Я знал, что наши дороги пересекутся, Леон, — упиваясь легкой добычей, злорадствовал Хайро. — Сейчас ты увидишь, как я поступлю с твоей невестой. А потом тебя пристрелят как паршивую собаку!
—  Нет! Нет! — истошно закричала Каталина, и сельва ответила ей мощным эхом, верхушки деревьев закачались, зашумели, и этот устрашающий гул прокатился по всей сельве — от Гусман-Бланко до Сан-Игнасио-де-Кокуй.
Жанет испуганно прижалась к Антонио.
Тибисай, повернув вентиль колонки, увидела вместо воды кровь.
«Ты умрешь в одиночестве, Манинья!» — прошептал Такупай.
—   Вы покойники, Рикардо Леон и Каталина Миранда! — вслух произнесла Манинья.
Рикардо воспользовался секундным замешательством партизан и, выхватив из-за пояса револьвер, выстрелил в Хайро, однако промахнулся.
—  Я умираю, — слабым голосом, но четко вы¬молвил падре Гамбоа. — Похорони меня здесь. А сейчас — повторяй за мной молитву «Отче наш...».
Хосефа, услышав у себя за спиной выстрел, не раздумывая, повернула обратно.
—  Стоять! Стоять, Хайро Пастрано! — властно прозвучал ее голос, перекрывая гул сельвы. — Или я убью тебя!
— Плевал я на твой приказ! — заявил Хайро. — Ты сама в подчинении у лодочника!
Хосефа красноречиво вскинула оружие, взяв Хайро на прицел.
—  Не заводись, Хайро! — загалдели партизаны. — Она выстрелит!
—  Нет, я прощу тебя в последний раз, — сказала Хосефа. — Забирай людей и ступайте к берегу. Это приказ!
— «...Ныне и присно и вовеки веков. Аминь», — закончил молитву взмокший от волнения Галавис.
Падре смежил веки, и голова его откинулась назад.
«Это — смерть», — понял Галавис.
—   Я жаждала смерти, и смерть пришла! — удовлетворенно произнесла Манинья. — Прощай, Рикардо Леон.
—   Ты свободен, лодочник! — сказала Хосефа. — И ты, Каталина Миранда.

Шум сельвы стих так же внезапно, как и начался.
— Спасибо, Хосефа, — переведя дух, молвил Рикардо. — Теперь я обязан тебе жизнью.
Командаите Хосефа ответила ему долгим прощальным взглядом, исполненным любви и нежности.
—    Нас преследуют гвардейцы, — сказала она. — Даст Бог, еще встретимся!
С этими словами она ушла. А Каталина после перенесенного шока впала в истерику.
—  Поедем скорей отсюда! — кричала она Рикардо. — Я хочу забыть все это, как стараются забыть кошмарный сон.
—  И меня тоже хочешь забыть?
—  Да, и тебя хочу забыть! И все, что с тобой связано: твою сельву, твою лодку и твоих женщин!

Подойдя к берегу, Хосефа услышала мощный взрыв, потрясший округу.
—  Гвардейцы взорвали наши лодки! — в ужасе произнесла она.
—  Нет, это команданте Хайро подорвал лодку Леона, — пояснил дожидавшийся ее постовой.
—  Идиот! — выругалась Хосефа. — Подал сигнал гвардейцам. Я отдам его под трибунал!
—  Напрасно кипятишься, — сказал представший перед ней Хайро. — Я больше не признаю тебя, как командира.
Показавшиеся вдали лодки гвардейцев прервали этот спор.
—  Уходим! — скомандовала Хосефа, и Хайро перед лицом опасности пришлось подчиниться.
Партизаны отплыли, а Рикардо и Каталина, поняв, что их лодка взлетела на воздух, стали громко звать Бенито — в надежде на то, что ему удалось спрятаться на берегу до взрыва.
—  Я здесь, — услышали они слабый стон из-за камня.
—  Ну слава Богу! Ты живой! — обрадовалась Каталина, а Рикардо, осмотрев парня, тотчас же стал его перевязывать.
—  Это осколочное ранение, — пояснял он Каталине, — а это — результат ушиба о скалу. Его бросило на берег взрывной волной. Ты был в лодке, Бенито, когда рвануло?
—  Да, я спал, — слабым голосом подтвердил тот.
— Считай, что тебе повезло. Сейчас мы отнесем тебя в поселок индейцев и там вылечим.
Они покинули берег до прихода гвардейцев, в суматохе не заметив приближающихся лодок.
Чуть позже к месту взрыва подошли Жанет и Антонио.
—  Боже мой! Они погибли! — зарыдала Жанет. Антонио пояснил лейтенанту Эррере,  что на лодке во время взрыва были Рикардо Леон,  его помощник Бенито и сеньорита Миранда.
—   Варвары! Изверги! — сжал кулаки Эррера. — Не будет им пощады!.. Я хорошо знал лодочника, и с сеньоритой недавно познакомился... Такая была красавица!.. Продолжайте преследование, — приказал он солдатам и по рации стал вызывать лодку для Жанет и Антонио.
—  У нас нет даже денег, — вспомнил Антонио, — все сгорело вместе с лодкой. Может, ваши люди отвезут нас в Сан-Игнасио, а там мой брат с ними расплатится?
—  Не волнуйтесь, — успокоил его Эррера. — Вас отправят в Сан-Игнасио бесплатно.

После того как гул сельвы стих и наступила необычная для здешних мест тишина, Манинья вдруг почувствовала острый укол в сердце. «Ой!» — вскрикнула она, но не от боли, а от изумления, поскольку сердце дало о себе знать впервые.
—   Гуайко, где у человека сердце? Здесь? — спросила она, приложив руку к груди.
—  Да, — подтвердил индеец.
—  Как оно странно болит, — растерянно произнесла Манинья. — А еще эта тишина давит! Говорит, что Манинья — одна-одинешенька на целом свете...
— Я пробовал остановить тебя, — напомнил Такупай, — но ты была ослеплена ненавистью.
— Ты прав, Гуайко, — неожиданно согласилась она, и горькие слезы блеснули в ее глазах. — Манинья сгорала от злобы, а теперь Манинье страшно! Вернемся обратно. Я должна раскопать смерть, которую посеяла! Как бы ни ревновала Манинья, она не может убить своего мужчину!
—  К сожалению, ты это уже сделала, — с горечью произнес Такупай. — Смерть наступила, и она необратима.
— Нет, Гуайко, Манинья не может такого допустить! Ты видишь эти алмазы? Манинья отдаст их сельве, и пусть сельва вернет Манинье мужчину с огненными глазами! — она зачерпнула из шкатулки горсть алмазов и бросила их в реку.
Такупай скорбно покачал головой:
— Если Манинья посеяла смерть, то уже ничего нельзя поправить.
Не слушая его, колдунья пристально вглядывалась в глубь реки, ожидая чуда.
— Знаешь, что говорит мне сельва? — наконец молвила она. — Что и после смерти лодочник и Миранда будут вместе! Ох, какая же тяжкая боль! — сказала вновь Манинья, схватившись за сердце. — Это во мне отзывается гибель Леона.
«И гибель твоей дочери!» — мысленно добавил Такупай.
— А еще сельва говорит, — продолжала между тем Манинья, — что мы должны немедленно возвращаться в Сан-Игнасио.
—  Это безумие, бред! — возразил Такупай. — Сельва издевается над тобой. Или... ты перестала ее понимать.
—   Нет, Гуайко, сельва любит Манинью! Она велит ей плыть в Сан-Игнасио!

Галавис выполнил последнюю волю священника — похоронил его в сельве — и даже по собственной инициативе еще раз прочитал над его могилой «Отче наш...».
— Ну, прощай, падре Гамбоа, — сказал он, собираясь в дорогу. — Спасибо тебе за все. Ты был, несомненно, хорошим человеком. Никто никогда не относился ко мне с такой добротой. Прости, что я втянул тебя в эту историю. Из-за меня ты погиб, — он вытер набежавшие слезы. — Прости, падре, я не желал твоей смерти, видит Бог. Обещаю, что тот урок добра, который ты преподнес, не пройдет для меня бесследно!.. Ты говорил, что у тебя нет родственников? Жаль. Я бы передал им твои вещи и Библию. А теперь мне придется взять это с собой. Надеюсь, ты не будешь в обиде, если мне понадобится продать кое-что из твоей сумки, а также использовать содержимое твоего кошелька?
Пробравшись к берегу, он стал дожидаться какой-нибудь лодки, плывущей вверх или вниз по реке. Тогда же ему пришла в голову и еще одна рискованная, но спасительная мысль: надеть на себя одежду падре. «Береженого Бог бережет, — рассудил Галавис. — Увидев перед собой священника, ни один лодочник не станет вспоминать приметы беглого заключенного, которые повсюду сообщила полиция».
Ждать ему пришлось недолго: из-за поворота показалась лодка Маниньи Еричаны, и двигалась она вниз по реке. Галавис напряг память и вспомнил название поселка, в который направлялся Гамбоа.
— Не довезете ли вы меня до Сан-Игнасио-де-Кокуй? — крикнул он с берега.
Манинья велела Такупаю остановиться.
—  Я священник, выпускник семинарии, — за¬тараторил Галавис. — Мне дали приход в Сан-Игнасио...
—  Садитесь, — устало сказала Манинья. — Мы довезем вас до Сан-Игнасио.

Странная болезнь Лус Клариты заставила сельчан с особым трепетом ожидать возвращения Рикардо Леона.
—  Только он может вылечить мою девочку, — утверждала Инграсия, и с ней соглашались все.
Ночью, однако, к берегу причалила лодка Маниньи Еричаны, и многие восприняли это как дурной знак.
—  Уж не случилось ли чего с Рикардо и Каталиной? — беспокоилась Тибисай. — Днем сельва так страшно шумела. Такой гул стоял только в тот раз, когда река унесла трех бразильцев.
—  Не каркай! — оборвал ее Дагоберто, но с появлением колдуньи и его настроение заметно испортилось.
Встречать лодку Маниньи не вышел никто, кроме Гараньона.
—   Я говорила, что ты отвечаешь за жизнь Леона? — грозно спросила его Манинья. — Теперь тебе придется держать ответ.
—    Я ничего не мог сделать. Он убежал! Уплыл! — слезно оправдывался Гараньон.
—  Рикардо Леон мертв, — оборвала его Мани¬нья. — И ты умрешь тоже.
—  Пощади! Я не виноват, — взмолился Гараньон, встав перед ней на колени.
—  Поднимись, ничтожество, — брезгливо произнесла она. — Я прощу тебя на этот раз. Отправляйся в заброшенную шахту. Там я оставила женщину, которую жизнь превратила в животное. Эта несчастная знает все о золоте. Приведешь ее в Сан-Игнасио.
Галавис сошел на берег незамеченным и оста¬ток ночи провел в раздумьях о своем дальнейшем поведении. А утром его обнаружил капрал Рейес.
—  Ваши документы, сеньор!
— У меня нет документов, — готовый к такому повороту событий, ответил Галавис. — Их украли. Но есть бумага из церкви Пуэрто-Аякучо.
— Имя? — строго потребовал капрал.
— Гамбоа. Франсиско Игнасио Гамбоа. Для друзей — Начо.
—   Для друзей? — миролюбиво усмехнулся Рейес.
— Да. Для друзей.
—  Что ж, пойдемте, я представлю вас моему командиру.
Хустиньяно Гарсия встретил новоявленного Гамбоа с распростертыми объятиями:
— Падре! Какая радость! Мы ждем вас уже двое суток. Теперь, с вашим приездом, все наши неприятности кончатся, я уверен!
Так Крус Хесус Галавис стал «священником» по имени Франсиско Игнасио Гамбоа.
Хустиньяно вышел на площадь, чтобы сообщить радостную весть сельчанам, но его встретили другой, печальной новостью — приехавшие Жанет и Антонио сообщили о трагической гибели Каталины, Рикардо и Бенито.
Добравшись до селения индейцев, Рикардо провел довольно сложную хирургическую операцию — извлек из тела Бенито несколько металлических осколков. Каталину это уже не удивляло: она была уверена, что Рикардо Леон — профессиональный хирург, оставивший по какой-то причине врачебную деятельность. Беспокоило ее только состояние Бенито.
— Потерпи, миленький, — говорила она, вытирая испарину с его лба. — Доктор Рикардо сумеет поставить тебя на ноги! А я буду сидеть у твоей постели сколько понадобится.
Парнишка в ответ благодарно улыбался.
—  Во всем виноват я, — казнил себя Рикардо. — Хайро хотел расправиться со мной, а пострадал Бенито. Этот мальчик мне — как сын. Кроме него у меня никого нет.
Каталина старалась утешить Рикардо. Тревога за жизнь Бенито сблизила их, как никогда прежде. Воспользовавшись этим, Каталина в который раз попросила лодочника рассказать о его прошлом, но он опять отшутился, перевел разговор на другую тему:
— Смотри, что нам приготовили заботливые хозяева! Прекрасный гамак для двоих.
—  Я уже спала однажды с тобой в гамаке, и мне этого достаточно, — резко ответила Каталина.
—  Но не можем же мы пренебрегать гостеприимством таких милых людей, — насмешливо убеждал ее Рикардо.
—  Ты ложись, а я немного прогуляюсь.
—  Спасаешься бегством?
—  Нет. Просто я не знаю, как поступить, — честно призналась Каталина. — И зачем мы только повстречались?
— Ну ладно, — смилостивился он. — Прогуляйся и приходи поскорее. Тебе не следует меня бояться.
— Правда? — с робкой надеждой спросила она.
—  Правда. Ложись. Ты ведь так устала за эти сутки. А я, пожалуй, еще потолкую с индейцами.
Проснувшись утром, Каталина увидела Рикардо бодрствующим. Спал ли он рядом с ней или где-то в другом месте, так и не поняла, но спрашивать не стала.
Пришел индеец и сказал, что подготовил пирогу для перевозки Бенито в Сан-Игнасио.
—  Не надо его сейчас трогать, — возразил Рикардо. — Он спит, и это самое лучшее для него. Если позволите, мы погостим у вас еще денька два.
—   Конечно, конечно, — замахал руками индеец. — Мы будем только рады. А пирогу возьмешь, когда захочешь.
Каталина вспомнила, что ночью слышала перестрелку, а также то, что Рикардо успокаивал ее, говоря: «Спи, ничего страшного, это гвардейцы настигли партизан».
Вскоре его предположение подтвердилось: в селение пожаловали гвардейцы, и лейтенант Эррера сообщил, что партизаны разгромлены и уйти удалось только Хосефе с несколькими бойцами.
— Но больше всего я рад видеть вас живыми! — сказал он Каталине и Рикардо, — Ведь парень и девушка с вашей лодки сказали, что вы погибли, и я поклялся отомстить за вас.
—  Спасибо, лейтенант, — растроганно произнес Рикардо. — А что стало с нашими попутчиками?
—  Я отправил их в Сан-Игнасио.
—  Значит, папа думает, что нас нет в живых! — пришла в ужас Каталина. — Представляю, как он сейчас убивается. Надо бы сообщить ему, что нам удалось спастись.
— Мы свяжемся с Сан-Игнасио по рации, — пообещал Эррера. — А вам, сеньорита, следует подумать, как побыстрей выбраться из сельвы. Надеюсь, вы уже поняли, насколько она опасна, особенно для городских жителей. Я мог бы доставить вас в Сан-Фернандо и затем — в Пуэрто-Аякучо. А уж там вы сядете в самолет. Поверьте, мне это будет не в тягость, а в удовольствие, — он смутился, поняв, что был чересчур откровенным.
— Да, лейтенант, я поеду с вами! — твердо произнесла Каталина.
—   Все   складывается   как   нельзя   лучше,   — хмуро проворчал Рикардо, когда Эррера ушел. — Скоро ты вернешься в свой мир и забудешь обо всех кошмарах, связанных с сельвой.
—  Да, я мечтаю вернуться домой, — приняла его вызов Каталина, — к моей любимой работе...
—  ...и к жениху, — добавил Рикардо. — Раньше я ему завидовал, а теперь... Я его просто ненавижу! С чего бы это, как ты думаешь? — он вскинул глаза на Каталину, и в них, кроме иронии, были еще и боль, и тоска, и — любовь.
— Я пойду к Бенито, — не сумела скрыть своего смятения Каталина. — Мне жаль оставлять его в таком состоянии.
—  Не уезжайте, сеньорита, — стал умолять ее раненый, узнав, что она привала проститься. — Зачем вам торопиться? Партизаны уже разгром¬лены. А я вас очень полюбил... Мне будет плохо без вас. И моему патрону...
—  Бенито, милый, я тоже тебя полюбила, но мне нужно возвратиться к работе. Я и так здесь слишком задержалась.
— Но вы будете меня вспоминать? — совсем по-детски спросил он.
—  Конечно!
—  А моего патрона? — проявил дерзость Бенито.
—  И его буду вспоминать, — вполне серьезно ответила Каталина.
Затем она стала прощаться с индейцами, благодаря их за помощь и гостеприимство.
—  Нехорошо оставлять лодочника без женщины, — сказал ей старейшина, — нехорошо.
Рикардо проводил ее до берега. Индейцы, проявив завидный такт, следом не пошли, а дали возможность гостям проститься наедине.
—  Мы ждем вас, сеньорита! — прокричал с лодки лейтенант Эррера.
Каталина крепко пожала руку Рикардо:
—  Прощай. Спасибо тебе за все. Береги себя. В уголках его глаз проступили предательские
слезы, и Каталина почувствовала, что тоже готова расплакаться. Сердце ее в тот момент разрывалось надвое. Рикардо, уловив это, нашел в себе силы сказать:
— Торопись. Если упустишь такой шанс, то ни¬когда отсюда не уедешь.
— Да. Прощай, Рикардо! — Она решительно обняла его и сама поцеловала в губы.
И Рикардо больше не стал сдерживаться и ответил страстным, долгим поцелуем...
Эррера, почуяв неладное, замер на судне.
—  Сеньорита, мы не можем ждать, — очнувшись, напомнил он о себе.
—  Простите, лейтенант, — обернулась к нему Каталина. — Отплывайте без меня. Я остаюсь. Мне надо вернуться в Сан-Игнасио.
—  Подумайте хорошо, сеньорита. У меня есть еще немного времени, я подожду, — настаивал Эррера. — Вы потом пожалеете!
—  Он прав, Каталина, — сказал глухо Рикардо. — Я не хочу, чтобы ты раскаивалась.
—  Помолчи, — взмолилась она, — а то я и в самом деле передумаю. Лейтенант, вы могли бы выполнить мою просьбу?
—  Да, сеньорита.
—  Вот номер телефона компании, где я работаю. Позвоните, пожалуйста, туда и скажите, что у меня все нормально, только я не имею возможности сейчас добраться до столицы и не знаю, когда смогу вернуться.
—  Я выполню вашу просьбу, но, по-моему, вы делаете большую глупость, оставаясь в сельве, — обиженно произнес Эррера.
—  Иногда бывает, что вся жизнь — сплошная глупость, лейтенант, — позволил себе заметить Рикардо.
—   Ладно, прощайте, Каталина Миранда, — улыбнулся напоследок Эррера. — Не поминайте лихом.

—  Скажи, почему ты решила вернуться в поселок, который так не любишь? — спросил Рикардо вечером, когда индейцы и Бенито уже уснули, а они с Каталиной сидели у огня, периодически подбрасывая в него сухие ветки.
—  Ты же видишь, как я привязалась к Бенито, — не сразу ответила Каталина. — Он упрашивал меня остаться, и я не смогла уехать.
—  Значит, причина — в Бенито, — ехидно заметил Рикардо.
—  Не только. Я хочу увидеть отца, успокоить его. Он ведь сейчас горюет, оплакивает меня.
—  Это веские причины, — согласился Рикардо. — Но есть еще одна, о которой ты умалчиваешь.
Он решительно обнял Каталину и поцеловал ее так же страстно, как сделал это на причале, полагая, что прощается с ней навсегда.
—  Не надо, Рикардо, — освободившись из его объятий, сказала она. — Я не хочу, чтобы ты заблуждался на мой счет.
—  Но почему, почему? Я же вижу, что ты одинока, хотя и говоришь о каком-то женихе. Не спорю, возможно, он и есть, но ты его не любишь. Иначе тебе не пришло бы в голову отпустить лейтенанта и остаться здесь. Люди всегда хотят быть с теми, кого любят или... начинают любить!
Их уединение внезапно нарушила Хосефа, возникшая из темноты как привидение.
—  Я рада, что ты жив, лодочник, — сказала она.
— Какой цинизм! — возмутилась Каталина. — Разве не вы приказали взорвать его лодку, не вы ранили Бенито?
— Нет, не я, — прямо посмотрела на нее Хосефа. — Это сделал Хайро, за что и поплатился. Я действительно рада, что все вы остались живы. А сейчас мне надо кое-что сказать Леону. Не будете возражать, если мы с ним отойдем в сторону?
— Я могу вас оставить, — вспыхнула Каталина и тотчас же направилась к своей хижине.
—  У меня мало времени, Рикардо, — сказала Хосефа, положив руки ему на плечи, — поэтому я буду краткой. Во-первых, скажи моему брату, что скоро я за ним приду. Во-вторых, возьми вот это, — она достала из кармана брошь Каталины и отдала ее Рикардо. — Я сняла ее с твоей рубашки, когда ты спал. Прости. Хотела оставить себе на память, но не смогла.
—  Спасибо, команданте, — взволнованно произнес Рикардо. — Эта вещь очень дорога мне. Я думал, что потерял ее.
— Ладно, не надо продолжать. Я знаю, чья это брошь... Есть еще и третье, что я собиралась тебе сказать: возможно, когда-нибудь я приду и за тобой, Рикардо Леон. Нам ведь есть о чем поговорить, не так ли?
— Мне казалось, мы больше ничего не должны друг другу.
—  Нет, я хочу, чтобы ты заплатил мне за эту вещицу, — озорно усмехнулась Хосефа. — Но, разумеется, не сейчас. Подождем до лучших времен!
Сказав это, она повернулась и растаяла в темноте.
—  Оставь меня! — сердито бросила Каталина, когда Рикардо вошел к ней в хижину. — Ты просто отвратителен! Не могу видеть, как женщины охотятся за тобой.
—  А по-моему, ты всего лишь ревнуешь, Каталина Миранда!

Скоро будет продолжение

Глава 12

Ночь опустилась на сельву, душная, неспокойная. В ее черноте река казалась провалом, бездной, темной глухой пустотой. Но вот пустота ожила, заструилась, маслянисто блеснув в ответ бледному свету медленно поднимающейся луны. Встала луна, и была она с красным пятном. Лучше бы не вставала мертвая эта луна с кровавым глазом.
«Нет, лучше бы не вставала», — думал Такупай. Шел он в поселок, неся с собой тяжкий груз печали.
—  Я потерял Манинью, — твердил он себе. — Ох, Манинья, Манинья! Манинья Еричана!
Последние слова он произнес вслух, словно звал свою госпожу.
—  Ты ищешь Манинью? — из зарослей показался лодочник.
Он стоял и пристально смотрел на Такупая. Его лицо было, как всегда, бесстрастным.
—  Да! Я потерял Манинью, — ответил Такупай, — потерял из-за твоих проклятых глаз, которые не дают ей покоя.
Лодочник молчал, он словно думал о чем-то, а потом неторопливо произнес:
— Манинья переменилась, это уже не прежняя Манинья, она больше не может разговаривать с сельвой.
—  Это твоя вина, — горестно упрекнул лодочника Такупай, — твои глаза заворожили госпожу и принесли ей одно только горе.
—  И ты переменился, я не узнаю старого мудрого Такупая, — Рикардо говорил добродушно и отстраненно, и нельзя было понять, что таится за его непроницаемой доброжелательностью.
— Такупай не может видеть слез своей госпожи. Манинья покидает Сан-Игнасио, чтобы избавиться от печали, но печаль уже прокралась в лодку. Скажи мне, мужчина, который живет рекой, по-мужски ли оставлять женщину в горе?
Лодочник выслушал Такупая и ничего не ответил, кивнул, прощаясь, и исчез в зарослях.
Такупай, понурив голову, медленно побрел обратно.
«Нет, лучше бы не появлялась луна с кровавым глазом, лучше бы она не появлялась», — думал он.
Горделивая Манинья сидела в лодке. Она уже было приказала Мисаэлю отчаливать, но выяснилось, что Такупай куда-то запропастился, нужно было ждать его, и Манинья была недовольна — минуты ожидания тянутся так долго, и даже Манинья не может заставить их бежать быстрее. А луна, верная помощница Маниньи, так сегодня тревожна и будто торопит ее... Но вот в зарослях послышался шорох. Мисаэль обрадовался:
—  Вот и Такупай.
—  Не Такупай, — оборвала его Манинья.
И правда — из зарослей вышел лодочник. Он остановился и молча смотрел на Маииныо. И она смотрела на лодочника. Без нежности, не любовно, не страстно, — с надменностью смотрела на него колдунья Манинья.
—  Все, что я забрала у тебя, ты вернул себе обратно, — заговорила женщина, — зачем привела тебя ночь?
—  Ночь ни при чем, я пришел из-за тебя, — отвечал лодочник.
— Из-за Маниньи? — взгляд женщины ничуть не смягчился, не заблестел любопытством, напротив, стал еще более властным, острым, пристальным.
—  Да, я пришел к тебе и позволь мне сесть в твою лодку, — лодочник говорил так, будто знал, что отказа не услышит, что будет все так, как он пожелает, и если просит, то только из вежливости.
—  Ты говорил, что находишь женщину сам, если она нужна тебе. Тебе нужна женщина, Леон? Но ведь и я сама нахожу мужчину. Мне, как и тебе, нельзя приказывать. И пользоваться мной тоже нельзя.
Манинья сказала все, что хотела, и не ждала продолжения беседы. Она готова была отчалить от берега, тем более что и Такупай вернулся, — она услышала сперва его шаги, а потом разговор с Мисаэлем. Мисаэль не пускал Такупая в лодку, объясняя, что госпожа занята разговором с Леоном и не хочет, чтобы ей мешали. Манинья уже приготовилась позвать обоих слуг, но тут Рикардо
сказал:
—  Не прячься от меня за словами. Скажи, почему ты уезжаешь?
—  Ты хочешь услышать, что я бегу от тебя, Леон? Если так, то у тебя великое самомнение. Ответь лучше ты: что делать Манинье в поселке, где живут одни глупцы?
—  Ты бежишь не от глупцов, Манинья! Ты бежишь от печали. Впервые я вижу у тебя в глазах грусть.
—  Если я и грущу, то не о тебе, лодочник. О тебе пусть грустят другие. Тебе не дотянуться до Маниньи, тебе не понять ее.

Рикардо стоял молча, держась одной рукой за белеющую в темноте цветущую ветку. Манинья вышла из лодки и подошла к нему поближе — ей хотелось как следует рассмотреть его лицо, взглянуть в глаза, уловить их выражение, — ведь она оскорбила этого гордеца! Но лицо Рикардо было совершенно спокойно.
— Ты молчишь? — спросила она.
—   Мне кажется,  без слов я лучше понимаю тебя, — услышала она спокойный и тихий ответ.
— А ты знаешь, что тебе повезло, Леон? Ты знаешь, что того, кто отверг Манинью Еричану, подстерегает смерть?
—  Значит, ты не знала мужской любви, Манинья! Тебе доставался только страх. Страх гнездится в любой душе, и в мужской, и в женской. — В ответе лодочника не было злорадства, не было желания уязвить, обидеть Манинью, в нем была только печаль, неподдельная печаль.
—  А твой страх я увижу, лодочник? Скажи! Я увижу, как ты меня боишься? — глаза Маниньи стали еще больше, ноздри расширились.
— Я согласен на смерть из твоих рук, Манинья. Она будет для меня сладкой, слаще меда...
Каждый сказал свое слово. Неужели конец поединку? И какой это был поединок? Любовный? Или гордостью мерялись мужчина и женщина? Или силой? Как узнать, когда каждый делал совсем не то, что говорил? Манинья, вместо того чтобы отплыть, вышла на берег. Рикардо, еще раз отвергнув Манинью, властно притянул ее к себе и буквально впился своими губами в ее рот, похожий на полуоткрытую темную розу, терзая его наслажденьем.
—  Пусти! — Манинья наконец отстранилась со вздохом, почти что стоном. — Я не умею так любить.
—  Любовь та же тюрьма. Все, кого ты подчиняешь себе, мечтают о побеге.
Манинья изменилась в лице — лодочник тронул старую рану.
— А ты зачем пришел сюда? — спрашивая, она уже не знала, что говорит в ней — любовь или ненависть.
— За тобой. Я пришел за тобой. — Лицо Рикардо скрывала тень, и слышался только его спокойный теплый голос.
— Выйди на свет. Пусть посветит на тебя луна, вон как ярко она сегодня светит. Мне нужны твои глаза, твой огненный взгляд, лодочник!
Рикардо сделал шаг вперед, став совсем близко к Манинье. Она взглянула ему в лицо и отшатнулась.
— Оставь меня! Оставь! Оставь! — в голосе Маниньи звучал непритворный ужас.
—  Что с тобой? Что случилось? — участливо спросил лодочник.
—  Я увидела твои глаза...
—  И что же? Чем они тебе не понравились?
—  В них нет огня, Рикардо Леон. У тебя нет души, лодочник! Когда глаза твои рядом, они внушают только страх. Разве может мужчина, у которого нет души, сделать счастливой женщину?
— Ты снова отгораживаешься от меня словами. Я пришел, чтобы любить тебя и исполнять все твои желания. Ты больше не хочешь меня? Скажи прямо...
—  Только сейчас я поняла, почему ты отверг меня, когда я изнемогала от любви. Скажи мне, кто взял твою душу? Какое несчастье опустошило тебя? Или ты убил кого-то в том мире, откуда пришел к нам, и поэтому скрываешься теперь в сельве? Пустота и боль смотрят на меня из твоих глаз...
Рикардо молчал. Да и что ответишь? И так сказано слишком много. Может, Манинья и в самом деле права, может, жива в нем одна только боль, только боль...
—  Если ты вернешь себе душу, — вновь заговорила Манинья, и в ее голосе зазвучало что-то похожее на нежность, — найди меня, и я подарю тебе столько счастья, сколько подарил мне ты. Я уплываю. Для меня не было этой ночи. Я никогда не видела пустой черноты твоих глаз. Жаль, что ты не справился с печалью, ни со своей, ни с моей. Прощай, любимый.
— Прощай, дорогая. — Рикардо смотрел на Манинью с едва заметной грустной улыбкой, затем отошел в тень зарослей и скрылся.
А из темноты раздался торжествующий вопль — самка ягуара пела в любовном экстазе.
Услышав эту дикую звериную песню, Каталина вздрогнула — ей не спалось этой душной ночью. Днем она ходила к Манинье и сказала все, что думает, этой жестокой неприятной женщине. И в самом деле, сколько можно было терпеть ее глухую враждебность? Чувствовать свою зависимость от нее?
Каталина пришла к ней из-за усталости, желая разрядить накопившееся нервное напряжение, и нисколько не раскаивалась в том, что так поступила. Она набралась мужества и сказала дикарке из сельвы, чувствующей себя полновластной владычицей здешних мест, что и она, Каталина, плоть от плоти дикой сельвы, что она родилась здесь и сельва принадлежит ей по праву.
Сказать она все сказала, но облегченья не почувствовала. И вот теперь никак не могла заснуть. Томила и тревожила ее луна с красным пятном, что глядела в окна. Каталина постояла на крыльце в потемках. Рикардо стоял и смотрел на нее, и она на него смотрела. А потом повернулась и вошла в дом.
— Папа! — попросила она Дагоберто, которому тоже не спалось. — Расскажи мне о маме. Расскажи, как я родилась.
Дагоберто передернул плечами — с чего вдруг? Но видя, как неспокойна Каталина, принялся рассказывать:
— Когда ты родилась, на луне тоже было красное пятно, точь-в-точь как сегодня. Твоя мама была необыкновенно счастлива, она держала тебя на руках и смеялась. Была она похожа на королеву. Она и была королевой, твоя мама. И ты поэтому королева, ты властвуешь над сельвой, и все это чувствуют — и птицы, и звери.
В комнату тихонечко вошла Тибисай. — Пойдем, Каталина, ты ляжешь, а я посижу с тобой, — сказала она. — Я расскажу тебе, как ты родилась и какая была луна. Я ведь все помню так, будто это было вчера.
Каталина послушно поднялась, попрощалась с отцом и пошла за своей старой нянькой.
И вот она лежит, глядя широко открытыми глазами в темноту, а Тибисай, примостившись неподалеку, шепчет ей:
— В ночь твоего рождения лил дождь стеной, гремел гром и сверкали молнии, и вдруг, будто по волшебству, дождь прекратился, небо очистилось и появилась луна, и на луне было красное пятно. Луна — сводница. Всякий раз, как ей хочется нарушить покой у нас в Сан-Игнасио, она появляется с этим красным пятном, смущает и тревожит души.
—  Тибисай! Опять ты со своими сказками! — Каталина насмешливо взглянула на няньку, ее плоское желтоватое лицо в потемках тоже было похоже на луну, только добрую.
— Какие сказки? — обиделась Тибисай. — Я говорю тебе чистую правду. Думаешь, ты одна не спишь? Люди будут сходить с ума этой ночью. Луна, которая принесла тебя в этот мир, — луна любви.

Тибисай была права: многие потеряли покой в маленьком поселке. Только вот в любви ли было дело?
Инграсия, оплакивая утраченную невинность Лус Клариты, любимой своей доченьки, негодовала на низость и грязь, которой запятнали ее дом. Ругала она и дочь, которая его опозорила. А как она ею гордилась! Лус Кларита, чистая и непорочная, единственная девственница во всем поселке! И вот на тебе! Провела ночь с чужаком-горожанином, который вдобавок приехал сюда со своей невестой! Его невеста и открыла Инграсии глаза на случившуюся беду, и теперь Инграсия горевала и ничем нельзя было утешить ее нестерпимое, жгучее, как огонь, горе!
Тоненькая Лус Кларита, с худеньким прозрачным лицом и большими светлыми глазами, кротко и с болью смотрела на мать. Что она могла сказать? Чем помочь? Час был уже не ранний.
—  Мама, ты еще не поливала улицу... — тихо сказала она наконец, надеясь, что, может быть, привычное дело отвлечет Инграсию от невеселых мыслей.
—  И не собираюсь! — отозвалась глухим голосом Инграсия. — Я мыла улицу раньше, когда дом мой был чистым. А теперь, когда в нем столько грязи, зачем зря лить воду?
Ни слова не говоря, Лус Кларита взяла ведро, вышла и стала поливать улицу.
Перемена эта не могла остаться незамеченной. Ею живо заинтересовался Пруденсио Рейес, который вместе со своим начальником делал вечерний обход, и он спросил Хустиньяно Гарсию:
—  Сержант, а почему сегодня Лус Кларита поливает улицу?
—  Потому что она стала женщиной. И теперь все будет по-другому. Все изменится. Такова жизнь, — философски заключил толстяк Гарсия.
Он мог позволить себе пофилософствовать, беда Лус Клариты была все-таки чужой бедой. Зато она задела за живое доктора Фернандо, он просто был вне себя. Как? Все его коммерческие планы должны полететь в тартарары из-за дурацких бабьих историй?!   Особенно   злился   он  на  Жанет.   Как-никак он потратил целый день, переговорил с Дагоберто, потом с Хустиньяно, пытаясь найти достойный выход, и вот теперь из-за глупой выходки Жанет все летит к чертям!..
Зато Жанет не чувствовала за собой никакой вины. Больше того, она сама была в ярости. Подумать только! Променять ее на жалкую замарашку! Какая низость! Настоящее предательство! Она такого не потерпит. Она расскажет всем и каждому. Пусть все знают, какого сорта девицы живут в этом паскудном поселке!
Когда Жанет злилась, она не стеснялась в выражениях. Глядя на ее искаженное злобой лицо, ставшее таким некрасивым, Фернандо даже посочувствовал ей. Но еще больше он сочувствовал брату, который выбрал себе в спутницы эту крепкую, ладную, но чересчур уж норовистую, неуемную и неумную кобылку. Однако бабью истерику пора было прекращать,
—  А ты знаешь, что ждет твоего жениха в результате твоих усилий? — спросил он у расходившейся Жанет.
Жанет недоуменно посмотрела на него.
—  Тюрьма — за совращение несовершеннолетней или насильственная женитьба на совращенной девице.
Разумеется, ничего подобного Жанет и в голову не приходило. Озадаченная, немного напутанная, смотрела она на Фернандо.
— Не может этого быть, — неуверенно произнесла она.
—  Еще как может! Если только раньше его не пристрелят ненароком. В этом поселке иногда и убивают, если сильно обидятся.
— Давай уедем отсюда! — Жанет всерьез перепугалась и умоляюще смотрела на Фернандо. — Ничего хорошего здесь нас не ждет.
—И не думай! — жестко ответил Фернандо. — Я не собираюсь менять свои планы из-за твоей глупости. У меня есть обязательства перед самим собой, перед другими людьми, и я открою свое дело в Сан-Игнасио во что бы то ни стало! А своего брата, как ты сама понимаешь, я никому в обиду не дам!
Фернандо был настроен как нельзя более решительно. Он хотел еще потолковать с Антонио, чтобы выяснить все до конца, и, возможно, дело можно будет кончить деньгами, которые они заплатят семье девчонки. Не она первая, не она последняя, в конце концов.
Антонио находился в крайне подавленном состоянии. Он не ждал всего этого шума, который вдруг поднялся вокруг него. И по большому счету не мог взять в толк, почему его личные дела касаются всего поселка. Почему даже Бенито, этот чернокожий мальчишка в очках и дурацкой кепке, смеет делать ему замечания?!
Откуда было знать Антонио, что Бенито неравнодушен к Жанет? Поэтому Бенито и принял близко к сердцу обиду «рыженькой», как он ее называл, — обиду, которую жених нанес ей своей неверностью. Но такого Антонио и помыслить не мог: они с Жанет были из одного мира, Бенито — из другого.  Антонио  не  понимал,   как  Бенито  мог перейти границу.
Все запуталось еще больше, когда Фернандо сказал ему:
— Антонио, я считаю, что единственный реальный выход из этой некрасивой неразберихи — деньги. Нужно дать денег ее семье!
Дать семье Дейзи денег? С чего? Почему? У Антонио просто голова пошла кругом. И вдруг его осенило. Господи! Да все они взбеленились, потому что решили: он и Лус Кларита... Ну да! Так оно и есть! Вот откуда дурацкие разговоры о женитьбе, потом о деньгах. Вот почему Бенито смеет высказывать свое мнение... Бедная девочка! Так вот почему весь поселок в трауре!
Антонио расхохотался. Фернандо посмотрел на него с подозрением: не повредился ли его братец рассудком?
—  С Лус Кларитой у меня ничего не было! — с широкой улыбкой сказал Антонио, собираясь бежать со всех ног в дом Инграсии, чтобы снять с бедной девочки обвинение.
— А с кем же ты тогда провел ночь? — подступила к нему побледневшая, гневная Жанет.
—  С Дейзи, — весело ответил Антонио, обернувшись.
—  Ты свинья! Грязная свинья, Антонио Ларрасабаль! Больше ты ко мне и пальцем не прикоснешься! — услышал он слова, брошенные ему Жанет вдогонку.
«Господи! Как хорошо, что можно все так быстро и просто уладить! — радовался про себя Антонио. — Подумать только, весь поселок встал на защиту милой хрупкой девочки. Она и в самом деле была необыкновенно трогательна».
Антонио чувствовал, что сердце у него начинает биться сильнее, стоит ему подумать о Лус Кларите. Он испытывал к ней необычайную нежность. «Она — ангел, настоящий ангел», — с неведомым для себя умилением думал он.
Он вошел в дом Инграсии. Лус Кларита стояла у стола и месила в миске тесто для лепешек, а два ее братца подгоняли ее, им не терпелось приняться за ужин, который сегодня так запоздал.
Антонио вновь охватила волна нежности, ему захотелось взять на руки стройную хрупкую девочку, прижать ее к себе и утешить.
—  Зачем ты пришел? — Лус Кларита смотрела на него глазами, которые выражали страдание.
—  Поговорить с твоей матерью.
— Ее нет. А ты знаешь, что наговорила обо мне твоя невеста?
—  Знаю, и пришел все объяснить.
Руки Антонио невольно тянулись к Лус Кларите, он был не в силах совладать со всепроникающей, щемящей нежностью...
—  Отпусти мою дочь, подлец! Отпусти сейчас же! — в дом влетела Инграсия и, как разъяренная кошка, едва не вцепилась в горло Антонио.
—  Все не так! Выслушайте меня! — Антонио умоляюще поднял руки.
Он не собирался защищаться, понимая материнскую боль этой женщины. Он хотел одного: пусть она позволит ему говорить.
Инграсия отступила, но из груди рвался крик:
—   Что может вернуть  чистоту моей дочери, что?!
—  Поверьте,  сеньора, я ничего не сделал, — начал Антонио.
—  Я сделаю! Я! Я убью этого подлеца! Этого негодяя! — в комнату ворвался Абель.
Он спал в соседней комнате, крики Инграсии разбудили его, и он, схватив мачете, прибежал, чтобы расправиться с обидчиком.
Толстый Абель, в рубахе навыпуск, с замотанной головой, ревел будто дикий бык. Он и был похож на обезумевшего от ярости быка. Абель отвесил Антонио оплеуху, от которой тот едва устоял на ногах. Глаз у Антонио тут же заплыл.
Лус Кларита и Инграсия бросились к Абелю, пытаясь его удержать. Мальчуганы в испуге забились в угол.
— Опомнись, здесь дети, дети, — в испуге лепетала Инграсия.
Антонио выскочил за порог. Абель с блестящим мачете в руках бросился за ним.
— Убью! Сейчас я тебя убью! — ревел он.
«Может и убить, — мелькнуло в голове Антонио с какой-то тупой покорностью. —- В сельве все шиворот-навыворот, можно и жизни лишиться ни за что ни про что!»
Не было силы, способной остановить ненависть, которая приготовилась отомстить за честь семьи!
И вдруг послышался спокойный, но твердый голос:
—  Брось мачете! Такие дела решаются по-другому.
Перед Абелем стоял Рикардо Леон. Ему удалось выбить из рук Абеля мачете, и теперь он пристально смотрел на безумца, стараясь образумить его.
Абель пытался вернуть себе мачете.
— Если возьмешь мачете, если что-то сделаешь этому парню, будешь иметь дело со мной, — сказал Рикардо с угрозой и вытащил револьвер.
— Я и тебя убью, — проревел Абель, он рвался в бой.
Наконец он опять схватил мачете. Что ему револьвер Рикардо? Что увещевания вызванного испуганными женщинами падре?
—  Пусть я попаду в ад, но с собой я заберу и этого мерзавца! — рявкнул Абель, замахиваясь на Антонио.
—   Остановитесь! — вдруг раздался женский крик.
Все невольно обернулись. Дейзи в красном коротком платье с разметавшимися каштановыми волосами уже стояла возле дерущихся.
—  У этого парня ничего с Лус Кларитой не было! Не возводите напраслину на Лус Клариту! Она невинна как барашек, — кричала Дейзи. — Я провела с ним ночь и хочу, чтобы все вы об этом знали. Да, это я, я спала с ним! — Она указывала на Антонио и, похоже, гордилась, что переспала с таким красавчиком.
Абель застыл, глядя на Дейзи и свыкаясь с новостью.
А из глаз Лус Клариты градом покатились слезы.
Стоявший в отдалении Фернандо облегченно вздохнул. Не зря он отправился к Дейзи, они успели вовремя. 
— Ну да, именно это я и хотел вам сказать. — вступил в разговор Антонио.
Облегченно вздохнул и лодочник: не хватало еще, чтобы в эту ночь, ночь кровавой луны, на землю пролилась кровь.

— Злая, злая луна! — говорила с холодным светилом Манинья. Ей не стало легче после того, как ушел лодочник. Тоска томила ей душу, и не было сладу с душной, темной тоской. — Почему я прогнала его, хотя умирала от желания? Почему испугалась черноты его глаз? Ты не отвечаешь мне, злая луна? Что со мной случилось? Я уже не та, не прежняя Манинья! Я не смогла разглядеть, что таится в его сердце. Я сейчас не понимаю себя. Должна ли Манинья уехать отсюда? Ответь мне, злая луна!
Манинья вынесла из лодки обернутое темной тканью заветное зеркало — советчика, к которому обращалась в самые тяжкие минуты. Она села на берегу реки, откинула с зеркала ткань и стала вглядываться в его мутную поверхность.
— Манинья должна узнать. Манинья должна заглянуть внутрь, чтобы сердце подсказало ей, что делать... — негромко говорила она, вызывая из Зазеркалья ответ.
Мутная зеркальная поверхность чуть прояснилась, и из глубины на Манинью глянули глаза, вот появился контур лица — на Манинью смотрела Манинья. Но то была старая, безобразная Манинья.
Гараньон, который потихоньку подкрался сзади, тоже заглянул в зеркало и вскрикнул: так страшна была старуха — Манинья, глядевшая из зеркала.
Юная прекрасная Манинья обернулась и смерила взглядом Гараньона.
— Нельзя смотреть на то, на что смотреть нельзя, — грозно сказала она. — Кто тебя звал сюда? Это зрелище не для тебя.
Гараньона трудно было упрекнуть в излишней чувствительности. Он пришел к Манинье, чтобы получить сполна за свои труды. Те несколько камешков, которые она ему выдала, его не устраивали. Свои труды и заслуги он оценивал куда более высоко. Такупая, который пытался не пустить его к госпоже, он двинул кулаком и сбил с ног, процедив сквозь зубы:
—  Ты сам нарвался, старик!
И вот даже в сердце этого грубого мужлана закрался страх.
—  Что с тобой? Какое у тебя лицо! Какое лицо! Какое лицо! — твердил он, не в силах оправиться от увиденного.
Манинья уже закрыла зеркало и еще раз жестко повторила:
— Нельзя смотреть на то, на что смотреть нельзя.
Однако леденящее душу видение все стояло перед Гараньоном. И опрометью, ломая кусты, он бросился бежать.
—  Что с ним? — тихо спросил Такупай, появляясь рядом с госпожой.
— То же, что и с лодочником, не волнуйся, Гуайко, — спокойно отвечала Манинья.
Она сидела неподвижно, положив руки на колени, и луна с красным пятном любовалась на нее с небес, освещая прекрасные округлые руки, темный поток волос, ниспадающий на спину, матово-смуглую гладкую кожу. Невозмутимым покоем веяло от женской фигуры, застывшей на берегу неутомимо катящей свои воды черной реки.
И только Такупай, проживший возле сеньоры многие годы, видел, что на душе у нее неладно.
— Значит, в эту ночь с лодочником случилось несчастье, с Гараньоном случилось несчастье и с моей госпожой. Бедная сеньора! Она самая несчастная из всех!

А Гараньон мчался во всю прыть всю дорогу. Запыхавшись, он влетел в бар и потребовал себе водки. Выпил одну рюмку и потребовал вторую.
Мисаэль изумленно смотрел на него. Только что они беседовали, и Гараньон учил его жить, смеясь над Маниньей, не советуя слепо подчиняться этой женщине, которая и колдовать-то разучилась, издеваясь над Мисаэлем за его преданность госпоже. А теперь после недолгой отлучки на нем лица нет. А ведь Гараньон не из тех, кто легко поддается страху.
— Что с тобой, Гараньон? — окликнул бородатого здоровяка, пьющего уже третью рюмку водки у стойки, низкорослый Мисаэль. — За тобой черти, что ли, гнались?

Пожалуйста

Глава 14

Падре Гамбоа не спеша шел по поселку. Он щурился от солнца, смотрел, как возятся в пыли ребятишки. Вон попугай качается на ветке. Где-то неподалеку квохчет курица. Мирное, тихое утро, наполненное привычными заботами.
Мирейя затеяла большую уборку, а он вышел пройтись и теперь не спешил, наслаждаясь покоем утра.
С ласковой улыбкой он думал о Мирейе, она очень ему нравилась: красивая женщина, умная, душевная. И он невольно вздохнул про себя: тяжело жить в поселке, где столько привлекательных женщин!..
Склонив голову, к нему подошла Инграсия.
—  Благословите, падре.
—  Храни тебя Господь.
Инграсия подняла на него сияющие счастливые глаза, и падре, глядя в них, опять легонько вздохнул.
—  Вы ведь знаете, что случилось. И теперь я так счастлива, — сказала Инграсия. — Мы все попросили у Лус Клариты прощения. И теперь мы с ней хотели бы исповедаться, получить отпущение грехов и потом причаститься. Вы нам скажете, когда можно будет прийти на исповедь?
—   Конечно, дочь моя, конечно, скажу, — со вздохом отвечал падре.
— А потом хорошо бы отслужить мессу. Благодарственную мессу. Раз уж все так хорошо кончилось, — прибавила Инграсия. — Я помогу вам приготовить все, что нужно для мессы.
—  Конечно, дочь моя, конечно, — опять согласился падре. — Я позову вас с Лус Кларитой.
Падре Гамбоа отправился дальше. Нельзя сказать, что искренняя вера Инграсии его не растрогала, вера всегда внушает уважение, но все-таки лучезарный утренний покой падре был несколько омрачен просьбами Инграсии. Но тут уж падре Гамбоа положился на волю случая, потому что больше ему полагаться было не на что.
Проходя мимо поста, ой поприветствовал сержанта и капрала. Оба они выглядели очень довольными, видно, и их радовало безмятежное утро.
—  Как поживают наши защитники?— осведомился падре.
—  Прекрасно, — чуть ли не в один голос ответили защитники. Как оказалось, радовала их вовсе не безмятежность, а, напротив, — кипящая напряжением жизнь большого мира. — У нас наконец-то исправлена рация, связь восстановлена, мы теперь в курсе всех событий!
— И что же это за события? — поинтересовался падре просто из вежливости — его как раз события большого мира интересовали меньше, чем кого бы то ни было другого.
— Самые разные! — Гарсия рад был поделиться новостями. — Вот мы получили сообщение о партизанах, потом о торговцах наркотиками, о пути передвижения контрабандистов и еще сообщение о побеге из тюрьмы...
— Да-да, сержант, — вступил в разговор капрал Рейес, — обратите внимание, нам сообщили об особо опасном преступнике, бежавшем из Боливара. Как там его имя?
Гарсия поднес к глазам бумажку и прочитал:
—  Крус Хесус Галавис. Вот как его зовут.
На лице падре играла широкая улыбка, он благожелательно кивал, но внешнее благодушие ничуть не соответствовало его внутреннему состоянию — никакой благости на душе он не чувствовал.
— Вам небось кажется, что вы попали на самый край света, — обращаясь к Гамбоа, разливался Рейес. — Нет, и до нас из центра рукой подать. Национальная гвардия, она и мухи не пропустит! Преступники иной раз думают, что ничего не стоит затеряться здесь, но появляется гвардия — и вот они снова в тюрьме! — хвастливо заключил он.
—  Ас вами держат связь только по радио? — спросил Гамбоа на сей раз уже с искренней заинтересованностью.
— Сообщения мы получаем по радио, а еще нам привозят фотографии с именем и номером заключенного. А иначе как их распознаешь да выловишь?
—  Действительно, нужна фотография, — признал падре. — Нелегкая у вас, однако, работа.
—  Ничего, не жалуемся, — бодро ответил Гарсия, а Рейес промолчал.
Он опять послал прошение об отставке, опять не получил ответа и конечно же был этим очень огорчен.
После разговоров с полицейскими у падре пропала всякая охота гулять и наслаждаться мирными утренними радостями. Ему нужно было о многом теперь поразмыслить. Он простился и все так же не спеша продолжил свой путь.
—  Хороший человек у нас падре, — сказал Рейес, глядя ему вслед.
— Добрый, а главное, честный и добропорядочный, — согласился второй блюститель закона, сержант Гарсия.
И тут сержант увидел Хосе Росарио в яркой цветастой рубашке, гулявшего в сопровождении красотки Лолы. К ним тут же подошел Бенито и принялся, по своему обыкновению, зубоскалить.
— Теперь у тебя такой камуфляж, партизан? — весело спросил он, указывая на рубашку.
—  Это мой подарок! — гордо отрезала Лола. — Она ему очень идет! А ты быстро марш отсюда! — скомандовала она Бенито.
— А Хосе Росарио марш под арест! — распорядился, подходя, Гарсия. — Я рад, что ты выздоровел, но ты по-прежнему арестант.
Властям Лола возражать не посмела и лишь печально взглянула на красавчика бородача Росарито.
Гарсия самодовольно поглядел на Лолу — пусть знает, в его поселке всегда порядок, да такой, что комар носу не подточит!

А падре молился тем временем об очередном чуде.
— Гамбоа! — говорил он. — Ты слышишь меня, Гамбоа? Помоги мне отсюда скрыться, пока все не узнали, кто я на самом деле. Ты слышишь меня, Гамбоа? Помоги! А то я за себя не ручаюсь.
Помолившись таким оригинальным способом, падре решил вернуться в дом к Мирейе и там уж сообразить, что ему делать дальше. И тут как на грех ему опять повстречалась Инграсия и стала снова просить отслужить мессу.
— Да-да, — согласился падре Гамбоа, — сейчас мы будем служить мессу.
Инграсия уже не выглядела такой счастливой, как утром. Абель замучил ее своей ревностью. Как только он увидел на кухне миксер, он пришел в неистовство, стал кричать, что Инграсия — замужняя женщина, что она не смеет принимать ни от кого подарки.
Инграсии было обидно слушать такое. Сколько уже лет прошло, а Абель Негрон так на ней и не женился. Немало лет они прожили вместе, у них как-никак дети, а Инграсия все неизвестно кто — не свободная женщина и не мужняя жена. Кто как не Абель виноват! Все это и хотела рассказать Инграсия на исповеди и попросить у падре совета, потому так и торопилась с исповедью и мессой. Терпеть безобразия Абеля, который только спал, ел да в бешенстве бросался на всех с кулаками, ей уже было невмоготу.
Вот и сейчас Абель появился на площади явно не в лучшем настроении.
Сержант Гарсия как только увидел его, так буквально закипел. Он давно собирался призвать к порядку этого безобразника, который вечно нарушает покой во вверенном ему поселке. Кто как не Абель устроил вчера потасовку и едва не убил приезжего горожанина? Пора кончать с беспорядками на участке сержанта Гарсии! У Гарсии всегда все в ажуре!
Сержант не хотел признаваться себе, что в отношении к Абелю им руководит не столько любовь к порядку, сколько любовь к Инграсии, но, как бы там ни было, он подошел к Абелю и объявил, что тот арестован, поскольку вчера оказал неповиновение властям.
Но. Абель отказался повиноваться властям и сегодня и набросился на Гарсию с кулаками. Гарсия не остался в долгу — и пошла у них потасовка.
Инграсия расплакалась и убежала. Падре, чрезвычайно довольный, что исповедь и месса вновь откладываются на неопределенный срок, принялся мирить враждующих. Однако пастырское слово имело мало успеха, зато имел успех Дагоберто, который просто-напросто умело разнял дерущихся.
Абеля потащили в дом и велели ему сидеть смирно и не высовываться. Он уважал силу и внял приказанию.
Гарсия же был даже доволен полученным синяком: теперь оскорбление властей было налицо и вдобавок совершено при свидетелях.
— Упеку, упеку его за решетку, — сказал он, с удовлетворением потирая руки.
Мирейя побежала за Инграсией — что бы ни было, как бы ни было, месса должна состояться!

Рикардо, заглянув в магазин к Дагоберто и заручившись его обещанием, что тот продаст ему лодочный мотор, отправился осматривать посадочную полосу. Честно признаться, зрелище она представляла плачевное, — сельва завладела ею, заплела буйной растительностью, и что такое один человек с мачете против сельвы?
Рикардо про себя усмехнулся наивности Фернандо, а потом подумал, что все они тут в безвыходном положении и каждый ищет выход, как может.
Он размахнулся и нанес первый удар мачете по лиане. Но тут же в кустах что-то зашуршало: раздвинув ветки, прямо возле Рикардо появилась Каталина. Рикардо не видел ее с той самой ночи, когда луна с красным пятном перебудоражила всю деревню и Каталина, мучаясь бессонницей, стояла на крылечке в короткой ночной рубашке... Он смотрел на нее, она на него...
—  Я ищу Фернандо, — сообщила Каталина.
—  Они с Антонио обмерили полосу и ушли, — ответил Рикардо, лицо его при этом было спокойно, голос ровен.
— Вот уж не думала, что ты станешь поденщиком, — продолжала Каталина.
— Деньги нужны, вот и работаю на твоего доктора, — так же спокойно отозвался Рикардо.
—  А для чего тебе вдруг так срочно понадобились деньги? — полюбопытствовала Каталина.
—  Хочу построить лодку, купить у твоего отца мотор и поскорее убраться из этого поселка.
—  Ты уезжаешь, потому что уезжаю я? Впрочем, зачем я спрашиваю? Я же знаю, что ты все равно или не ответишь мне, или соврешь.
—  Я уезжаю, потому что ты разрушила мою жизнь, Каталина Миранда! — вдруг неожиданно прямо и жестко ответил Рикардо.
Каталина, которой так хотелось услышать откровенное признание Рикардо, услышав его, почувствовала себя вконец несчастной. Вот ведь как выходит: она разрушила его жизнь, а теперь разрушает свою... Почему она так подумала, она и сама не знала.
—  Поздно уже, пора возвращаться, я пойду, — после затянувшегося молчания наконец сказала она.
— Ты мне не ответила, — окликнул ее Рикардо.
—  И не отвечу, — отозвалась Каталина.
Она сделала шаг, споткнулась о лежавший на земле чурбачок и, упав, вскрикнула. Попыталась подняться и не смогла.
Рикардо бросился к ней. Каталина попробовала еще раз встать и сморщилась от боли.
—  Нога, — пожаловалась она, — нога...
—  Вывих, — определил Рикардо, — потерпи, сейчас поправим. — Он дернул ногу, и Каталина вскрикнула. — Ну вот и все. Теперь давай вставай.
Нога, конечно, болела, но Каталина встала и даже слегка наступила на больную ногу.
— Я недаром говорю, что ты обманщик, Рикардо. Никакой ты не лодочник, ты доктор. Так ведь? Признайся.
—   Доктор тут только Фернандо. Я провожу тебя, — вместо ответа на ее вопрос сказал Рикардо.
Каталина едва ковыляла, но отказывалась от поддержки Рикардо. Проходя берегом реки, они увидели лодку Манииьи. «Так она не уехала, — кольнуло в самое сердце Каталину. — Господи! Почему меня все это так волнует? Ведь я же уезжаю! Уезжаю навсегда!» Но она была уже вся во власти ночи и луны с кровавым глазом, она чувствовала запах этой ночи, слышала любовный крик самки, видела глаза Рикардо, когда она стояла на крыльце. Каталина ничего не могла с собой поделать и с обидой, с болью принялась упрекать его:
— Манинья осталась после вчерашней ночи. Ты был с ней, я слышала, как кричала эта самка в твоих объятиях. Как я могу тебе верить?
—  Присядь, отдохни, попей водички, — предложил Рикардо.
Он смотрел сверху вниз на усевшуюся Каталину, потом, Принеся ей воды, сел рядом, и она увидела его глаза близко-близко.
— У-у, какие у тебя глаза. Иногда я вижу сквозь них всю твою душу. И если бы так было всегда, ты был бы самым желанным мужчиной и мне легко было бы тебя полюбить. Но ты отгораживаешься от всех, не позволяешь приблизиться. Почему-то тебе приятнее, чтобы тебя ненавидели и отвергали!
—  Мне сказали совсем недавно, что у меня и души-то нет, а в глазах одна пустота, — усмехнулся Рикардо.
— Тебе это сказала женщина, — встрепенулась Каталина, — и сказала потому, что сама потеряла свою душу.
—  А ты что видишь в моих глазах?
—  Истерзанного человека, который хитрит и изворачивается, потому что слишком много выстрадал. Я ошибаюсь?
— Не стану тебя разуверять. Ты же уезжаешь...
— Послушай, — Каталина смотрела на Рикардо с требовательной нежностью, — в тот день, когда ты мне показывал водопад, ты говорил о ребенке, и мне показалось, что ты сказал: «папа». У тебя есть сын?
—  Пойдем-ка лучше, а то твой отец будет волноваться о своей дочке. Дружбы было бы мало для моего истерзанного сердца, но мы не стали даже и друзьями...
Они-смотрели друг на друга, молчали. Для чего им были слова? Рикардо как зачарованный смотрел в глаза Каталины, потом властно обнял ладонями ее голову и прижался губами к ее нежным полуоткрытым губам. Они были покорными и любящими, эти губы. Рикардо и Каталина понимали и чувствовали друг друга. Они не могли расстаться и все-таки расстались на мосту через реку, неподалеку от источника.
— Я дойду одна. Спасибо, Рикардо!
Каталина пошла, чуть прихрамывая, но решительно и не оглядываясь, а Рикардо еще долго смотрел ей вслед, смотрел и тогда, когда она уже скрылась в зеленых зарослях.

Вернувшись, Каталина приняла душ и занялась своей больной ногой, подержала ее в горячей воде, как советовал Рикардо, наложила повязку. Она собиралась как следует отдохнуть, привести в порядок расходившиеся нервы, настроиться совсем на другое — на Тони, на городскую жизнь. Но в дверь постучали, и вошла Жанет.
Вот уж кто мечтал, кто жаждал уехать отсюда, так это она.
—  Я смогу улететь с тобой? — с порога спросила она.
— Я думаю, да, — спокойно ответила Каталина. Жанет никогда не была ей особенно симпатична и даже скорее раздражала, но к ее отъезду отсюда это, разумеется, не имело никакого отношения.
—  Вы вместе с Антонио?
—     Не знаю, — откровенно призналась Жанет. — Я так торопилась к тебе, что даже не спросила его.
Мессу все-таки пришлось отложить, и падре Гамбоа с тяжелым сердцем отправился к Мирейе. Нервы его были напряжены до крайности. Ему очень нужны были утешение и разрядка.
Холл блистал чистотой, уютом, из всех ваз улыбались свежие чудесные цветы. Мирейя не зря потратила целый день на уборку. Она и сейчас где-то хлопотала по хозяйству. Падре отправился в бильярдную. Взял кий, шары и принялся играть сам с собой. И надо сказать, играл он мастерски. Отправив шар в лузу, он с громким одобрительным возгласом поворачивался вокруг себя.
Мастерство его, как знаток, оценил Дагоберто, который уже несколько минут наблюдал, как вертится и прыгает падре.
Честно сказать, нервы были натянуты и у Дагоберто. Каталина уезжала, его дом, его жизнь пустели и тускнели. Войдя в холл, он оценил усилия Мирейи, когда-то цветами встречали и его. Он не досадовал на Мирейю, она была женщиной, а женское сердце нуждается в постоянных любовных треволнениях, хотя нельзя сказать, что это его радовало. Но вот объект треволнений Мирейи — этот падре! К нему у Дагоберто был особый счет.
—  Вы, голубчик, однако, профессионал! — оценил он усилия Гамбоа.
Тот вздрогнул и бросил кий.
—  Когда мы жили в Боливаре, отец любил играть на бильярде, научил и меня, — счел необходимым оправдаться священник, улыбаясь широкой простодушной улыбкой. — Иногда, знаете ли, приятно вспомнить детство.
—  Когда я вспоминаю свое детство, то помню падре, который крестил, причащал и давал своим прихожанам добрые советы. Я что-то не помню, чтобы он играл на бильярде и с утра до ночи пил пиво. Неужели церковь так изменилась?
—   Изменилась, конечно, — охотно признал Гамбоа.
Ему было неуютно в обществе этого задиристого, самоуверенного сеньора, который явно к нему не благоволил. Теперь Гамбоа хотелось как можно скорее убраться из бильярдной.
Но Дагоберто не собирался прекращать беседу.
—  Изменилась настолько, — продолжал допрашивать он инквизиторским тоном, — что священник живет у одинокой молодой и привлекательной женщины? Мне помнится, прежде священники жили в каморочке при церкви...
— Но здесь у вас нет церкви, — кротко заметил Гамбоа, — а мы со смирением принимаем все, что ниспошлет нам Бог.
Дагоберто вспомнил, что Каталина нашлась как раз тогда, когда священник начал служить мессу, вспомнил, что этот тип спас Паучи... Да, Паучи, единственное теперь его утешение... Дагоберто всегда с невольным удовольствием следил за ее грациозной фигуркой, она была так предана ему, так покорна. Он нисколько не сомневался, что если бы он... Но она была слишком юной, эта малышка... Раздражение Дагоберто прошло, и ему стало даже смешно, с чего вдруг он взялся читать священнику проповеди?
— Простите, если задел вас, падре, но я привык, что вам принадлежит небесное, а нам земное, — с этими словами Дагоберто вооружился кием. — И пусть так оно и будет, хорошо?
Падре не успел ответить, в бильярдную заглянула Мирейя и была немало удивлена, она не ожидала увидеть здесь столь странную компанию.
Дагоберто тут же откланялся. А Мирейя, чувствуя, что падре как-то не по себе, попыталась его успокоить:
— Не обращайте внимания на Дагоберто. Я отлично его знаю. И если что не так, скажите мне. Уж поверьте, я сумею с ним справиться!
Такупаю не нравилось решение Маниньи. Он не мог понять, что его госпожа собирается делать в поселке, обещающем ей одни несчастья. Манинья всегда была свободной. Не было для нее ни законов, ни ограничений, все законы устанавливала она сама. И вот теперь Манинья подпала под власть. Но чего? Любовной страсти? Разве? Она ведь прогнала от себя лодочника. Или это был только минутный каприз и теперь она в нем раскаивается? И вновь будет подманивать свободолюбивого красавца?
Такупай посмотрел на Манинью, которая, будто ища ответ на невысказанный вопрос, стояла, держа в руках дымящуюся чашу и получил его, недаром Манинья слыла колдуньей.
— Девочка не хочет уходить, — сказала она. — Я позвала на помощь, но колдовство не помогает, она не хочет отсюда уходить.
—  Так пусть девочка и останется в этом доме, в этом поселке, — сказал Такупай, — а Манинья пускай уезжает.
—  Привыкни к мысли, Гуайко, что Манинья живет здесь и нет такой силы, которая увела бы ее отсюда. Ты собрал моих людей, как я тебя просила?
—  Да, госпожа, они во дворе. Нет только Гараньона. Сказать им, чтобы вошли?
Такупай уже сделал шаг к двери, но Манинья остановила его.
—  Пусть ждут, — распорядилась она. — Я еще должна подумать. Потом я сама выйду к ним.
И она осталась стоять, глядя в дымящуюся чашу.
Люди уже достаточно истомились от жары, хотя и стояли под навесом, когда к ним наконец вышла Манинья.
—  Пришли? — спросила она, оглядывая пятерых оборванцев. — Значит, вы любите Манинью Еричану?
Странный вопрос. Эти мужчины боялись ее. Рабы страха, они не знали любви. И выжидающе смотрели на хозяйку исподлобья.
— Что вы от нас хотите? — осмелился спросить Мисаэль.
— То, что дала вам, собираясь уезжать. Раз мы не расстаемся, вы должны вернуть прощальные подарки.
—  Золото? — опять осмелился подать голос Мисаэль, которому, как и всем остальным, не хотелось поверить в это чудовищное и такое несправедливое требование.
— Раз все вернулось на свои места, должно вернуться и золото Маниньи, — последовал ответ.
Манинья держала в руках маленький мешочек. Она подошла к первому, и он покорно высыпал в него золотой песок, затем ко второму... к третьему...
—  Госпожа! Я успел все истратить, — молодой, огромного роста индеец в ужасе смотрел на госпожу.
—   Тебе придется работать больше других, чтобы отработать долг Манинье, — сказала она, пощекотав ему горло острием своего огромного ножа, который всегда носила с собой, и потом провела им по обнаженной груди замершего в испуге великана, чтобы лучше запомнил урок.
Остальные послушно высыпали золото в мешочек.
—  Вот это мне нравится, нравится, очень нравится... — говорила Манинья и, обратившись к Мисаэлю, распорядилась: — Приведи ко мне Гараньона.
Перво-наперво Мисаэль заглянул в бар, но Гараньона там не было, тогда Мисаэль решил прогуляться немного в лесу за поселком, дожидаясь, пока Гараньон все-таки соизволит появиться в баре.
Он брел не спеша, следя, как с ветки на ветку перелетают пестрые попугаи. Загляделся на обезьянку, что ловко лезла вверх по дереву. Что-то зашуршало в траве. Не змея ли? И вдруг в кустах раздался отчаянный женский крик:
—  Отпусти меня! Отпусти!
Мисаэль кинулся к кустам, двигаясь осторожно и бесшумно. Без особой надобности он вовсе не собирался обнаруживать своего присутствия. Сквозь ветки он увидел могучего Гараньона, который пытался сладить, и не без успеха, со своей весьма лакомой добычей — хорошенькой, соблазнительной Паучи.
Мисаэль ухмыльнулся. Он еще не успел позабыть уроки жизни, которые давал ему Гараньон. Почему-то ему очень захотелось хоть чуть-чуть щелкнуть учителя по носу, и, спрятав ухмылку, он выскользнул из кустов.
—  Извини, Гараньон, что прервал твой праздник, но тебя хочет видеть моя сеньора, — сказал Мисаэль, целясь в Гараньона из ружья, с которым не расставался.
Тот от неожиданности выпустил Паучи, которая не преминула этим воспользоваться и тут же шмыгнула в кусты. Гараньону, глядевшему на нацеленное на него дуло, ничего другого не оставалось, как повиноваться, и он последовал за Мисаэлем не в лучшем расположении духа.
Манинья вышла в полутемную прихожую, где сидели ее слуги и куда привели под конвоем великана Гараньона.
—  Зачем ты меня звала? — грубо начал Гараньон. — Ты же выгнала меня, заплатив жалкие гроши за долгие годы преданности! Вспомни, ведь это я плавал с тобой по реке и делал все, что ты приказывала! Но больше я не собираюсь работать на тебя! Не собираюсь к тебе возвращаться! Я не боюсь тебя!
— Как ты зол, Гараньон! Я не знала, что ты так ненавидишь свою госпожу. Кто сказал, что я хочу забрать у тебя свой слиток? Ты забыл, наверное, что и другого может хотеть от тебя Манинья Еричана? — Она приблизилась к нему, глаза ее влажно поблескивали.
Гараньон смотрел на округлые гладкие руки Маниньи, пышную грудь, влажные полуоткрытые губы, и воспоминание о былом нахлынуло на него волной желания.
— Ты, как всегда, непредсказуема, Манинья! Я считал, что ты позабыла, как я хорош, когда занимаюсь другим...
Руки Гараньона уже тянулись к Манинье, все его тело вспомнило эту сладкую, обольстительную женщину, чарующий запах ее атласной кожи...
—  Как ты нетерпелив, Гараньон. Мы дождемся луны, и ты отдашь мне то, чего я хочу. — Манинья ушла, оставив ждать Гараньона в прихожей.
Гараньон уселся в углу. Он презирал отребье, среди которого сидел, но Манинья и впрямь была колдуньей. Еще час назад он думал о ней с пренебрежением и злостью, и вот она опять привязала его к себе, и он, повинуясь ее приказу, готов исполнять любые ее прихоти и капризы.
Тьма упала мгновенно, укрыв своим бархатом всю округу. Луна, поднимаясь, превратила тяжелый бархат в легкую светящуюся кисею.
В комнату Маниньи открылась дверь, и Гараньон, горделиво взглянув на остальных, поспешно переступил порог. И вновь он оказался во тьме, но на полу светился квадрат из горящих плошек. Посередине его стояла Манинья и встречала Гараньона, протягивая чашу.
—   Выпей александрино, Гараньон, и ничего тебе не будет страшно.
—  Мне и так ничего не страшно, — отвечал, смеясь, Гараньон, а сам уже припал к чаше и выпил ее до дна.
В голове у него разом помутилось, хмельной туман заволок глаза, руки и ноги налились тяжестью.
—  Я отдам тебе все, все, что захочешь, — бормотал он заплетающимся языком. — А ты что мне дашь, Манинья?
Ноги не держали его, и он грузно упал на колени. А Манинья стояла над ним и смотрела на него. Будто змеи, черные полосы оплели ей руки, змеиные головки вились на щеках, лоб обвивала черная змея, — страшна была колдовская раскраска Маниньи.
— Ты видел то, чего не должен видеть никто, — тихо проговорила она, — и я накажу тебя за это. Ты ведь заслужил наказания, Гараньон?
Черные волосы скрывали тугие груди Маниньи, по животу, между грудей до самого горла тянулась черная полоса — страшна была раскраска Маниньи.
— Нет, Манинья, нет, — прошептал в ужасе Гараньон, чувствуя, что надвигается что-то ужасное.
В руках Маниньи блеснул ее любимый нож — и нечеловеческая боль пронзила Гараньона.
—  Теперь ты знаешь: тот, кто видит то, чего видеть нельзя, платит своими глазами.
По лицу Гараньона текла кровь и смешивалась со слезами.
—  Прочь! — приказала Манинья. — Не выношу, когда мужчины плачут! Вон из моего дома! Вон!
Гараньон пополз к двери. Он знал, что не может не повиноваться.
А Манинья величаво стояла посреди комнаты и говорила ему вслед:
—  Манинья Еричана здесь повелительница и госпожа, и еще не родился тот, кто возьмет верх над ней.
Такупай помог Гараньону встать, повел и уложил в уголке прихожей. Сбившись в кучу, остальные слуги с испугом смотрели на ревущего, как бык, Гараньона.
—  Сейчас тебе станет легче, — пообещал Такупай, — я полечу тебя, и благодари госпожу, что ты только окривел, а не ослеп...
Поглядев на окровавленный нож, Манинья Еричана стала ворожить. А потом, держа нож перед собой, вышла из дому, пошла по улице. Шла она спокойно и мерно, и была пуста та улица, по которой шла Манинья. Вот она вошла в дом Дагоберто, и пустыми были комнаты, по которым шла Манинья Еричана. Приоткрыла дверь — Каталина спит спокойно в своей постели. Голова повернута набок, волосы разметались по подушке, нежная шея обнажена. Манинья в змеиной раскраске встала над спящей и обеими руками высоко подняла свой нож. Подняла и опустила. Но что это? Нож будто уткнулся в непреодолимую преграду, он застыл, он не опускается дальше, как ни силится Манинья ударить им. Еще усилие! Еще! Нет, не слушается нож Манинью! А Каталина мирно спит, голова повернута набок, волосы разметались по подушке. И Манинья ушла из дома Дагоберто, как сомнамбула прошла по пустому поселку и закрылась у себя в доме.

—  Ты видишь, видишь? У меня на руках мурашки! — Тибисай прибежала к Мирейе, которая сидела возле стойки с лодочником.
— Ты же любишь Каталину Миранду, признайся себе. Ведь и Каталина... — она не успела договорить, ее прервала Тибисай своим криком.
—  Что с тобой? — обратилась Мирейя к Тибисай.
—  Я чувствую запах крови, — отвечала Тибисай. — Наше селение болеет: Абель едва не совершил сегодня убийства, Паучи прибежала вся в синяках из лесу, и теперь опять пахнет кровью...
—  Завтра падре отслужит мессу, — отвечала ей Мирейя, — и нам всем сразу станет легче.
—  Дай-то Бог, дай-то Бог! — прошептала набожная Тибисай.

Скоро будет

Глава 16

Вертолет поднимался, и Каталина смотрела, как уменьшаются домики и какой необозримой становится могучая загадочная сельва. Множество мыслей вихрем проносилось у нее в голове. Мир, в котором ее воспитывали, был миром правил. Если ты подчиняешься им, то тебе обеспечены кров, хлеб и безопасность. Она подчинялась правилам и достигла успеха: за послушание ее наградили хорошей работой, комфортабельной квартирой, уважением окружающих людей... Но родилась-то она в сельве. А в сельве все оказалось по-другому. Здесь отстаивали свою жизнь, и каждый нажил свои правила. Здесь в первую очередь значим был ты сам. Каталина немало узнала о самой себе, попав в сельву. О себе и о людях. Она только начала учиться, но испугалась, что она, всегда бывшая в числе лучших учениц, здесь окажется не на высоте, что не справится с теми задачками, которые здесь задает ей жизнь, испугалась, что окажется в проигрыше. Сейчас Каталина отчетливо видела, что совершает бегство и главным ее советчиком был страх. Прожитая жизнь научила ее уважать себя, а трусость никогда не относилась к достоинствам... Вспомнился ей и доктор Фернандо, он предложил ей работу, увлекательную, хотя, возможно, обреченную на неуспех, — он про¬сил помочь привнести в сельву цивилизацию... А еще... Неужели она больше не увидит Рикардо? Он измучил ее. Она не понимала, чего он от нее хочет. Она чувствовала свою зависимость от него и ненавидела за то, что он никак не желал произнести: я люблю, ты нужна мне, Каталина Миранда! Каталина не знала и сейчас, любит она этого чело¬века или ненавидит. Но знала другое — она не может жить без этого человека! Не может и не хочет!
Каталина тронула плечо капитана Энрике.
—  Мы летим обратно, капитан, и вы высажи¬ваете меня, — сказала она.
—  Это невозможно, — начал было возражать капитан. — Пуэрто - Аякучо...
— Возможно! — возразила Каталина. — В сель¬ве возможно все!
И капитан Энрике Вермудес послушался эту красивую женщину, в ее голосе звучала такая тор¬жествующая, счастливая убежденность, что он по¬корился ей. Ему вообще было трудно отказать кра¬сивой женщине...
Будто пустыня окружала Дагоберто после отъ¬езда Каталины. И в этой пустыне единственным живым существом была Паучи. Она была совсем небезразлична Дагоберто. Его трогала ее безогляд¬ная преданность, соблазняли красота и молодость. Но сам Дагоберто был уже далеко не молод, и жи¬тейская мудрость, усталость и опыт уравновеши¬вали порывистость сердца. Он и сам не знал, кем станет для него хорошенькая мулаточка — люби¬мой собачкой, младшей дочкой или возлюбленной. Одно можно было сказать твердо, что с отъездом Каталины значимость Паучи для Дагоберто воз¬росла. Об этом он и сказал ей:
—  Теперь, когда моя дочь уехала, у меня оста¬лась только ты, и я прошу тебя быть со мной искренней и честной. Скажи, что случилось с тобой в лесу? Почему ты вернулась избитая и вся в грязи? Кто был этот мужчина? Я знаю, там был мужчина.
Но Паучи стояла на своем, со слезами на глазах, прижимаясь головкой к груди Дагоберто, она твер¬дила, что сама упала в грязь. И он, гладя ее пыш¬ные волосы, прижимая к себе, сказал:
—  Ну ладно, ладно. Только помни, ты — мой единственный друг, Паучи.
—     Неправда, — всхлипывая, отозвалась Паучи. — а сеньора Мирейя?

Мирейя, узнав, что падре остался, была потря¬сена до глубины души. Она не сомневалась, что произошло это только из-за нее. Но не знала, хо¬рошо это или дурно. Если он остался потому; что она поцеловала его, то, выходит, она его соблаз¬нила, а это большой грех. А может быть, он просто пожалел ее и остался, чтобы спасти и, позаботив¬шись о ее несчастной душе, избавить от одиночества?..
Мирейя была в смятении, но твердо знала одно — лучше человека, чем падре, она не встре¬чала никогда в жизни. И она сказала об этом падре Гамбоа, как только увидела его.
— А что бы ты сделала, Мирейя, если бы я ска¬зал тебе, что я преступник?
—  Сочла бы, что у вас богатое воображение, падре, — с улыбкой отвечала Мирейя.
—  Ты самая добрая в мире женщина, никакое золото, никакие драгоценности не стоят тебя.
—  Вы остались из-за меня, падре? Из-за моих слов и из-за того, что я сделала? Скажите, падре, вы хотите спасти меня или наказать?
—  Я не спасаю и не наказываю, я остался, по¬тому что так распорядилась жизнь, — смиренно отвечал падре Гамбоа.

Жизнь распорядилась, теперь Галавису прихо¬дилось распоряжаться своей жизнью. И он принял решение. Он уже не хотел, чтобы его разоблачили. Он решил сделать все, чтобы этого не случилось. Ему нужно было уничтожить компрометирующие его бумаги. Оставшись один в бильярдной, он достал из кармана листок с фотографией и поджег его. Но как только он принялся за дело, появился его злой гений — Дагоберто, в своей неизменной шляпе, с усиками полоской и сардонической улыб¬кой.
— Кажется, что-то горит, падре?
— Да, — согласился падре, он держал фотогра¬фию за спиной, она жгла ему руки, и он, скомкав, бросил ее в угол.
Дагоберто поднял и расправил листок, прочи¬тал и пристально посмотрел на замершего падре.
—  Крус Хесус Галавис, — раздельно произнес Дагоберто, — совершивший побег из тюрьмы в Боливаре. Что же ты натворил, Галавис? Украл? Или убил? А здесь ты служишь мессы и бедные люди тебе доверяют? Ты большой хитрец, па¬рень. Но меня тебе не удалось обвести вокруг пальца. Мне и фотографии было не нужно, чтобы понять: тут что-то не так! Уж больно хорошо ты играешь в бильярд, слишком сведущ в приготов¬лении самогонки и ловок в обольщении женщин. Одно твое старание устроиться поближе к Мирейе...
—  Не приплетай сюда Мирейю, Дагоберто!
—  А разве не она обманута больше всех? Ты обманываешь ее своей лживой дружбой, добрыми советами и помощью. Что она почувствует, узнав, что ты разыграл с ней фарс? Тебе не жаль ее —
преданную тебе душу? Любимую прихожанку?»
—  Это ты собираешься доказать ей, что я ра¬зыгрываю фарс? Ты собираешься все рассказать Мирейе и всем остальным?
— Не знаю. Одному только Богу известно, как сказал бы настоящий священник! — с этими словами Дагоберто поднес зажигалку к фотографии, сжег ее и покинул Галависа, оставив его в немалом смятении.
После того что он узнал, Дагоберто просто не мог не навестить Мирейю. Ему было жаль ее, он был к ней привязан. Он не собирался наносить ей удар, наоборот, ему хотелось хоть как-то оградить ее от того, что рано или поздно неминуемо на нее обрушится...
Он постучал к Мирейе.
—  Падре? — послышался ее радостно-взволно¬ванный голос, и Дагоберто усмехнулся с печальной
иронией.
—  Нет, это я, — ответил он, входя.
— У тебя какое-то дело? — спросила Мирейя холодно.
— Да нет, просто пришел поболтать. Хотел рас¬сказать тебе одну сказку о доверчивой женщине-мечтательнице, которая верила всему, что ей го¬ворят, потому что не видела вокруг ничего, кроме своей мечты. Знаешь, у этой сказки грустный конец — эта женщина узнала, что в ее мужчине-мечте нет ни капли правды, он — обманщик, и она горько плакала...
—  Что ты хочешь этим сказать? — враждебно спросила Мирейя.
— Подумай сама. Ты умная женщина. Подумай сама, нужно ли обхаживать каждого незнакомца, первого попавшегося священника...
—  Ты всегда был эгоистом, Дагоберто, но ни¬когда не опускался до низостей. Не делай этого и сейчас. Уважай и меня, и падре, — исполненная собственного достоинства, Мирейя гневно смотре¬ла на Дагоберто.
—  Хорошо, хорошо, — вздохнул он, — но ты все-таки подумай, сказки зря не рассказываются.
Затем Дагоберто заглянул в бар, и там его встретили громкими криками.
—  За тебя, Дагоберто! За тебя! — все присут¬ствующие подняли рюмки.
—  С чего это вдруг? — недоуменно поинтересо¬вался Дагоберто.
—  Мы рады, что Каталина вернулась, и пьем за тебя! — был ответ.
Вот это новость! Узнав, что Каталина заставила вернуться вертолет, что она вновь в Сан-Игнасио, Дагоберто почувствовал себя счастливейшим че¬ловеком на земле. Он никому не признавался в том, что дочь для него была самым дорогим суще¬ством на свете.
— Я устрою настоящий праздник в ее честь! — пообещал всем Дагоберто и заторопился домой.
Но Каталина не пошла домой, она отправилась на вырубку. Напрасно она стала бы обманывать себя, что влечет ее туда профессиональный инте¬рес, что, как инженер, она хочет выяснить объем предстоящих работ, что как можно скорее хочет включиться в дело. Она себя и не обманывала, — она хотела увидеть Рикардо. И увидела. Он сра¬жался в поте лица с буйной растительностью, что заполонила все вокруг.
Увидев Каталину, даже невозмутимый Рикардо не мог скрыть своего изумления:
— Неужели не видение? Неужели Каталина Ми¬ранда собственной персоной? Что случилось? Ты все-таки осталась? Знаешь, ты и вправду очень странная...
Каталина, которая так стремилась к Рикардо, которая едва ли не бежала бегом, увидев его, вспомнила, как они простились, как он оскорбил ее, и тут же стала привычно неприступной Каталиной. Не отвечая на вопросы Рикардо, она не¬брежно спросила:
— Ты что, в самом деле будешь заниматься, по¬лосой?
—  Полоса — слишком громко сказано! Я буду заниматься вырубкой деревьев. А почему тебя это
интересует?
—  Потому что я буду работать с Фернандо и отвечать за подготовку посадочной полосы. Я буду твоим начальником. Если тебя это не устраивает, можешь отказаться сразу, — Каталина говорила со все возрастающим высокомерием.
—  Значит, ты осталась, чтобы мной командо¬вать? — в голосе Рикардо звучала явная издевка, в ответ на нее Каталина холодно отчеканила:
—  Я осталась потому, что хочу работать, и по¬тому, что хочу приручить сельву. Осталась из-за себя и не из-за кого больше!
Отчеканила, повернулась и пошла.
—  До завтра, — сказал ей Рикардо вслед.
Недолгим оказалось счастье Маниньи. Хотя Пу¬гало и помогла ей отыскать место, где и Манинья почувствовала присутствие золота, которого так жаждала ее душа, но ненавистная соперница снова была рядом. И ее присутствие лишало Манинью покоя.
Такупай видел, как помрачнела его сеньора, и не мог не встревожиться, понимая, что угрожает Каталине. Но что он мог поделать? Только внима¬тельно следить за своей госпожой, следуя за ней неотступно...
Манинья уже отправила своих людей добывать золото. Они устроили лагерь на берегу реки, и сама она частенько туда наведывалась. Возвращаясь из лагеря, она вышла на вырубку и увидела всех, кого хотела и кого не хотела увидеть: Фернандо, Ката¬лина и Рикардо стояли рядом и что-то обсуждали. Она смотрела на них с холма, и сердце ее было исполнено ненависти. Появление Маниньи для этой троицы было не слишком приятной неожи¬данностью.
Благодушнее всех был настроен Фернандо. По¬здоровавшись, он спросил:
— Позвольте узнать, что вы делаете в этих мес¬тах?
—  О том же могу и я вас спросить, — ответила Манинья, поглядывая на Каталину и Рикардо.
—  Пытаемся восстановить старую посадочную полосу, — сказал Фернандо. — Видите, Рикардо освобождает ее от зарослей.
— Да, конечно. А что здесь делает сеньорита? — поинтересовалась Манинья.
— Сеньорита наблюдает за ходом работ. По про¬фессии она инженер-строитель.
—  Вот как? Замечательно, — Манинья усмех¬нулась.
—  Что ты ищешь, Манинья? — спросил Рикар¬до, улыбка Маниньи всегда его настораживала.
—  Ничего, — ответила она. — Штат моих по¬мощников укомплектован. А если я вам понадоблюсь, то я всегда рядом, доктор. До встречи!
Манинья ушла, и Каталина невольно посмот¬рела ей вслед, она терпеть не могла эту коварную и непонятную женщину, явно неравнодушную к Рикардо.

В поселке тем временем поднялась суматоха: по реке плыла лодка — похоже, гвардейцы. Партизан Хосе Росарио конечно же не сидел ни в какой камере. Его и сторожить-то не имело смыс¬ла: поселок Сан-Игнасио и без решеток был срод¬ни тюрьме. Хосе Росарио расхаживал по деревне в цветастой рубахе, подаренной ему Лолой, и от нечего делать учил мальчуганов Инграсии гра¬моте.
Услыхав, что по реке плывут гвардейцы, он тут же встрепенулся:
—  Оружие? Где мое оружие?
— Какое оружие? Ты с ума сошел, Росарито? — окоротила его Лола.
—  Я не сдамся, я предпочитаю...
—  Мы спрятали тебя в прошлый раз, спрячем и в этот, — заявила Лола. — Ты отсидишься в моем прицепе. Идем-ка быстрее.
В грузовике с прицепом Лола устроила себе очень славное жилище и немало им гордилась.
Тибисай строго-настрого приказала молчать мальчишкам-несмышленышам.
—  А иначе!.. — пригрозила она.
—  Не научимся читать, — подхватили они.
—  Вот именно! — согласилась Тибисай.

При известии о гвардейцах у Галависа душа ушла в пятки. Тем более что он прекрасно помнил, с каким мрачным выражением лица Дагоберто со¬ветовал ему во всем признаться Мирейе.
—  Она мне небезразлична, — прибавил Даго¬берто.
Галавис пытался это сделать. Он начинал раз¬говор, и не раз, но Мирейя, видя, как он взволно¬ван и как трудно ему говорить, всегда находила деликатный предлог, чтобы отложить разговор на более благоприятное время.
И теперь Галавис не знал, чего ему ждать от гвардейцев, чего — от Дагоберто. С Дагоберто на всякий случай он решил договориться заранее и поспешил к нему.
—  Я все решил, — начал он с порога, — я сам сдамся гвардейцам. А ты не торопись, не говори обо мне ни Мирейе, ни лейтенанту. А то мне это может не понравиться.
— Ты мне угрожаешь, Галавис? — угрюмо спро¬сил Дагоберто, не поднимаясь с кресла.
—  Понимай как хочешь. Ты же знаешь, я спо¬собен на все. Но я соглашаюсь, я вернусь в тюрьму. Но я хочу вернуться туда.сам. Понимаешь, сам?
—  Ради Бога, — пожал плечами Дагоберто. — Я никогда не любил стукачей...

Из лодки на берег высадился лейтенант Эррера и его солдаты.
Пройдя по пустому селению и войдя в бар, лей¬тенант поинтересовался:
—  Почему это нас никто не встречает?
—  Мы вас встречаем, — ответила Тибисай.
—   И я, Дейзи, пришла сказать вам доброе утро, — на кокетливую улыбку Дейзи лейтенант не замедлил ответить улыбкой.
—  Приготовьте мне позавтракать, а я пока на¬вещу сержанта Гарсию, кто знает, какие он приготовил тут сюрпризы, может, опять прячет пар¬тизана?
—  Да что вы! Как можно! — в один голос воз¬разили женщины.
Сержант Гарсия, усадив лейтенанта за свой стол, отрапортовал:
—  Докладываю, у нас никаких новостей нет! Единственное происшествие — кража драгоценностей Мирейи, но их уже вернули хозяйке.
— А раненый партизан? Что о нем известно? — партизан все никак не выходил у лейтенанта из головы.
—  Ничего, — не моргнув глазом ответил Гар¬сия. — Сюда никто не приходил и отсюда никто не уходил, лейтенант. Это же Сан-Игнасио!
Дагоберто и Гаэтано подошли поздороваться с лейтенантом.
—  Добро пожаловать в новый Сан-Игнасио! — провозгласил Гаэтано.
—  Что значит новый Сан-Игнасио? — полюбо¬пытствовал лейтенант. — Сержант утверждает, что у вас все по-старому.
—  Пока да, но скоро доктор Фернандо осуще¬ствит свой проект и Сан-Игнасио станет настоя¬щим курортным городом! К нам хлынет цивили¬зация!..
— Уже хлынула, — сардонически произнес Да¬гоберто, — у нас появился вор и священник...

Падре Гамбоа наконец-то улучил момент, чтобы начать свою исповедь перед Мирейей, момент как нельзя  более  удачный  —  она  считала  грязное белье. Видя, как настоятельно нуждается падре в беседе с ней, Мирейя поручила белье Тибисай и пошла за священником. Они сели под навесом среди цветов, и падре, очень взволнованный, начал:
— Дело в том, Мирейя... Долгое время я носил это в себе... Я хочу сказать... я хочу признаться...
Мирейя слушала его со все возрастающим вол¬нением, она хотела услышать признание падре и страшилась его, как самого страшного греха.
— Так вот, Мирейя, в действительности я ника¬кой не...
Но тут, на счастье или несчастье Мирейи, под¬бежала запыхавшаяся Инграсия.
—   Простите, что помешала, падре, но мне нужно, мне просто необходимо исповедаться. Я хочу снять с себя этот тяжкий груз. Помогите мне, падре.
—  Это ваш долг, падре, — поддержала Инграсию Мирейя, — у нас будет время закончить нашу беседу.
Падре повел Инграсию к себе в комнату.
Внизу послышался шум: лейтенант Эррера, сержант Гарсия и сеньор Дагоберто пришли завтракать.
— А где наш священник, Дейзи? — осведомился Дагоберто.
—  Он исповедует. Дагоберто только хмыкнул.
— А как ваша дочь, сеньор Дагоберто? — спро¬сил лейтенант. — Она у вас такая красавица!
— У моей дочери все идет прекрасно, — отве¬чал Дагоберто. — Для нее в Сан-Игнасио нашлась интересная работа, она работает вместе с докто¬ром Фернандо.

Каталина сидела за столиком у окна и делала предварительные подсчеты. Без техники, конечно, не обойтись. Но пока, пока... У Каталины возникли уже кое-какие идеи, и она прикидывала, можно ли будет их осуществить.
— Сеньорита, вас спрашивают, — в комнату за¬глянула Паучи.
Каталина отправилась в гостиную и увидела, что посреди комнаты у столика стоит Манинья, держа в руке округлую коричневую бутылку.
—  Что тебе надо? — резко спросила Каталина.
—  Ищу тебя, — ответила Манинья.
— Мне не о чем говорить с тобой, и тебе нечего делать в моем доме!
Каталина чувствовала, что от этой женщины исходит только зло. Она не желала иметь с ней ничего общего.
—    Хватит войны, женщина! Я пришла с миром, — Манинья говорила и держала себя как хозяйка.
Паучи испуганно наблюдала за ней, стоя чуть позади Каталины.
—  Принеси нам стаканы, девочка, — обрати¬лась Манинья к Паучи. — Я пришла заключить мировую.
—  Уходи из моего дома, Манинья! — Выраже¬ние лица Каталины яснее ясного говорило, что ни на какую мировую она не пойдет.
Паучи принесла и поставила на столик высокие узкие стаканы. Манинья разлила в них вино. Она как будто не слышала слов Каталины.
— Я узнала, что ты решила остаться, и сказала себе: Манинья, городская женщина решила пус¬тить корни в твоей земле, ты должна научиться жить с ней в одном поселке. Мне не нравится ненависть, я решила подружиться с тобой.
Манинья, улыбаясь, протянула стакан Катали¬не, но та не взяла его. Паучи испуганно погляды¬вала то на Каталину, то на Манинью.
—  Я хочу выпить с тобой, — сказала Мани¬нья. — Выпить за тебя.
Каталина по-прежнему не брала протянутого стакана.
— Не хочешь? Думаешь, я принесла яд? — Ма¬нинья отпила из своего стакана. — Видишь, нет никакого яда, — сказала она с улыбкой. — Я при¬несла хороший александрино для хороших людей. Или ты нехороший человек, Миранда?
— Еще раз повторяю, уходи из моего дома, Ма¬нинья! — Каталина решительно стояла на своем, она не желала иметь дело с этой женщиной, на это у нее были свои причины.
— Значит, ты не принимаешь мир Маниньи? — Манинья внимательно смотрела на Каталину. — Чего же ты хочешь? Стать моим врагом? Плохо, плохо, Миранда! Я считала тебя умной женщиной. Тебе стоило бы выпить. Александрино помогает жить в сельве, он очищает сердца от злопамятства. Подумай, Миранда, подумай...
Только когда за Маниньей закрылась дверь, Ка¬талина перевела дух. Она не жалела, что нажила в Манинье врага, она чувствовала, что и на этот раз Манинья приходила к ней как враг.
Вернувшись домой и узнав от Паучи, что их навещала Манинья, Дагоберто изменился в лице.
—   Она хотела помириться, — успокоила его Паучи. — Она принесла с собой вино.
—  Каталина пила? — опасливо спросил Даго¬берто, нюхая жидкость в стакане.
—  Нет, не пила, — ответила Паучи. — Пила сама Манинья. Она очень плохая женщина.
По лицу Дагоберто разлилась блаженная улыб¬ка.
— Александрино, черт возьми! Самый изыскан¬ный напиток на земле. Раз Манинья выпила, зна¬чит, и мне он не причинит вреда. За здоровье Ка¬талины! - и Дагоберто выпил стакан до дна.

Не волнуйтесь, всю книгу выложу до конца

Пожалуйста

Честно сказать даже не знаю. У меня книга от издательства Фора-Фильм, в которой 29 глав.

Давно смотрела и отрывками, а сейчас ничего не помню уже.

Буду стараться выкладывать книгу почаще

Глава 18

На кухне Инграсии был образцовый порядок. Все просто блестело. Она была хорошей хозяйкой и сумела навести порядок и в своей жизни. Скольких усилий стоило ей поднять с постели и отправить на работу своего муженька, толстяка Абеля! Но она справилась. Сначала уговаривала, упрашивала, потом поняла, что у лентяя всегда найдутся отговорки, и отправилась сама к доктору Фернандо и Антонио. Нелегко ей было просить прощения за Абеля, но она попросила и договорилась о работе. Антонио, услышав, что ему придется работать с Абелем, в восторг не пришел, но выбирать в Сан-Игнасио не приходилось. А домики нужно было строить, и рабочие руки были ох как нужны!
Одним словом, Абель ходил теперь на работу, а такого никогда еще в жизни не было, и это было величайшим достижением Инграсии.
С радостью и грустью смотрела Инграсия на свою Лус Клариту: девочка выросла, скоро к ней в сердце постучится любовь. На днях дочка спросила ее:
— Мама, а как я узнаю, что это мой мужчина?
—  Сердце тебе подскажет, — ответила Инграсия, — он будет любить тебя, окружит заботой и построит домик на небесах.
Инграсия имела в виду замужество, падре всегда говорил им, что браки совершаются на небесах. Вот Инграсия так и сказала дочке, дай ей Бог счастья!
Что же касается сержанта Гарсии, то Инграсия проходила мимо него, не удостаивая ни единым взглядом. Порядок так порядок. Порядок должен быть во всем. Она насмотрелась, как петушились и наскакивали друг на друга мужчины, грозя друг другу самыми страшными карами! Больше такого не будет!
Добряк Гарсия бесконечно огорчался потерей расположения Инграсии, огорчался, но не отчаивался. Он знал, что у него в запасе есть волшебное средство, которое рано или поздно обратит к нему сердце Инграсии. Этим волшебным средством были стихи. Стихами он и надеялся завоевать ее любовь. И вот на подоконнике дома Инграсии стали появляться бумажки, которые она просила прочитать Росарито, потому что сама читать не умела. Стихи ей очень нравились, но откуда они берутся, понять не могла.
Росарито расцвел, он был самым счастливым на земле человеком. Наконец-то Лолу осенило, в чем проблема Росарито. Она поняла, что он ее избегает не потому, что любит мальчиков, спит с ней рядом, как брат, не потому, что она ему не нравится. Дело в том... что у него еще никогда не было женщины! Конечно, Лоле до такого было непросто додуматься, для нее постель была делом обыденным, просто работой. А тут вдруг... Но она все-таки додумалась.
—    Ты   девственник,    —    сказала    Росарито Лола, — я поняла. — И попала в самую точку.
—  Только не смейся надо мной, — попросил смущенный до крайности Росарито.
— Как я могу смеяться? — изумилась Лола. — Ты же такой хороший, такой добрый... Я хочу помочь тебе! Вот увидишь, все будет просто чудесно!..
Все и было чудесно. Лола была настоящей женщиной, опытной женщиной, и к тому же на этот раз — любящей женщиной. А уж Росарито просто благоговел перед Лолой, и она впервые за многие годы почувствовала себя еще и счастливой.
Лола была уверена, что в постели для нее нет уже никаких тайн, обольщений, очарований. Она забыла о нежности, с какой можно любить, о фантазии любви. Хосе Росарио любил ее, он был нежен, а его неопытность таила для Лолы столько очарования... Оказалось, что и она новичок в стране любви. В общем, они открывали для себя любовь и были счастливы...
Лус Кларита сказала Антонио о домике на небесах, который должен построить ее возлюбленный. Антонио встал в тупик. Он готов был на все, чтобы завоевать Лус. Он уже понял: для того чтобы завоевать эту невинную девушку, которой дорожит вся деревня, он должен совершить что-то необыкновенное. Но домик на небесах?! Антонио долго ломал себе голову и ничего не мог придумать. На счастливую мысль его навело раскидистое дерево — среди его ветвей можно было построить домик для Лус Клариты. Может, дерево это не совсем небеса, но уж и не земля точно... Теперь Антонио днем строил домики для туристов, а ранним утром — для своей возлюбленной Лус...

Любовь совершила и еще одно чудо: взволнованная Мирейя пришла к падре Гамбоа и принесла в узелочке свои драгоценности.
— Возьмите их, падре, — сказала она. — Я ведь все равно их не ношу. Купите на них все, что необходимо для мессы. Пусть в нашей деревне будет все как следует. Купите чашу...
—  Я не могу принять от тебя этот дар, Мирейя, — ответил Гамбоа, который вконец растерялся перед такой немыслимой щедростью.
—  Я отдаю это не вам, а Богу, — тихо сказала Мирейя, — и еще я хотела бы, чтобы у нас в поселке был колокол. Большой колокол, который звонил бы, напоминая всем о Боге...
После того как падре сказал ей о ниспосланном им искушении, бороться с этим искушением стало для Мирейи самым сладостным долгом. Ночи, которые она проводила без сна, чувствуя, что падре так близко и так недостижим, были для нее дороже всех других ночей.
Она чувствовала, что и падре тоже не спит, и не сомневалась: он тоже устоит против соблазна, и благодарила Господа, что Он соединил их в борьбе против дьявола...

Проблемы, которые мучили людей, так или иначе разрешались, — одни решения находила любовь, другие — ненависть.
— Видишь эту тапару, Гуайко, — говорила Манинья, показывая Такупаю белый сосуд, который достала из сундука несколько дней назад. — Сейчас она светлая, чистая. В ней душа Каталины Миранды. Но постепенно тапара будет чернеть. Когда она совсем почернеет, душа не сможет переносить эту тьму и Каталина умрет.
Темно стало в глазах индейца при взгляде на тапару, темно стало у него и на душе.
— Многие годы глупый Гуайко был с тобой, госпожа, и во всем тебя поддерживал, — заговорил индеец: — В первый раз он не согласен с тем, что ты делаешь. Для чего тебе эта душа? Отступись от своей затеи. Открой тапару, освободи душу...
—  Для этой души уже нет свободы, Гуайко! Манинья не может вернуть душу ее хозяйке. Чернота уже в пути!.. — Манинья смотрела расширенными глазами — она будто видела то, что так призывала.

Проблемы строительства курортного городка начинали приводить Фернандо в отчаяние. Теперь и ему время от времени казалось, что ничего у них не получится: для постройки домиков не хватало рабочих рук, кирпича, цемента, песка, краски. Для посадочной полосы рабочие руки были еще нужнее: ведь полосу нужно было сначала расчистить, а потом выровнять, утрамбовать...
Фернандо теперь уже злился на Рикардо: тот обещал нанять индейцев! Получил на это деньги! Где все это?! Ни денег, ни индейцев!
Фернандо раздражался, Рикардо же был совершенно спокоен.
—  Скоро наступит сезон дождей, индейцы к нему готовятся, чинят хижины, пироги. Раньше чем через месяц они не освободятся, — спокойно, объяснял Рикардо.
—  Какой месяц? Ты что, с ума сошел? — кипятился доктор. — У нас и недели лишней нет!
—  Сельва — это терпение, — отвечал невозмутимо Рикардо, — без терпения в сельве делать нечего. Ты же видишь, я работаю, Фернандо, я работаю.
Фернандо видел: он, Леон, работает, и злился на него еще больше. Усилия одного человека против могучей сельвы казались просто насмешкой.
Каталина посмотрела на Рикардо, на Фернандо и усмехнулась. Она приняла решение: она пойдет к Манинье Еричане. Люди были только у Маниньи. На сегодняшний день был только один реальный выход — нанять на работу ее людей. И Каталина отправилась к Манинье.
Манинья не скрыла, что удивлена приходом девушки, обещала подумать над предложением Каталины. Да, ей надо хорошенько подумать, отдавать ли своих людей... Но Манинья и не отказала. Так что Каталина надеялась на успех.
Своими надеждами Каталина поделилась с Рикардо, и тот только плечами пожал: от Маниньи ничего хорошего ждать не приходится, но вслух ничего не сказал. Он ведь тоже недавно ходил к Манинье, сказал ей про ее вино, про Дагоберто. Манинья только засмеялась.
— Ты глупый, Леон, и все выдумываешь, — сказала она, — возводишь на меня напраслину. Неужели ты веришь дурацким слухам, будто я умею колдовать?..
Верил он в ее колдовство или не верил, — трудно сказать. Но нож, брошенный рукой Маниньи, дрожал, вонзившись в дерево, в сантиметре от его головы. Это он помнил. Не забыл он и предупреждения Такупая той ночью. Он тогда охранял Каталину, и вроде бы все обошлось. То, что от Маниньи лучше держаться подальше, ему было ясно, но раз уж Каталина побывала у нее, что тут поделаешь?
Вечером Каталина заглянула в комнату Рикар¬до. Такого не бывало никогда.
—  Не помешала? — спросила она.
Рикардо, как обычно, возился с мотором. Медленно, но верно он все-таки налаживал его, хотя работы было много: проржавели баки, не действовало одно, другое. Дагоберто предупреждал, что это не мотор, а хлам. И был прав, но у Рикардо другого выхода не было.
—  Нет, я обожаю, чтобы ко мне приходили, когда я работаю, — отвечал Рикардо, вытирая промасленные руки ветошью.
—  Я хочу посмотреть, может, в этой комнате есть что-то, что можно открыть этим ключом.
Ключ не давал покоя Каталине, он стал для нее настоящим наваждением. Она чувствовала — с ключом связано что-то важное. Но что? И где?
Дагоберто шел на поправку. Каталина каждый день узнавала по рации новости о его самочувствии, он должен был скоро вернуться. Загадка ключа тогда разрешится сама собой. Но Каталина хотела сама разрешить ее.
Она перевернула в комнате Рикардо все вверх дном, но так ничего и не нашла.
—  Дагоберто Миранда всегда был загадочным человеком, — сказал Рикардо, глядя на ее безуспешные поиски.
— Ладно, я пойду, — явно разочарованная, сказала Каталина.
—  Как это пойду? — нарочито изумился Рикардо. — А кто будет убирать весь этот беспорядок?
—  Когда я пришла, тут тоже особого порядка не было, — проворчала Каталина.
— Но и такого беспорядка тоже, — настаивал Рикардо.
Расставляя по местам все, что она успела вытащить, — комната была подсобной, хлама в ней было немало, — ей пришлось изрядно потрудиться. Сочтя, что все выглядит достаточно прилично, она собралась уйти.
— Как? А навести порядок? — снова сказал Рикардо.
—  Я навела, — ответила Каталина, — разве нет?
— У меня в душе — нет. — Он встал, подошел к ней, взял за плечи и смотрел, смотрел своим всепроникающим взглядом.
Каталина сказала:
—  Доброй ночи.
Но у нее не было сил уйти, ей не хотелось уходить. Она знала, Рикардо ее любит. Знала, что сама его любит, и сейчас их притягивала волшебная магия любви, и она уже ей не противилась. Они были близко, были вдвоем, таяли последние преграды, мешающие двоим слиться в одно...
И вдруг Каталине стало нечем дышать, она пыталась, вздохнуть и не могла, жуткий призрак глядел на нее, и будто чья-то рука душила, сжимала ей горло...
— Что случилось, Каталина? — спросил Рикардо, видя, как изменилось ее лицо.
—  Посмотри туда, — Каталина показывала в угол.
Естественно, что там ничего, совершенно ни¬чего не было. Рикардо даже стало неловко за нее: стоило ли разыгрывать эти старые, никому не нужные трюки.
Но видя, с каким трудом она дышит, как отчаянно расширены у нее зрачки, он стал успокаивать ее.
—  Не напрягайся, — говорил он, — дыши глубоко и спокойно, глубоко и спокойно, мягко, легко. Все будет хорошо, все будет хорошо.
Каталина судорожно хватала ртом воздух, но под мерные слова Рикардо — глубоко и спокойно, мягко и легко — дыхание ее стало постепенно выравниваться. Вот она уже вздохнула, воздух пошел в легкие, лицо разгладилось, судорога отпустила тело.
— Тебе лучше? — заботливо спросил Рикардо. - Да.
—  Посиди, передохни. Каталина пришла в себя.
— Странно. Со мной никогда такого не было, — сказала она.
—  Главное, успокойся. Если ты не хотела быть со мной, так бы и сказала. Ты превосходная актриса, но в жизни не надо театра.
—  Это не театр, Рикардо. Поверь. Выло что-то страшное. Ужасно, когда тебе не хватает воздуха. Знаешь, я пойду на крыльцо подышу.
— Как скажешь.

Манинья ворожила над своей чашей. И наконец глаза ее увидели то, что хотели.
— Спасибо, Памони, — произнесла она низким, глухим голосом. — Манинья знала, Памони ее не оставил: ночь вступила в жизнь Каталины Миранды.
Но Манинья знала и другое: Манинью оставила луна, вечно обновляющаяся, вечно юная луна. Манинья начала седеть...

Утром Каталина разбиралась с Паучи в лавке. Эта ночь будто что-то сломала в ней, и она так и не пришла в себя. Было ли это связано с Рикардо? С нездоровьем? Она не знала. В магазинчик бесшумно вошел Такупай. В руках у Такупая были бусы, он протягивал их Каталине.
— Такупай сделал их для тебя, — произнес индеец. — Ты что, боишься Такупая? — спросил он, видя, как вздрогнула Каталина и медлит взять подарок.
— Нет, не боюсь.
—  Тогда возьми их, они не освободят тебя от страха и грусти, но помогут, когда будет грустно и страшно. Такупай желает тебе только добра. Надень эти бусы, и Такупай будет доволен. Береги себя, и они тоже будут тебя беречь.
Каталина поблагодарила Такупая, взяла бусы, но не надела их. Она все еще не доверяла сельве и ее коренным жителям. Она их побаивалась.
—   Давайте я их выброшу, — предложила Паучи, — выброшу в горах.
— Нет, — отказалась Каталина. — Пусть висят здесь, на стенке...
Помедлив, она отправилась на вырубку. Там уже был Фернандо. Он по-прежнему злился на Леона. Работа работой, но тут была и еще одна причина: Фернандо все больше тянуло к Каталине. Ему в ней нравилось все — ум, энергия, а уж ее женской привлекательности он отдал должное сразу. Но Рикардо и тут был ему помехой. Фернандо хотелось избавиться от него. Хотелось, но не получалось, лодочник был пока единственной рабочей силой. Втроем они опять обсуждали вопрос о найме индейцев.
Вдруг кусты раздвинулись и на вырубке появилась Манинья. Совсем неподалеку она устроила свой золотоискательский лагерь, хотя никому не говорила, что не только ищет золото, но и находит его. У Пугала был настоящий нюх на золото, и она уже немало его отыскала для Маниньи. Но эту тайну Манинья хранила про себя, впрочем, как и все остальные.
—  Вот, Миранда, получай рабочих, — сказала она. — Надеюсь, они будут тебе в помощь.
На вырубку вышли люди Маниньи с мачете в руках, готовые приступить к работе. Фернандо несказанно обрадовался — наконец-то нашелся выход из тупика!
— Сколько я тебе должна за эту услугу? — спросила Каталина.
— Нисколько, Миранда. Манинья не так плоха, как вам кажется. Это мой вклад в затею с туризмом.
—  Все в сельве знают, что Манинья ничего не делает просто так, — вступил в разговор Рикардо. — Чего ты хочешь, Манинья?
—  Я не привыкла ходить в должниках, — про¬говорила и Каталина.
— Я разговариваю с моей подругой сеньоритой, Леон. — Манинья повернулась к Каталине. — Оставим все как есть, Миранда. Манинья скажет, что ей от вас будет нужно. С Маниньей лучше дружить, сеньоры.
Люди Маниньи принялись за работу. Среди них не было только Гараньона. Он был слугой Маниньи, но не ее рабом. А вчера он опять собрался уйти от своей хозяйки.
— Почему ты уходишь сейчас, когда у нас будет много золота? Ведь ты любишь золото, Гараньон? — спросила его Манинья.
— Твое золото никогда не будет моим, — ответил Гараньон.
—  Манинья всегда была к тебе щедра. Хочешь, она будет еще щедрее?
—  Нет. У тебя достаточно помощников, раздавай им золото и отнимай глаза.
—  Я сделаю тебе подарок, Гараньон, и ты станешь красивым.
—  Ты злая, Манинья, но ты еще встретишь того, кто заставит тебя заплатить за все твое зло!
—  Может, это будешь ты, Гараньон?
—  Я уйду и не вернусь.
— Как знать. Когда Манинья устанет от жизни, может, ты окажешь ей услугу своей местью...

Конечно. Через несколько дней будет новая глава

Глава 19

—   Видишь, Лус, этот домик я строю для тебя, — говорил Антонио, показывая на ветвистое дерево. — Хочешь, поднимемся, и ты посмотришь, какой у тебя будет чудесный домик на небесах.
Улыбающаяся Лус Кларита щурилась от солнца, доверчиво поглядывая на Антонио, голубоглазого, в пестрой косынке на голове, с длинными темными волосами. Сердце уже сказало ей, что перед ней стоит ее мужчина, мужчина, который в один прекрасный день сделает ее женщиной, самой счастливой женщиной на свете.
Но Антонио хотелось, чтобы этот день наступил уже сегодня. Он нежно обнял Лус Клариту, она казалась ему кроткой пугливой ланью, которую он приручит своими ласковыми прикосновениями.
—  Пойдем, Лус, — уговаривал он, — ты увидишь, какое счастье ждет нас на наших небесах.
С реки послышался шум.
—  Лодки! Плывут лодки! — донеслись до них радостные крики.
Лус Кларита встрепенулась:
—  Бежим, Антонио! Бежим! Посмотрим, кто к нам приехал.
— Мне совсем неинтересно, кто там приехал, — раздосадованно протянул он. — Погоди, Лус!..
Но она уже убежала, увлекаемая детским нетерпеливым любопытством.
Антонио нехотя последовал за ней. Он пришел, когда лодки уже причалили, и у него на шее тут же повисла счастливая Жанет.
— Я приехала! — кричала она. — И скоро приедут туристы! Представляешь, Антонио, скоро здесь будет полно туристов!
Лус Кларита тихонько стояла в сторонке. Она не плакала, но свет для нее померк.
Новость  о  прибытии туристов  взбудоражила всех в поселке. Для Фернандо она была просто громом среди ясного неба. Он верил в свой проект, верил тем больше, что осуществиться он должен был в весьма неопределенном будущем. Но чтобы сейчас? У них ничего еще не готово! Домики не построены, и даже если один-другой они успеют закончить,   то   откуда  взять   постели,   столы,   в общем, самую необходимую мебель? Ладно домики. А маршруты? И маршруты не разработаны! Чем они будут занимать туристов, когда они при¬едут?
— Перво-наперво мы отвезем их к водопаду, — тут же предложила Каталина. — Зрелище незабываемое!
—  Действительно, — обрадовался Фернандо и тут же огорчился: — Как мы их повезем? У нас нет даже лодки!
—  Погоди, будет и лодка, а пока нужно срочно перекинуть людей Маниньи на строительство домиков. Пойду и распоряжусь! — говорила Каталина, убегая.
Фернандо с восхищением смотрел Каталине вслед. Если эта женщина будет с ним, он может рассчитывать на успех. Светлая голова, мгновенная реакция, бездна энергии — тебе повезло, доктор Фернандо Ларрасабаль, что на твоем пути встретилась Каталина Миранда!

Дейзи и Лола тут же принялись считать свои будущие доходы. Для них прибытие туристов было настоящим золотым дном.
—  Наконец-то я открою свой магазин готового платья! — ликовала Дейзи.
А Лола, сидя рядом с Росарито в своем прицепе, который она заботливо превратила в уютную комнатку, мечтала об их счастливой будущей жизни.
—  Никакой будущей жизни, — резко ответил Росарито, — если деньги будут заработаны таким образом.
—  Да я ничего другого делать не умею, — засмеялась Лола, — а жить надо. Тебе же хочется кушать, правда? Ты ведь не отказался от аппетитного бифштекса?
— Мы могли бы открыть школу, и ты помогала бы мне, — успех в обучении детишек Инграсии вдохновил Хосе Росарио.
—  На школу тоже нужны деньги, — рассудительно сказала Лола, и Хосе Росарио нечего было возразить...

Сержант Гарсия добивался от Жанет ответа, какие именно люди приедут к ним в деревню. Он должен был оказать им достойный прием. Но Жанет не могла дать ему такого ответа. Она понятия не имела, какие будут туристы. Услышав о трудностях с размещением, сержант тут же предложил:
— Мы можем расселить их по домам в поселке. Даже у нас в участке можно кого-нибудь поселить. Дельное предложение, а уж предоставление в пользование туристам полицейского участка говорило о том, что сержант был готов на все ради процветания Сан-Игнасио.
А еда? Кто будет кормить туристов? Все признали, что лучше Инграсии поварихи не сыщешь, она и будет печь свои пирожки и ублажать приезжих местными блюдами.
Каждый из жителей осмотрел свой дом, соображая, сколько он может разместить туристов. Каждый прикинул, что он может им предоставить в обмен на чудесные зеленые бумажки, которые решают столько проблем. Дейзи заволновалась.
—  У меня коммерческая комната, я никак не могу предоставить ее в распоряжение туристов! — заявила она Фернандо.
—  Естественно, дорогая, — широко улыбнулся Фернандо, — никто и не посягает на твою коммерцию. Хорошо, с размещением, с питанием как-то все уладится, но вот маршруты! Поездка к водопаду — это только один день, а дальше? И потом, нужны еще и вечерние развлечения...
— Что вы имеете в виду, доктор? — осведомился сержант.
—   Мы должны как-то развлекать туристов после экскурсий. Может, кто-то из вас умеет петь или танцевать?
— Я немного умею, — признался сержант, — и с удовольствием спою для наших гостей.
У блюстителя порядка Хустиньяио Гарсии была нежная, чувствительная душа. Стихи, которые он писал Инграсии, были полны самого неподдельного чувства и очень красивы, по мнению самой Инграсии. Гарсия не ошибался, когда утверждал, что поэзия — это авиация любви. Другое дело, что Хустиньяно пока скрывал свое авторство. Он ждал, когда любовь укоренится в сердце Инграсии, чтобы разом открыть свою тайну и быть увенчанным победными лаврами. Он не обращал внимания даже на то, что его стихи Инграсии всегда читал капрал Рейес, читал проникновенно, с выражением, и Инграсии стало казаться, что капрал не только читает, но и пишет эти стихи. На Рейеса она поглядывала теперь с доверчивой нежностью. Даже на это не обращал внимания сержант!
Однако это положение чрезвычайно смущало Рейеса, и он призывал начальника открыть свое авторство.
— Нет, Рейес, еще рано, — возражал Гарсия. — Но ты видишь, как прекрасно действуют мои стихи. Читай их, Рейес, читай, и в один прекрасный день я одержу победу над сердцем Инграсии.
Теперь же сержант собирался обнародовать и свой певческий дар. Он не собирался зарывать свои таланты в землю, он готов был сложить их к ногам своей возлюбленной.
Что же касается маршрутов, то кое-что любопытное предложила Паучи. Она вспомнила о Тропе орхидей, по которой можно повести туристов.
—  Конечно, туда лучше добираться по воде, — сказала Паучи, — но можно и берегом, хотя это немного опасно.
—   Ничего! — обрадовался Фернандо. — Мы предлагаем нашим клиентам приключенческий туризм, а приключения немыслимы без опасностей.
—   Понимающие люди платят за опасности большие деньги, — поддержал брата Антонио.
Встала и еще одна проблема, проблема общения с иностранцами. Всей деревне срочно понадобился английский язык. Главная надежда была на падре, как на человека ученого. Он наверняка сможет как-то объясниться с приезжими.
Падре снял очки, надел их и огорченно развел руками — вряд ли он чем-нибудь сможет помочь, он никаких языков не знает...
— А латынь? — спросила Тибисай. — Вы будете разговаривать с ними по-латыни.
—  Что ты говоришь, Тибисай? Латынь — мертвый язык, на нем давно никто не разговаривает, — вступила в разговор Мирейя. — Правда ведь, падре?
—  Правда, правда, дочь моя, — с облегчением согласился падре, поправляя очки.
Но и тут помощь пришла с самой неожиданной стороны. Оказалось, что Хосе Росарио знает немного английский, и он согласился давать уроки всем желающим. Женщины воодушевленно захлопали в ладоши, они были готовы учиться.
Видя общий энтузиазм, Фернандо не мог не улыбнуться: проблемы, конечно, оставались проблемами, но люди были готовы приняться их разрешать. Они были готовы на все, лишь бы не ударить лицом в грязь, им хотелось, чтобы курица, несущая золотые яйца, поселилась у них в деревне.
Ну что ж, Фернандо это радовало. Теперь, когда все были заняты: одни считали постельное белье, другие — кастрюли и тарелки, сам он должен был заняться разработкой маршрутов. Что касается Тропы орхидей, то наверняка ее знает лодочник. Никуда не денешься от этого Леона. И Фернандо отправился на вырубку, где Каталина как раз распоряжалась, отсылая рабочих на постройку домиков.
— А я? — мрачно спросил Рикардо.
—  Ты по-прежнему будешь работать тут, — отдала распоряжение Каталина.
— На эту работу уйдет вся моя жизнь. Ты этого хочешь? — Рикардо всерьез разозлился.
— Нет, я хочу, чтобы ты закончил эту работу как можно скорее, — парировала Каталина.
От нее так и веяло энергией, она занималась своим делом, была на своем месте. Но ведь Рикардо занимался чужим...
—  Леон, у меня есть для тебя еще работа, — сообщил, подойдя, Фернандо, чем совсем не обрадовал его. — Она тебя заинтересует.
Рикардо испытующе смотрел на Фернандо: откуда он это знает?
—  Я хотел, чтобы ты провел меня по Тропе орхидей. Говорят, фантастическое место! Но прежде чем вести туристов, я хочу пройти ее сам.
—  Похвально. Место действительно фантастическое, но не для туристов, — ответил Рикардо.
—  Почему же?
—  Опасное место. Много змей, трудная дорога.
—  Ничего. Возьмешься меня провести?
—  Нет, доктор. Вы платите мне деньги за то, что я размахиваю мачете, вот я и буду им размахивать. Логично?
Каталина вспыхнула:
—  Пойдем сами, Фернандо! Тропа орхидей где-то недалеко. Мы прекрасно справимся сами.
—  Я вас предупредил, — сказал Рикардо.
—  Если на это обращать внимание, в сельве никогда ничего не изменится, — отрезала Каталина и решительно двинулась вперед.
Помахав на прощание Леону, за ней двинулся и Фернандо.
Рабочие, которыми распорядилась Каталина, отправились вовсе не на строительство. Они знали, кто был их настоящей хозяйкой, и подчинялись только ей.
Они стояли перед Маниньей, за которой стоял Такупай, и ждали ее распоряжений.
— Я расплатилась с вами, — сказала им Манинья, — и теперь вы свободны, можете идти...
— Как же так, Манинья? — спросил Такупай. — А дома в поселке? Они же сказали тебе, что Миранда хотела с их помощью закончить дома.
—  Я привела не каменщиков, Такупай, я привела помощников бедному лодочнику. Миранда изменила планы, у меня больше нет перед ней обязательств...
— Ты нарочно вредишь Миранде, Манинья, — с горечью произнес Такупай.
— А когда я хотела ей добра, Гуайко? — спросила Манинья величаво, и про себя Такупай был вынужден признать, что никогда, никогда Манинья не хотела Каталине добра. — И потом, мне не нравится вся эта затея с туризмом. Я не люблю, когда много людей вертится вокруг золота Маниньи. Чем меньше помощи, тем лучше.
Навестила Манинья и Рикардо на вырубке, она хотела узнать, намерен ли он по-прежнему сражаться с сельвой, оставшись с ней один на один. Она посочувствовала ему, а потом выпила воды из его фляжки, как делала уже не один раз.
—  Вкусная вода, — похвалила она. — А если спуститься вниз по реке, она еще вкуснее. Может, спустимся вместе, а, Леон? Или хочешь, пойдем освежимся. Вода, она успокаивает и душу и тело. Рикардо вовсе не хотелось освежаться вместе с Маниньей, а она продолжала соблазнять его и допрашивать:
— Чего ты хочешь от жизни, лодочник? Скажи, чего ты хочешь? Денег? Или тебе нужна лодка? Скажи! Манинья все тебе даст.
— Если я что-то приму от тебя, Манинья, я потеряю свободу, — глядя ей прямо в глаза, ответил Рикардо.
— Какой ты глупый, Леон, — Манинья рассмеялась, — неужели ты считаешь себя свободным? Неужели батрак может быть свободным? Так не бывает. Нет, не бывает, Леон.
Об этом разговоре Рикардо и вспоминал, сидя в своей комнатенке. Который уже день он чинил распроклятый мотор и никак не мог починить. Но Рикардо ведь упрямец, и мотор этот он тоже переупрямит!
Стемнело. Вернулся Бенито. В дверь постучали. На пороге стояли Антонио и Жанет.
— Добрый вечер, — поздоровался Антонио, — мы пришли сказать, что Фернандо и Каталина еще не вернулись.
Жанет и Антонио  выглядели  озабоченными, если не сказать напуганными.
—  Может, с ними что-то случилось? — прибавила Жанет. — Час уже не ранний.
— А почему вы мне это говорите? — насмешливо спросил Рикардо. — Разве я занимаюсь в поселке розысками?
Антонио и Жанет опешили, они не сомневались, что Рикардо близко к сердцу примет их беспокойство, а он их вдруг будто окатил холодной водой.
—  Ты знаешь сельву, и мы подумали... — все-таки попробовал настаивать Антонио.
—  Неправильно подумали, — отрезал Рикардо, — Фернандо и Каталина взрослые люди и знают, что делают. Можете не волноваться, очень скоро они появятся. Если у вас других дел ко мне нет, то позвольте я займусь своими, у меня их невпроворот.
Рикардо буквально выставил за дверь эту парочку. Идиоты, настоящие идиоты! Он снова принялся за мотор. Ему совсем не хотелось думать, чем занимались в сельве Каталина и Фернандо. Совсем не хотелось. Совсем!

Каталина и Фернандо немало побродили по сельве, прежде чем вышли на Тропу орхидей. Но они нисколько не жалели о потерянном времени — места здесь были в самом деле сказочные. Красота гор! Что сравнится с ней? Кто видел ее, никогда не забудет. Кто не видел, никогда не представит.
Они сидели, отдыхая и любуясь долиной, одетой голубизной.
— Здесь можно совершить любое безумство, — сказал Каталине Фернандо. — Брось спичку, и вспыхнет пожар! — Он красноречиво смотрел на Каталину.
— Пора возвращаться, романтик Фернандо, — насмешливо ответила Каталина, — а то как бы нас не застала ночь.
С тяжким вздохом Фернандо повиновался голосу рассудка. Они двинулись в обратный путь, но стемнело раньше, чем они добрались до знакомых мест, и они опять заблудились.
Ночь в сельве для непривычного человека — немалое испытание. Темнота, неведомые шорохи, шумы. Пронзительные вскрики ночных птиц. Неведомая жизнь обступает со всех сторон, вселяя в дупгу робость и страх. Каталина не боялась, недаром она родилась в сельве. Она просто устала и прекрасно понимала бессмысленность их дальнейших блужданий в темноте.
— Нет смысла продолжать путь ночью, — решила она. — Когда рассветет, мы двинемся дальше.
И опять Фернандо покорился голосу рассудка, но его рассудок обещал ему и что-то другое.
Ночи в горах холодные. И у Каталины, и у Фернандо зуб на зуб не попадал. Хорошо, что у Фернандо нашлись спички: с трудом насобирав топпиво, развели костерок. Они притулились у огня, и Фернандо крепко обнял Каталину. Он хотел эту женщину и не видел причин, почему этой ночью дружеское тепло не может вспыхнуть любовным огнем. Они были друг другу под стать, сотрудники, мечтатели,  добивающиеся осуществления  своей мечты. Они могли и должны были идти по жизни рука об руку. Но Каталина не прильнула к нему, как ожидал Фернандо, наоборот, сжалась, будто отвердела и вдруг стала судорожно ловить ртом воздух. Зрачки ее расширились, будто она увидела что-то ужасное, голова запрокинулась.
—  Что с тобой? Что? — испугался Фернандо. Каталина не отвечала, продолжая судорожно хватать воздух ртом.
Он попытался сделать ей искусственное дыхание, Каталина задышала чуть ровнее.
—  Тебе легче?
—  Да, — с трудом выговорила она. Странный приступ удушья, похоже, прошел, но остались озноб и слабость.
—  Сейчас я тебя согрею, — пообещал Фернандо, крепко обнимая и прижимая ее к себе. — Мне нужна ты, а я нужен тебе.
— Не надо, Фернандо, сейчас не время. Неужели ты не понимаешь?
Он понимал, но желание было сильнее его, желание получить хотя бы обещание, хотя бы словесное «да».
— Погоди, Каталина. Ты ведь осталась. Бросила Каракас, жениха. Решила изменить жизнь. Так ведь?
-Да.
—  Тогда в чем дело? Что между нами стоит? Неужели Леон?
—   Я буду тебе очень благодарна, Фернандо, если ты оставишь меня в покое. Мне нужно согреться и прийти в себя, — Каталина говорила так, как никогда еще с ним не говорила, и тон ее отрезвил Фернандо, он не хотел терять Каталину.
Антонио поднял на ноги весь поселок. Мало ли что могло случиться в сельве! Укусила змея! Свалились в пропасть! Сломали ногу, в конце концов!
Сержант Гарсия согласился с взволнованным Антонио: нужно немедленно отправляться на поиски! Он отдал приказ собираться капралу Рейесу и пригласил Гаэтано, — если случилось несчастье, то понадобятся лишние мужские руки.
Как ни отговаривался Гаэтано подагрой, болями в спине, Гарсия был неумолим. Он должен обеспечить спасение пострадавших. У него всегда порядок, комар носу не подточит!
Мужчины отправились в ночную сельву, навстречу опасностям. Женщины, собравшись вместе, молились об успешном исходе предприятия. Они сожалели, что с ними нет падре, его молитва была бы услышана быстрее.

Падре молился на свой лад. Он сидел на берегу реки и беседовал с Гамбоа, прося у него помощи.
— Скажи, что мне делать, Гамбоа! — требовал он. — Я должен отслужить какую-то мессу. Я понятия не имею, как это делается. Но я не хочу разочаровывать Мирейю, я ей вру, потому что мне ничего другого не остается. Я все время жду, что меня схватят и отправят в тюрьму. Но я не хочу оставлять этот поселок, потому что никогда еще не был так счастлив! Войди же в мое положение, Гамбоа! Помоги мне!
— Говорите сам с собой, падре, или с Богом? — за плечом падре стояла Манинья.
— Я молился, — ответил Галавис, он побаивался этой женщины, с которой уже встречался.
Он как-то забрел в ее лагерь, он ведь тоже был неравнодушен к золоту. И похоже, она поняла это, потому что предупредила его: будьте осторожнее, падре, у вас слишком пытливый взгляд.
—  Не объясняйте, я сама разговариваю, глядя в небо, спрашиваю о своем, но не всегда получаю ответ. А вам всегда отвечают, падре?
—  Иногда не отвечают, но редко.
—  Значит, вы лучше, чем я. Но сейчас у вас в глазах страх. Я уйду, чтобы не путать вас. А когда вы будете опять говорить с небом, позовите меня. Может, вместе у нас лучше получится, и мы с вами избавимся от одиночества...

С одиночеством искала сладу Манинья или еще с чем-то, чего сама не могла понять. Ночь всегда была добра к ней, а теперь ночами творились странные вещи. По ночам плакала девочка, которая не оставляла Манинью, плакала возле души той, ненавистной женщины...

Спасательная экспедиция охрипла, крича наперебой: «Фернандо! Каталина!» И наконец-то их старания увенчались успехом. Они увидели мерцающий огонек, и на их зов откликнулись. Победа! Пропавшие отыскались! Их обнимали, дали выпить по глотку спиртного, чтобы согрелись. Как выяснилось, Каталина ухитрилась упасть в яму с водой, они вымокли насквозь, сушили одежду, но... Но если не подхватят пневмонию, то можно считать, что все окончилось наилучшим образом.
Лучшим или не лучшим, Каталина для себя не решила. Фернандо не перешел границ джентльменского поведения, но непрестанно пытался это сделать. Ощущение надежности, которое приносит дружба, разлетелось в прах. Фернандо втянул Каталину на зыбкую почву любовных притязаний, и она должна была положить этому конец. Не в ее характере было терпеть то, что ей не нравилось.
Они стояли у ее дома.
—  Спокойной ночи, Каталина. Еще одно приключение в твоем списке, — прощаясь, сказал Фернандо шутливо.
— Длинном списке, — подхватила шутку Каталина.
—  Но наше приключение не закончилось, мы продолжим его, — закинул удочку на будущее Фернандо.
— У нас будут разные приключения, — ответила Каталина, сделав ударение на слове «разные», и, помахав Фернандо, ушла в дом.
Рикардо тоже побывал этой ночью в сельве. Разве мог он усидеть на месте? А что, если и в самом деле случилась беда? Но сердце говорило ему совсем о другой беде. И беда эта была только его, Рикардо Леона!
Он не наглел ни Каталину, ни Фернандо. Он и не хотел их найти. Как бы он выглядел в их глазах? Третий лишний. Он нашел, а вернее, его нашла Манииья Еричана.
—  Луна ничего не сказала мне, но прислала тебя. Нас свели лупа и эта темная ночь, чего они хотят от нас? — спросила Манинья.
—  Что ты здесь делаешь, Манинья? — вместо ответа спросил Рикардо.
—  Не задавай вопросы, на которые нельзя ответить. Ты искал добычу, Леон? Если добычу, то ты наглел ее.
—  Я не искал добычу.
— Чем еще может заниматься мужчина ночью, если не охотиться?
—  Не задавай вопросы, на которые нельзя ответить, Манинья.
—  Признаю, я проиграла и отвечу на твой вопрос: я разговаривала с луной. Ты тоже?
—  Нет, я не говорил с этой сеньорой.
—  Я знаю, ты не умеешь говорить с женщинами, Леон. А в глазах у тебя грусть и одиночество, нет, я ошиблась, — ярость.
—   Подумать только, ты ухитрилась что-то увидеть в моих пустых глазах! Но ты ошиблась, там нет ни грусти, ни одиночества, ни тем более ярости.
—  Не лги, Леон, лучше посиди рядом со мной. Рикардо не сел рядом с Маниньей, но и не ушел, он ждал, что она еще скажет.
—  Что ты теперь будешь делать со своей жизнью, Леон?
—  Пойду и лягу спать.
—  Когда ты был свободным, у тебя была река и лодка. Теперь ты батрак. Что стало с твоей гордостью, Леон?
—  Что тебе сказала луна?
—  Она рассказала мне об охотнике, который вышел темной ночью на поиски самки, чтобы вырвать ей сердце, но она устроила ему ловушку и сама вырвала сердце охотника. Это произошло сегодня ночью, Леон?
—  Я уже сказал, я не охотился.
—  Нет? — Манинья улыбнулась. — Когда захочешь вернуться к свободной жизни, к реке, найди меня. Только сделай это побыстрее. Не жди, пока Манинья тебя разлюбит и ты останешься ни с чем.
Вот что принесла эта ночь Рикардо, вот с чем он пришел в дом, вот с чем остался до утра...

Глава 20

Утро началось новыми сюрпризами. Жанет с утра искала Антонио и была несказанно удивлена, увидев его на дереве, где он мастерил маленький домик. Вот так сюрприз!
— Что ты там делаешь? — закричала она. — В поселке полно работы, а ты? Или это тоже для туристов?
Антонио застигли врасплох.
—  Нет, это моя маленькая причуда. Знаешь, я с детства мечтал о таком домике и никогда не находил подходящего дерева, а тут вдруг нашел.
— Какая прелесть, пупсик! — Жанет пришла в восторг. — А почему ты мне никогда об этом не рассказывал?
—  Стану я тебе рассказывать о каких-то глупостях!
—    Зачем ты врешь, Антонио? Зачем ты врешь? — девичий голосок дрожал от обиды.
Тоненькая Лус Кларита стояла и широко открытыми глазами смотрела на Антонио, красавца Антонио, героя ее мечты.
— А-а, и ты тут, замарашка? Ну-ка скажи мне, что это за домик? — Жанет подбоченилась и, прищурившись, ждала ответа.
— Это будет центр, — начал Антонио, всячески стараясь, чтобы Лус Кларита поняла ситуацию и придержала язык за зубами.
Но Лус Кларита прекрасно поняла ситуацию и ни за что не хотела молчать.
—  Этот домик он делает для меня, — твердо сказала она.
— Ах вот как? — Жанет вся напружинилась.
— Да, делает в доказательство своей любви. В этом домике Антонио станет первым в моей жизни мужчиной!
Жанет просто онемела от этой немыслимой бесстыдной наглости, но немота ее продолжалась недолго.
— Какая прелесть, — прошипела она. Если бы кобра заговорила, то, наверное, она выговорила бы это точно так же. Но змеиного в Жанет было мало, она тут же начала орать: — Я ношусь как наскипидаренная, выцарапываю им туристов! Делаю дело! А он тут домики деревенской грязнуле строит! Ты что, совсем рехнулся, Антонио?! Можешь не отвечать! Я и так вижу, что рехнулся! Пара идиотов! Но мне в этом сумасшедшем домике делать нечего!
Разъяренная Жанет пулей понеслась по тропинке. Антонио постоял секунду в полной растерянности. Лус Кларита хотела его о чем-то спросить.
— Потом, Лус, потом, — отмахнулся от нее Антонио и ринулся вслед за Жанет.

Перепалка, которую слышал Абель, тоже была для него немалым сюрпризом.
—   Тихоня, тихоня, а с городским-то у тебя шуры-муры, — сказал он, появляясь перед окаменевшей Лус Карлитой будто из-под земли.
— У меня с ним ничего не было, — прошептала едва слышно Лус Карлита.
— То-то городская дамочка так орала. Она вас застукала, в этом все дело. Вот я расскажу маме про твои шашни!
—  Пожалуйста, Абель, не надо, — взмолилась Лус Карлита.
На нее свалилось столько бед, что бедная Лус Карлита вконец отчаялась.
—  Ладно, ладно, погожу еще, но теперь ты будешь слушаться меня, Лус Кларита!
Абель засмеялся, глядя, как Лус Кларита убегает от него со всех ног. Он был доволен, девчонка теперь будет ублажать его, станет как шелковая. А то ведь она строптивая и себе на уме, эта девчонка!
Не обошлось без сюрпризов и у Каталины. Они с Паучи переставляли в доме мебель, освобождая комнаты для туристов, когда вошел Рикардо.
—  А почему ты не на полосе? — спросила Каталина.
— Я больше не буду там работать, — ответил он. Каталина решила, что ослышалась.
—  Что-что? Я не поняла, — переспросила она.
—  Я больше не буду там работать, я пришел сказать, что ухожу.
Вот это был удар так удар.
—  Ты не можешь уйти, у тебя есть обязательства, — Рикардо буквально выбил у Каталины почву из-под ног: как он смеет так поступать, когда вот-вот должны приехать туристы?
—  Нет у меня никаких обязательств ни перед тобой, ни перед кем другим. Я ухожу и точка. Я не хочу иметь с тобой дела, Каталина. Иди в лавку, я принесу туда все, что купил у твоего отца. Я ничего не должен ни тебе, ни доктору Фернандо.
Ах вот в чем дело! Каталина мгновенно вспыхнула:
— Тогда освободи и комнату, Рикардо. Она понадобится мне для туристов!
—  Освобожу и комнату. Вечером она будет свободна.
—  И правильно сделаешь, мне и благодарить тебя не за что, Рикардо.
—  А за послушание? — оставил за собой последнее слово самолюбивый лодочник.
Каталина тут же побежала советоваться с Фернандо.
—  Рикардо уволился, так что мы остались с одними рабочими.
—  Да что ты? И где же они? Я был на полосе и не нашел ни одного. Встретил Манинью, спросил, она тоже ничего не знает. Нет, так больше невозможно работать! Нам нужно принимать какие-то меры.
И Каталина решила срочно принять меры. Она отправилась к Манинье. Она не верила, что Манинья могла чего-то не знать, — эта женщина всегда все знала.
Манинья была спокойна и, как всегда, медлительно-величава, тогда как Каталина буквально вся пылала от гнева и обиды — ее обманули, ее подвели, над ней чуть ли не издевались!..
—  Вижу, ты надумала всерьез подружиться с Маниньей Еричаной, — приветливо сказала Манинья Каталине. — Мне это нравится, Миранда. Манинья любит, когда ее навещают друзья.
—  Это не дружеский визит, Манинья. Ты устроила мне ловушку. Я хочу, чтобы ты мне объяснила...
—  Объяснила? Манинья никому не дает объяснений.
—  Ты не выполнила договора, Манинья. Где твои люди? Почему ты их забрала?
—  Кто сказал тебе такую глупость, что их забрала Манинья? Они свободные люди. Просто они, наверное, устали.
— Ты лжешь, Манинья! Эти люди ничего не делают без твоего приказа. — Глаза Каталины метали молнии, и это даже понравилось Манинье.
— Ты еще слишком молода, чтобы упрекать Манинью, — покровительственно сказала она, — и «ловушку» я тебе прощаю. Я хочу, чтобы мы стали друзьями, и запомни: если Манинья дает слово, Манинья его выполняет.
— Вот я и ловлю тебя на слове. Давай заключим с тобой новый договор. Мне нужна лодка, чтобы возить туристов к водопаду. Могу я арендовать у тебя лодку?
—  Если ты мне заплатишь тем, что я попрошу.
—  Заплачу, это не слишком дорого.
—  В сельве все дорого, подруга, в сельве все дорого.
—  Значит, я могу рассчитывать на твою лодку, и сколько это будет стоить?
— Я подумаю, но имей в виду, что я отдам толь¬ко лодку, люди мне самой нужны.
—  Хорошо, Манинья. — С этим Каталина и ушла.
Когда она ушла, Такупай сказал:
— Вот нашелся человек, который может противостоять тебе, Манинья.
—Пусть наслаждается своим могуществом, Гуайко, пусть наслаждается, пока может. Она деловая женщина, должно быть, в мать. Потому что отец у нее глупец, Гуайко, настоящий глупец...
— Я тоже уверен, что она в мать, — согласился, покачивая головой, Такупай.
Он недолго оставался дома. Когда Манинья хватилась его, оказалось, что Такупай куда-то ушел. Манинье это не понравилось. «Что-то плохое задумал Гуайко, что-то плохое», — думала Манинья, сузив глаза.
А Такупай искал Каталину, он успел обойти весь поселок, а повстречал ее у самого крыльца ее дома. Она возвращалась, сообщив Фернандо об удаче с лодкой.
— Почему ты не послушалась Такупая? — спросил он, войдя за Каталиной в дом. — Почему ты не носишь его бусы? Неужели ты не понимаешь, что тебе грозит опасность? Тебе нужна помощь. Надень бусы Такупая. Послушайся его, береги себя.
У Каталины и так было слишком много неприятностей, она не хотела слышать еще об одной. Она отстранялась от всего, что исходило от Маниньи, и, хотя этот человек спас ее, он тоже был слугой этой женщины. И похоже было, что Манинья решила запугать Каталину, а Каталина твердо решила не поддаваться страху. И вообще она была занята совсем другим. Она горько раскаивалась в своей утренней вспышке. Проведя полночи в сельве с Фернандо, который не мог совладать с собой, который невольно пытался воспользоваться каждым случаем, посягая на нее... Даже после того, как она свалилась в яму и они сушили одежду... Каталина простила Фернандо, она могла понять и это. Но часть уважения, которым он пользовался в ее глазах, он потерял. И тем более достойным человеком ей показался Рикардо, который ни разу не воспользовался обстоятельствами, даже самыми благоприятными, и, возможно, куда с большим основанием, чем Фернандо... Истинным ее другом был Рикардо. И сейчас, в трудную для себя минуту, она теряла его. Отцу было гораздо лучше, но он был все же еще болен и был далеко. Она оставалась без опоры, без защиты. Только сейчас Каталина поняла, как много значил для нее Рикардо Леон, и не только потому, что она его полюбила. Гордая Каталина была честна сама с собой и в одну из минут признала для себя горькую истину своей любви. Но теперь она поняла, что полюбила достойного человека, который все это время был ее настоящим другом. И не хотела его потерять. Дома она поняла, что Рикардо еще здесь, и отправилась к нему. Услышав шаги, он окликнул:
—  Бенито! Иди-ка помоги мне!
—  Это не Бенито, это я, — сказала Каталина, входя.
Рикардо был занят сборами.
—  Осталось совсем немного, — сказал он, обводя рукой собранные вещи, — и комната будет свободна.
—  Оставайся. Я не хочу, чтобы ты уходил, — сказала Каталина.
—  Не понял, — в голосе Рикардо было искреннее недоумение.
—  Я не хочу, чтобы ты уходил. Я хочу, чтобы ты остался, — повторила Каталина. — Это твоя комната.
—  С чего вдруг? И что я буду за это должен? — Ничего. Мне просто этого хочется. Доставь мне такое удовольствие.
— Значит, доставить тебе удовольствие?
—  Да, я прошу тебя, останься в этом доме, в этом поселке.
—  Но с чего вдруг, ты можешь объяснить?
— Мне кажется, так будет правильно, иначе ты окажешься на улице. Тебе негде будет спать.
— Кого ты хочешь обмануть, Каталина? Ты уже сказала, что тебя не волнует, что со мной будет, и я убедился, что это так и есть на самом деле. А теперь вдруг такая неожиданная перемена. Скажи мне правду: чего ты хочешь?
— Тогда и ты скажи мне правду. Почему ты так на меня рассердился? Ты же сказал, что уходишь от меня, что не хочешь иметь со мной дела. Что я тебе сделала, Рикардо Леон?
—  Ничего. Вы взрослая женщина, сеньорита Миранда, и вольны распоряжаться своей жизнью по своему разумению. Ко мне вы не имеете никакого отношения, поэтому ваши поступки никак не отражаются на моей жизни.
—  Взрослая женщина, которая поступает по своему разумению? Взрослая женщина, которая тебе безразлична? Я всегда считала, что ты слишком много врешь, Рикардо, а теперь должна сказать, что врать ты не умеешь! — Каталина снова вспылила: да что же это такое?! Он обидел ее, она пришла к нему мириться, а он, видите ли, ломается!
Но в глазах Рикардо все выглядело совсем по-другому: он уже соединил Фернандо и Каталину, сделал ее счастливой с Фернандо, а теперь эти двое хотят держать его при себе, чтобы опять и опять унижать...
— Ты тоже не умеешь врать, хотя и не сказала мне до сих пор правды. Скажи, что тебе от меня нужно? Что могу дать тебе я, чего не может дать Фернандо Ларрасабаль?
—  Какое отношение имеет Фернандо к нашему разговору? — еще больше рассердилась Каталина.
—  Полагаю, самое прямое. Ты же пришла говорить о работе. Тебе нужна моя помощь с полосой, с туристами. Так скажи честно и прямо, гордячка!
— Хорошо, я скажу все честно. Ты мне нужен. Мне нужен такой человек, как ты, чтобы что-то изменить в этом поселке, в се льве.
— Неужели ты такая одержимая, Каталина Миранда?
Но Каталина, как все гордецы, жалела о том, что высказала свои чувства так прямо.
—  Но, я вижу, твои обиды тебе дороже! — оскорбленно сказала она. — Ладно! Нет незаменимых людей на свете!
В комнату вошел Бенито, и его приход Рикардо счел наилучшим выходом: их разговор с Каталиной снова зашел в тупик.
—  Поторопись, Бенито, нам нужно освободить комнату, — распорядился Рикардо.
— А где мы будем спать? — спросил простодушный Бенито.
—  Вы будете спать здесь, — ответила вместо Рикардо Каталина. — Никто вас не выгоняет. Только убеди своего хозяина. У меня ничего не получается, — с этими словами Каталина злила.
Однако Рикардо все-таки увязал вещи, он твердо решил спуститься вниз по реке и попросить индейцев   построить   лодку.   Мотор   он   все-таки сумел починить. А там что Бог даст...

Фернандо безуспешно искал Каталину. Куда она могла запропаститься в этом поселке с пятачок? Если только не захотела запропаститься...

Каждый день навещала Тибисай свой колдовской камень, навестила она его и сегодня и рассердилась. Кто посмел насыпать на него пепла? Наверняка лодочник — он один курящий у них в поселке. И вдруг она громко вскрикнула: рядом с камнем лежал мертвец! Господи твоя воля! Тибисай наклонилась и увидела, что это Каталина Миранда. Она лежала застывшая, похолодевшая.
С плачем Тибисай стала трясти ее, растирать ей руки, грудь...
— Каталина, доченька, — причитала она. — Приди в себя. Ты не можешь умереть! Ты не умрешь!
И вдруг ей показалось, что в Каталине затеплилась жизнь. У нее появилось слабое, очень слабое дыхание. Похоже, она была в глубочайшем обмороке, но это все-таки не смерть. Благодаря стараниям Тибисай, Каталина стала приходить в себя, но была еще слишком слаба и словно в каком-то полусне. Сколько она пролежала у колдовского камня, она не знала. Тибисай помогла Каталине сесть. Каталина села, привалившись к камню, руки ее были бессильно опущены, взгляд словно бы заволокла пелена, но она уже дышала и старалась вздохнуть полной грудью.
—  Посиди здесь, деточка, посиди, — торопливо говорила Тибисай. — Я сейчас сбегаю в поселок, приведу на помощь людей и тут же вернусь. Подожди немного. Подожди. Все уже хорошо, детка. Все хорошо, дорогая!
Тибисай побежала в поселок. За помощью она кинулась к Мирейе, которая как раз сидела и беседовала с падре. Они перепутались не меньше, чем Тибисай.
Но, слава Богу, за время их отсутствия ничего страшного у камня не произошло. Каталина была слаба по-прежнему, но ясное сознание вернулось к ней, а тяжесть, давившая на грудь, отпустила. Теперь она дышала.
—  Часто с тобой такое? — спросила Мирейя.
— В первый раз. Сама не знаю, что это. Наверное, потрясения, что идут одно за другим: сначала болезнь папы, потом туристы...
Тибисай, Гамбоа и Мирейя помогли Каталине добраться до дома.
—  Я побуду с тобой, — сказала Мирейя.
— У тебя, наверное, дела, — стала отказываться Каталина. — Со мной, правда, уже все в порядке. А если что, есть Паучи.
—   Нет-нет, — не согласилась Тибисай, — пусть с тобой посидит Мирейя, уж она-то знает, когда и что нужно сделать. А в баре я и одна справлюсь.
— Тибисай! Я только попрошу тебя об одном, — начала Каталина, — все в поселке и так возбуждены. Скоро сюда приедут туристы. Пожалуйста, не говори никому, что со мной случилось. Хорошо? Не нужно лишних разговоров.
—  Могила! — пообещала Тибисай. — Вот увидишь, могила...
Мирейя предложила Каталине позвать Рикардо, как-никак он имеет какое-то отношение к медицине. Но Каталина отказалась наотрез и рассказала Мирейе, что тут у них произошло. Мирейя ласково посмотрела на нее.
—  Ты влюблена, а он ревнует, — сказала она.

Дорогой Тибисай сказала падре:
— Хотите, я скажу вам правду, падре, что произошло с бедной Каталиной?
— Что же с ней произошло? — заинтересовался падре.
—  На ней порча, — ответила Тибисай.
—  Что значит порча? — не понял Галавис.
—  Да-да, порча, — подтвердила Тибисай, — у нее внутри смерть. Она уже не такая, как прежде, падре. И еще неизвестно, что сделали с ее душой...
—  Неужели, Тибисай, ты в это веришь?
—  Еще бы не верить, когда так оно и есть. И вы тоже должны верить, раз вы священник. Дьявол-то повсюду расставляет свои сети... И теперь вам, падре, просто необходимо отслужить мессу, чтобы прогнать всех злых духов, которые есть в поселке. Вы поняли меня, падре?
Падре давно понял, что без мессы не обойтись. Он даже предпринял усилия и стал учить молитвы, но понял, что с этим ему не справиться. Что ни день, он жаловался Гамбоа:
— Ты слышишь, Гамбоа? Мне этого не одолеть! Придумай что-нибудь, Гамбоа!

Мирейя, вернувшись поздно вечером, увидела, что падре спит и рядом с ним лежит раскрытый молитвенник. Она растроганно посмотрела на него: ангел Божий, да и только!
— Завтра будет великий день, — сказала она открывшему глаза падре. — Вы, я вижу, к нему готовитесь. Завтра вы отслужите первую мессу. Завтра к нам приедут туристы. Завтра будет великий день!